Марина Бологова - Сайт писателя в постгутенберговскую эпоху: аналог творческой мастерской Страница 4

Похожее содержание и у следующего блока раздела – «Дневник Li.ru», где собрано «всё самое занимательное из Дневников LiveInternet – цитаты, сообщения», но с большим вниманием к деталям, а помимо пространств как объекты внимания фигурируют также картины и люди. Это своеобразная мозаика мира, виртуальная коллекция музеев. Петр Киле показывает, что советское «хочу все знать» должно быть писательской установкой, нормой. Искусство синкретично для творческой личности, все феномены мира плавно перетекают друг в друга.

Два других блока – «Дневник писателя» и «Дневник дерзаний и тревог» заслуживают самостоятельного исследования, как феномен творческой рефлексии.

Необычайно интересный (и, к сожалению, очень краткий) текст содержит завершающий раздел – «Notes»: «Из записных книжек». Это несколько записей, датированных 1968 годом – о прочитанных книгах и о собственной литературной работе. Содержится здесь и очень важная информация для разрешения загадки ухода от нанайского: «Может быть, я потому потерпел фиаско с этим годом, что писал на нанайскую тему. Та жизнь затягивает, как болото, – масса ощущений, масса мыслей, масса картин, – жизнь, а искусства нет. (Нет формы?)». Фундаментальная проблема соотношения искусства и «жизни» в произведении всегда волновала П. Киле и решалась им для себя в пользу искусства: искусство важнее всего, а жизнь должна ему соответствовать. Более того, книги, совершенные с точки зрения искусства, но с неприятной ему жизнью, отбраковывались им («Анна Каренина», Пруст, Фолкнер и др.). С таким подходом, «этническое», сколь бы близко в быту оно ему ни было (рыба как основная нанайская пища и др. – оно проговаривается, сквозит в записях документального характера), неизбежно вытеснялось как то, чему не было аналогов в великом искусстве и что, соответственно, искусством не могло стать, несмотря на титанические усилия. Детское, родное осталось дорогой какой-то глубине натуры жизнью, по возможности (до невозможности) опосредованной великими образцами (античность, русская классика и др.), но должно было уйти во имя подчиняющей жизнь идеи. Трагическое заблуждение автора? Возможно. Эта проблема требует дальнейшего исследования и проработки.

Вот еще один пример борьбы искусства и жизни: «Была и другая причина («фиаско». – М.Б.), ты знаешь. Это – не свойственная русской литературе и мне обнаженность, которую я хотел осуществлять в отношениях мужчин и женщин, тем хуже и ошибочнее – в отношениях подростков. Декаданс. Во мне это есть, это несомненно. Это не страшно. Но с ним нужно сознательно бороться». Как мы замечаем по позднему творчеству Петра Киле, он не только перестал с этим бороться, но и стал всячески культивировать, что дает эффект подчас вплоть до ошарашивающего скабрезностью. Но есть образец для подражания, «оправдание» сильнее «русской классики», авторитетной для него в 1960-е – классика европейская: «Декамерон» Боккаччо, лирика Возрождения и др. Здесь, в отличие от «нанайскости», была найдена модель искусства, и целомудрие перестало определять для него качество прозы и поэзии.

Раздел «Приложения» состоит из четырех блоков: «Истории любви и творений», «Сокровища женщин. Стихи и эссе о женской красоте и любви»,

«Вопросы – ответы» и «Критика. Отзывы и комментарии». Завершает раздел эссе «Анджелина Джоли и Брэд Питт», которое по логике относится к первому блоку, но почему-то размещено в конце. Впрочем, при открытии всплывает жанр – «киноюморески» – видимо, перед нами задел нового, пятого блока. История Роми Шнайдер откровенно трагическая, а Софи Лорен драматическая, хотя если бы добавить материалы о борьбе с раком Джоли, все было бы не так весело. Кроме того, только эссе о Джоли – авторское, о Шнайдер и Лорен – цитация. Сайт «Эпоха Возрождения» содержит существенно меньшее количество материалов о любовных историях актеров, чем авторский блог («Дневник ФТМ Бродячая собака»), видимо, отбор идет по красоте и мировой признанности персонажей. Примечание о красоте героини, несмотря на ее 34, 35, 39… 70 лет, является постоянным рефреном этих записей.

