Сборник - Поклонник вашего таланта: искусство и этикет Страница 4

7. Не спрашивайте о цене, пока окончательно не решили для себя, что хотите купить эту работу. Некоторые художники предоставляют решать финансовые вопросы своим агентам (если у них есть агенты), а значит, говорите только о работе как о произведении искусства, а не как о товаре – разумеется, пока не собираетесь ее купить.

8. Некоторые художники продают работы напрямую из своих мастерских. Они хорошо разбираются в финансовой стороне дела, не боятся решать денежные вопросы, так что во время визита вам, может быть, удастся даже провернуть сделку. Более того, вы можете получить приоритетное право выбора из работ, которые еще никто не видел.

9. По возможности постарайтесь дать художнику понять, каковы ваши планы на его счет, и есть ли таковые вообще. Не нужно оставлять человека в подвешенном состоянии только потому, что вам так удобно. Агенты, галеристы любят эту позицию – «поживем-увидим». Им-то хорошо, но художников это раздражает.

10. Не давайте невыполнимых обещаний. Если хотите произвести на художника впечатление – сделайте то, что вам под силу. Этого достаточно, никаких особенных ожиданий по поводу арт-сообщества художники не питают.

11. И наконец, продолжая тему педантизма: мой тесть, который однажды брал интервью у Энди Уорхола прямо в его арт-студии «Фабрика» для Interview magazine (Уорхол при этом только и говорил, что о своих новых брендовых часах), настоятельно советует постараться во что бы то ни стало заинтересовать собеседника. Далее, когда руки спереди, на языке тела это воспринимается как благожелательность. Постарайтесь посмотреть как можно больше работ, а не сосредотачивать все внимание на одной. Художникам он рекомендует сначала расположить гостей, а потом уже показывать работы. Напитки и легкие закуски тоже еще никому не навредили.

Энджи Кифер

Недавно, после посещения одной галереи, меня представили человеку, который немедленно спросил: «Кто же вы в мире искусства?» Не лучшее начало, подумала я, но, в общем, по делу. Когда-то я уже мечтала об универсальной книге по этикету, которая содержала бы точные инструкции как безошибочно выстраивать курс поведения во всех возможных в обществе ситуациях. И та часть меня, что любит общаться с малознакомыми людьми, страшно сокрушалась, что в тот момент у меня не было с собой такой книги, хотя бы в электронном виде. Мой новый знакомый, казалось, и не подозревал, насколько сложный вопрос он мне задал. Зато я знала об этом немало, ведь я даже пробовала сочинить эссе и об этикете, и о художественной среде, и, честно говоря, обе темы оказались мне не по зубам. Им и определения нелегко дать, и обсуждать их не слишком удобно.

Моя гипотетическая книга по этикету задумывалась как универсальное и не имеющее срока годности профилактическое средство от пылающих щек – нервического румянца, что поражает стеснительного человека во всякой неловкой ситуации. В ней должны были подниматься вопросы куда более изощренные и откровенные, чем в самых избыточных фантазиях мисс Мэннэрс или автора «Энциклопедии этикета» Эмили Пост.

До реализации замысел так и не дошел. По-настоящему всеобъемлющее описание этикета, какое существовало в моем воображении, но это слишком амбициозный замысел, и воплотить его в жизнь невозможно, как невозможно создать карту, описанную в рассказе Борхеса «О точности в науке» – карта была такой подробной, что площадь ее покрывала описываемую территорию, это делало ее не только бесполезной, но и абсурдной. Перечень потенциальных ситуаций бесконечен, а сами ситуации слишком сложны для хоть сколько-нибудь достоверной классификации. Но главное – такой перечень будет нарушать логику этикета как системы социальной дифференциации.

Этикет, или политес, представляет собой реестр правил и запретов для поведения в обществе, претерпевающий разного рода изменения для поддержания статуса-кво в социальных группах. Гласные правила этикета, корни которых уходят в средневековые трактаты о справлении физиологических нужд, достигли пика развития к середине двадцатого века, когда в газетных колонках писали, как правильно накрыть ужин или вести деловые переговоры. Такие правила подробно регламентируют разного рода неочевидные вопросы.

