Сто театральных анекдотов - Наталия И. Вайнберг Страница 4

В Одессе в оперетте «Прекрасная Елена» артист Терский, мужчина очень видный, играл Ахилла. Желая отличиться, он на репетиции попросил опытного актера указать какую-нибудь новую деталь в роли. «Вы видели французов, посоветуйте, как бы мне покартиннее выйти и спеть выходной куплет». Актер рассказал Терскому, как играл один француз: он вбегал стремительно на сцену, делал салют мечом, ставил левую ногу на суфлерскую будку и пел куплет.

Терскому очень понравился этот совет, и он обещал на славу разделать «французскую деталь». Антрепренер только качал головой.

На спектакле Терский надел новые сандалии на скользкой кожаной подошве, вылетел стремительно на сцену и только занес левую ногу над будкой суфлера, как поскользнулся и упал во весь свой богатырский рост на спину. Будка суфлера полетела в оркестр прямо на капельмейстера-чеха, который только и нашелся, что сказать: «Зачем мне это?» Правой ногой актер ударил суфлера, тот от испуга выронил книгу и спрятался под сцену, а сам Терский, лежа на спине, мужественно пропел свой куплет.

Антрепренер, видевший все это из-за кулис, премного благодарил старого исполнителя за «французскую деталь».

Провинциальные актеры разучивают какой-то водевиль. Один из них говорит другому:

— Смотри, Ермилов, какие свиньи эти переписчики. Удивительно невежественный народ!

— А что?

— Этакая небрежность — написали: «...и ты, Брут».

— А как же надо?

— Эх, ты, Фофан-голова, не «ты, Брут», а «ты, брат!»

Как-то раз по просьбе трагика А. Любского был поставлен «Макбет». Днем актер по какому-то поводу так напился, что «в дело употреблен быть не мог». Привезли его в театр, вылили на голову ушат воды, одели и выпустили на сцену. Любский с первого же выхода обнажил шпагу и стал на всех бросаться, при этом произносил такие фразы, которые Шекспиру и не снились. Затем артист грохнулся на подмостки и, как его ни тормошили, не в состоянии был сказать ни одного слова.

С той поры артисты при виде пьяного Любского обычно говорили: «Опять намакбетился...»

Провинциальный актер Спиридонов, которого товарищи по сцене звали просто Спиря, ролей никогда не знал, да и с пьесами, в которых играл, был знаком мало. В какой-то мелодраме в первом акте Спиря должен был убить одного из героев, но, не ведая вовсе, кого именно, набросился на первого попавшегося:

— Так умри же, злодей! — Замахнулся кинжалом и услышал тихий шепот:

— Не меня, не меня, Спиря.

Спиря подбежал к другому:

— О, коварный! Так это ты? — И опять слышит:

— Не меня, Спиря!

Он к третьему — опять осечка. Тогда, не долго думая, Спиря проткнул кинжалом себя и упал замертво. Самое забавное, что после этого он продолжал играть как ни в чем не бывало еще четыре акта.

В местном театре давали «Горе от ума». Исполнитель Чацкого как бы нечаянно роняет платок. Дебютантка, игравшая роль Софьи, услужливо его поднимает. Рассерженный Чацкий шипит: «Дура! Это ведь фортель. Положи на место». И Софья покорно кладет платок на пол.

3

Была, есть и будет на театре удивительная профессия — статист. «Кушать подано», «Карету его сиятельства», безмолвствующий народ — через эту школу прошло немало будущих премьеров и солистов.

Да, роли у статистов маленькие, а шуму можно наделать много.

В конце 80-х годов прошлого века в Петербурге с большим успехом шел балет Пуни «Дочь фараона», поставленный Мариусом Петипа. В первом акте фигурировал лев, который сначала шествовал по скале, а потом, убитый стрелой охотника, падал вниз. Льва изображал постоянный статист. Однажды он заболел и его пришлось срочно заменить другим статистом.

Спектакль начался. Вначале все шло прекрасно. Лев важно прошелся по скале. Охотник выстрелил, стрела полетела... и вот здесь вышла заминка. Пораженный стрелой лев явно испугался высоты и в нерешительности топтался на краю скалы, виновато поглядывая на балетмейстера, в ужасе застывшего в кулисах. Отчаявшийся Петипа показал льву кулак.

И тут произошло чудо. Лев поднялся на задние лапы, перекрестился правой передней и прыгнул вниз.

Идет мелодрама «Хижина дяди Тома». За час до начала спектакля привели десяток солдат — изображать негров. Их усадили на пол и объяснили, что при появлении дяди Тома они должны встать, поклониться и сказать: «Здравствуйте, дядя Том!»

Начался спектакль. Передние ряды блещут военными мундирами. «Негры», вымазанные сажей, в париках из черной курчавой вязанки, сидят у стенки и едят глазами свое начальство в партере. Входит дядя Том. «Негры» дружно вскакивают, вытягиваются во фрунт, ловко скидывают парики, беря их к груди, как шапки, и гаркают разом: «Здравия желаем, дядя Том!»

Во МХАТе шел «Юлий Цезарь» Шекспира. По ходу спектакля статист должен был вынести свиток и отдать его Станиславскому, игравшему роль Брута. Статист куда-то исчез. Тогда В. Немирович-Данченко велел срочно переодеть рабочего сцены и заменить им статиста.

Рабочий вышел на сцену со свитком и громким голосом сказал, обращаясь к Станиславскому: «Вот, Константин Сергеевич, вам тут Владимир Иванович передать чегой-то велели».

В провинциальном театре не оказалось статиста на роль покойника, лежащего в гробу. Наняли отставного солдата. Немолодого, но бывалого и с роскошными усами. Разукрасили, уложили в гроб, по бокам две свечки поставили. Идет спектакль. Свечи горят, и одна из них капает на шикарный солдатский ус. Поднялся «покойник», сел, загасил свечу и спокойно улегся обратно в гроб.

В 1919 году в Мариинский театр пришли поступать в статисты два долговязых друга. Их приняли и даже поручили им вскоре ответственные роли: изображать в «Евгении Онегине» гостей Лариных. Как справились с первым заданием два друга — Николай Черкасов и Евгений Мравинский — свидетельств не сохранилось. Зато хорошо известно, что Черкасов уже тогда в ролях без текста проявлял блестящее