Эссе о Джоли примечательно одной специфической чертой поэтики Киле: автору свойственны также приемы сближения со своими персонажами через прием называния их уменьшительными именами, что несколько шокирует, если воспринимать это как фамильярность, но является скорее выражением отеческой нежности к герою автора, чем проявлением панибратства (по менталитету П. Киле принадлежит патриархальной культуре общины, сам он сейчас в возрасте и статусе (по своему представлению о мире) патриарха, как когда-то был «инфантильным индивидом»). Так, Шекспира он именует устойчиво только Уиллом, а Анджелину Джоли – Энджи и Эйнджи.

Блок «Критика» по первому впечатлению напоминает «свалку» по единственному объединяющему принципу – не художественное. Начинается он с двух отзывов о ранней прозе самого Петра Киле, продолжается двумя отзывами автора на псевдоисторические телефильмы, затем следуют два тщетных взывания к власти академиков РАН (тема мракобесия усугубляется), далее неожиданно вклинивается статья И. Кудровой о Марине Цветаевой с идеей о том, что обыватель не имеет права судить великого Поэта с его оригинальным пониманием любви по себе (т.е. муссировать идеи распущенности, хотя волновала П. Киле именно интерпретация женской любви, которой он и сам уделяет немало внимания), тему углубляет перепечатка статьи «Информационная война России и США», где тот же тезис о планомерном моральном развращении русского народа с целью его уничтожения развит на другом уровне – политики и истории. Далее, в гуще, прячется «Петр Киле. Биография», где автор рассказывает о себе в третьем лице и с опорой на автобиографизм собственной прозы. Здесь декларируется осознание себя как «классика» (не романтика, несмотря на конфликт со временем и выпадение из него), живущего в «трагическую эпоху» и одновременно «дитя нового мира», проросшего «сквозь многовековую толщу мировой культуры», соответственно классик творит в жанрах классической трагедии etc., а собственная поэма «Аристей» возводится им не менее чем к «Фаусту» по жанру; его произведения не изданы по причине глобальной катастрофы – распада СССР.

Для исследования мифологизма творчества Киле интересны его высказывания о собственном провидении в сфере мифологии. «И не было ощущения глуши у него, что связано, видимо, с особой его восприимчивостью с раннего детства, с его снами о древности, когда водились динозавры, с его полетами в глубинах Вселенной, с ощущением верховного существа в небе в ясный день, с явлением там богов и богинь Греции... И это в маленькой деревушке с нанайским населением, в которой жили еще три одиноких китайца и семья пекаря, русская семья: в первой росла девушка, во второй, приехавшей позже, мальчик, вошедшие навсегда в его жизнь» [21]. Не будем обращать внимание на некую словесную подмену в синтаксической структуре последнего предложения, хотя она затрудняет восприятие. По нормам стилистики русского языка должно было бы быть что-то вроде «и …русская семья: в ней росла девушка, в другой, приехавшей позже…»: иначе нарушены логические и временные связи – повествуется о настоящем, где одна семья, и вдруг она оказывается первой, одной из двух. Именно для мифологического или глубоко мифологизированного сознания подобные неувязки и перетекания одной описываемой реальности в другую, наложение времен не имеют значения, не осознаются им. Важнее подмена другая – маленький нанайский мальчик (дед по отцу – китаец), культуру которому несет Москва через радио («и по громкоговорителю у рыбацих складов звучит музыка, говорит Москва»), видит именно греческих богов, отрицая возможность иных, знакомых по рассказам дедушек и бабушек, например. Любопытно было бы поискать связь с нанайским фольклором классической древности Греции в интерпретации Петра Киле, что должно стать задачей новых работ. В другом месте можно узнать, что переработка для детей мифов Н. Куна [22], попавшая к нему в школе, стала прочно ассоциироваться у него с искусством как таковым, с прекрасным, тогда как своя мифология пугала, как жизнь, внутри которой он пребывал. Миф для П. Киле – главная ценность в искусстве, но это светлый античный миф, а не открыто нанайский. Ода мифу: «“Война и мир” – вот вам миф! Высочайшая поэзия действительности, широчайшая историческая реальность, все здесь здоровое и гармоничное, как и должно быть в мифе. Миф по своей природе не знает ни рефлексии, ни разнузданности человеческих страстей, ни односторонности идеологических пристрастий» [23].

Настоящая биография – подробная, увлекательная, созданная в 2005–2007 годах – прячется в другом месте: в блоке «Дневник дерзаний и тревог» в меню «Города мира, природа. Дневник писателя». Эта биография тоже подана читателю как материал для переработки в будущее произведение – «Письма потомкам». Такой заголовок тоже четко свидетельствует о восприятии автором себя как патриарха и великой фигуры, значимой для будущих поколений.