Клод Леви-Стросс - Печальные тропики Страница 27

Тем не менее путешествие было очаровательным. Пассажиров немного, это семьи скотоводов, едущих к своим стадам, странствующие торговцы ливанского происхождения, гарнизонные военные или провинциальные чиновники. Едва поднявшись на борт, вся публика облачается в домашнюю дачную одежду, то есть в полосатые пижамы (у модников шелковые), плохо скрывавшие покрытые волосами тела, и в шлепанцы. Дважды в день все собираются за столом вокруг неизменного меню, состоящего из полного блюда риса, второго блюда из темной фасоли и еще одного — из муки сушеного маниока — все в качестве гарнира к свежей или консервированной говядине. Это называется фейжоада, от слова feijao — «фасоль». Прожорливость моих попутчиков можно сравнить разве что с той рассудительностью, с какой они говорили о нашей повседневной пище. В зависимости от времени трапезы фейжоада объявляется то «превосходной», то «отвратительной», а десерт из жирного сыра и фруктового мармелада — их едят вместе с кончика ножа — они оценивают как «достаточно — или недостаточно — сладкий».

Через каждые тридцать километров пароход останавливается, чтобы набрать на складе дров, а в случае надобности ждет часа два-три, пока наш ресторатор отправляется в прерию, ловит там на лассо корову, забивает ее и свежует тушу с помощью членов команды, которые поднимают мясо на борт, обеспечив им нас на несколько дней.

В остальное время пароход медленно скользит по узким рукавам реки; это называется «обслуживать» эстиройш, как называются участки маршрута, образованные отдельными отрезками реки между двумя поворотами, за которыми ничего не видно. Благодаря излучинам эстиройш иногда так сближаются, что вечером оказываешься всего в нескольких метрах от того места, где находился утром. Судно часто задевает за ветки деревьев затопленного водой леса, безраздельно господствующего на берегу. Шум двигателя пробуждает бесчисленный мир птиц: арара, полет которых расцвечен синим, красным и золотым, ныряльщиков-бакланов, своей извилистой шеей напоминающих крылатую змею, попугайчиков и попугаев, наполняющих воздух криками, достаточно похожими на голос, чтобы их можно было принять за нечеловеческие. Монотонность этого зрелища, разворачивающегося в такой близости, приковывает внимание и вызывает нечто вроде оцепенения. Время от времени пассажиры стряхивают его: это когда изредка реку вплавь пересекает пара оленей или тапиров, а на поверхности воды, легкая как соломинка, извивается гремучая змея либо удав боа, или же копошится стая безобидных крокодилов (их убивают из карабина, целясь в глаз, — занятие, которое очень скоро наскучивает). Ловля пираний проходит оживленнее. Кое-где вдоль реки стоят большие сушильни для мяса, напоминающие виселицу: над усыпанной костями землей подняты параллельные брусья, на которых висят фиолетовые лоскуты, а над ними кружится темная туча американских грифов. После бойни река на несколько сот метров ниже по течению красна от крови. Достаточно забросить удочку, как множество пираний, даже не ожидая погружения крючка без наживки, бросаются к нему, опьяненные кровью, и вот одна из них уже болтается на крючке золотистым ромбом. Тут уж рыбаку нужно быть осторожным, снимая с крючка свою добычу: один укус — и он может лишиться пальца. Когда позади остался приток реки Сан-Лоренсу (по его верхнему течению мы позднее отправимся пешком на встречу с бороро), трясина кончилась. По обе стороны реки тянулась теперь травянистая саванна кампос, где чаше встречается жилье и бродят стада.

Рулевому трудно приметить Куябу, разве что по заливаемому водой мощеному откосу, на кромке которого угадывается силуэт старого арсенала. Там начинается улица длиной в два километра, она ведет на площадь, а на ней среди двух аллей царственных пальм высится собор, весь белый и розовый. Слева епископство, справа дворец губернатора, а на углу главной улицы — единственный в то время постоялый двор, который содержал толстый ливанец.

Я уже описывал Гояс и повторился бы, если бы стал распространяться о Куябе. Местоположение города не столь красиво, но сам он со своими строгими домами, остановившимися где-то на полпути между дворцом и хижиной, имеет такое же очарование.

Поскольку местность холмистая, с верхнего этажа строений всегда видна часть города — белые дома с оранжевыми черепичными крышами под цвет земли, на которой выделяется зелень садов. Центральную площадь в форме буквы L опутала целая сеть улочек, напоминающих колониальный город XVIII века; они заканчиваются пустырями, которые служат караван-сараями, и неровными аллеями, обсаженными деревьями манго и бананами с прячущимися в их тени саманными хижинами. За ними очень скоро начинается равнина, где пасутся стада коров, предназначенные для отправки в сертан или только что прибывшие оттуда.