Например, когда нужно вынуть что-то изо рта, используйте тот же способ, каким отправляли это в рот. Полезное замечание для тех, кто любит оливки с косточками, но как быть с пресловутым воробьем, которого, как известно, не поймаешь? Тут вступают в силу негласные правила. И если гласные правила еще можно закрепить, то негласные по определению не фиксируются. Негласные правила невозможно пересмотреть, согласовать и утвердить. Этикет является эффективным средством достижения, поддержания и демонстрации социального статуса, только оставаясь скрытой, негласной системой, которой, вследствие ее закрытости, не могут воспользоваться непосвященные. Чтобы дать исчерпывающее описание негласным правилам этикета (даже если представить, что они незыблемы и такое описание в принципе осуществимо), нужно блокировать социальную систему, воплощением которой и являются данные правила, и сделать их понятными, доступными и, если угодно, легко усваиваемыми, ведь в реальности они усваиваются через своеобразные обряды посвящения, околичности и полунамеки.

Английские слова «политес» («politesse») и «этикет» («etiquette») пришли к нам из французского, не претерпев никаких изменений. Жан-Поль Сартр использует эти понятия в эссе о жизни и творчестве Стефана Малларме, описывая бунт поэта против мира: «Он не взрывает мир – он помещает его в скобки. Он выбирает террор политеса; с вещами, с людьми, с самим собой он всегда выдерживает это едва заметное расстояние». Заключить объект в скобки. Оставить, как запоздалую мысль. Децентрировать. Для художника, владеющего «очаровательной и разрушительной иронией», нарочитая вежливость, сдержанность изобличают насилие «столь полно и столь очевидно, что сама идея насилия вызывает лишь спокойствие и невозмутимость». Это такой терроризм в виде социального дзюдо.

Жан-Поль Сартр – тихий и сдержанный художник-саботажник, и его описания сильно контрастируют со всем известными сегодня типажами хулиганов и иконоборцев дадаистов, членов Ситуационистского интернационала, Флуксуса, панков. Приверженцы этих течений, возникших в эпоху высокотехнологичного, поддерживаемого государством насилия, неведомого во времена Малларме, открыто встали на позиции политического инакомыслия. Сегодня насилие по-прежнему остается фоном, однако радикальные движения в среде художников-профессионалов, если такие вообще остались, лишены притягательности, характерной для более ранних идеологий. Теперь мир искусства населяют преимущественно профессионалы художественной сферы и профессиональные художники, карьерному росту которых бюрократические учреждения только способствуют.

Следовательно, как раз мир искусства и заключен сегодня в скобки политеса, частично являя себя через специфический язык грантовых заявок и музейной дидактики. Меж тем термин «вежливый терроризм», с заключенным в нем ощущением внешнего спокойствия, более точно описывает дипломатические ноты министерства юстиции, чем поэзию. Бюрократия характеризуется наличием самовоспроизводящейся структуры четко обозначенных нормативов – всеобъемлющего свода правил, которыми, по сути, никто не управляет. Таким образом, бюрократическая система весьма склонна к распаду, что приводит к усилению произвола на местах и притеснению посредством тех самых ничьих правил – с всеобщего согласия большинства, надо заметить. В своей работе «О насилии» (1969 г.) Ханна Арендт в скобках замечает: «Если, согласно традиционной политической мысли, мы ставим знак равенства между тиранией и неподотчетным правительством, то правление Ничто, совершенно очевидно, будет самым тираническим из всех возможных, поскольку даже спросить за содеянное не с кого…»

В бюрократической системе профессионализм – этот подвид этикета, присущий бюрократическому порядку, – сводится к полезному социальному ремеслу, наскоро усвоенному через средства массовой коммуникации, набор поведенческих стандартов, которые в идеале сглаживают шероховатость межличностных отношений, чтобы люди могли эффективно сотрудничать для достижения общих целей.

Симптомы подверженности воздействию структурного деспотизма и, следовательно, причастности к нему сопровождаются буйным помешательством на профессионализме и включают в себя всепроникающее чувство рабской зависимости от непонятно кем установленных требований к достижению успеха (выполнять которые малоинтересно или неинтересно вовсе, разве только ради удовлетворения подспудных карьерных устремлений, отделенных от тех аспектов деятельности, что не сопряжены с приобретением социальной или материальной выгоды), и превращение якобы нейтральных терминов («мир искусства», «академия») в уничижительные, выражающие неудовлетворенность человека суровыми обстоятельствами, которые тот не в силах изменить.