Основание Куябы восходит к середине XVIII века. Около 1720 года отряды паулистов, так называемые бандейранте[61], впервые появились в этих местах. В нескольких километрах от нынешнего города они основали небольшой пост и поселили колонистов. Здесь жили индейцы куксипо, некоторые из них согласились заняться выкорчевкой леса. Однажды поселенец по имени Мигел Сутил послал нескольких индейцев за диким медом. В тот же вечер они вернулись нагруженные золотыми самородками, которые нашли прямо на земле. Сутил и еще один поселенец, по имени Барбудо — «Бородач», пошли за индейцами на место находки, и там везде оказалось золото. За один месяц они собрали пять тонн самородков.

Не следует поэтому удивляться, что местность вокруг Куябы временами походит на поле битвы; о прежней «золотой лихорадке» напоминают поросшие травой и кустарником бугры. Еще и сегодня случается, что какой-нибудь житель Куябы, разделывая огород, находит самородок. А уж в виде песчинок золото встречается повсюду. В Куябе нищие часто ищут золото, их видишь за работой в русле ручья, пересекающего нижний город. Дневные усилия обеспечивают им пищу, а многие торговцы все еще пользуются небольшими весами, чтобы, взвесив шепотку золотого песка, отдать за нее немного мяса или риса. Сразу же после сильного дождя, когда вода бежит ручьями, к ним устремляются дети с шариками золотистого воска. Погрузив их в поток, они ждут, когда к воску пристанут мелкие блестки. Впрочем, жители Куябы заявляют, что под их городом на глубине нескольких метров проходит рудная жила; говорят, что она покоится под скромной конторой «Банка Бразилии» и что это сокровище делает его богаче, нежели суммы, хранящиеся в его устаревших сейфах.

От прежней славы Куябы остался образ жизни, медленный и церемонный. Для иностранцев первый день проходит в хождении взад и вперед по площади, которая отделяет постоялый двор от губернаторского дворца: по приезде следует представить визитную карточку, часом позже адъютант, усатый жандарм, является с ответными знаками внимания. После сиесты, когда весь город с полудня до четырех часов погружается в оцепенение, нужно засвидетельствовать свое почтение губернатору, который со скучающим видом оказывает этнографу вежливый прием. Индейцы? Он, разумеется, предпочел бы, чтобы их не было вовсе. Чем, как не раздражающим напоминанием о его политической немилости, свидетельством его ссылки в какой-то отсталый округ, они являются? У епископа все повторяется: индейцы, принимается он мне объяснять, не так свирепы и глупы, как можно было бы подумать; могу ли я себе представить, что одна индеанка бороро приняла христианскую веру? И что братьям из Диаманткну удалось — ценой каких усилий! — сделать троих индейцев пареси сносными столярами? А в научном плане миссионеры действительно собрали все заслуживающее труда быть сохраненным. Что касается легенд, то им известна легенда о потопе, значит, господь бог не захотел, чтобы над ними тяготело проклятие. Я отправляюсь к ним, пусть так. Но чтобы я непременно воздерживался от подрывания авторитета святых отцов: никаких никчемных подарков, зеркал или бус. Только топоры: этим лентяям следует напомнить о святости труда.

Освободившись от этих формальностей, можно переходить к серьезным делам. Мои дни проходят в заднем помещении лавки ливанских торговцев: это наполовину оптовики, наполовину ростовщики. Они снабжают скобяным товаром, тканями и лекарствами дюжину родственников, клиентов и лиц, пользующихся их покровительством. Те отправляются со своим приобретенным в кредит грузом на быках или в пироге выколачивать последние мильрейсы, застрявшие в глуши бруссы или вдоль рек. Булочник готовит для нас мешки с болаша — круглыми хлебами, замешанными без дрожжей с добавлением жира. Они тверды, как камень, но на огне становятся мягкими. Раскрошившись на ухабах и пропитавшись бычьим потом, они превращаются в какой-то не поддающийся определению продукт, столь же прогорклый, как и сушеное мясо, заказанное у мясника. В Куябе мясник пребывал в смертельной тоске из-за одного-единственного желания, причем не было ни одного шанса на то, что оно исполнится, — пусть когда-нибудь приедет в Куябу цирк. Ему бы так хотелось посмотреть на слона: «Столько мяса!..»