Женевьева Брюнель-Лобришон - Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков Страница 43

Средние века вновь сблизили живых и мертвых, разделенных античностью. Кладбище превратилось в место умиротворения и семейных встреч, место, куда может прийти каждый. Жители городов и деревень нередко собирались на кладбищах, иногда там даже устраивали рынки. Сделав соответствующие дарения, благородные мужи и дамы могли получить разрешение быть похороненными в соборе или церкви, на монастырском кладбище подле «людей молящихся» или же возле их собственных предков, от которых они ожидают заступничества на том свете. Знатный сеньор, как мирянин, так и клирик, состоятельный дворянин и богатая благородная женщина вполне могли претендовать на то, чтобы тело их отнесли в церковь или во внутренний дворик монастыря и там замуровали в склепе (саркофаге, украшенном витиеватой эпитафией) или погребальной нише, сделанной в толстой монастырской стене. Подобные захоронения напоминали захоронения первых христиан, чьи останки погребали под каменными ковчегами. Небогатых дворян, зажиточных горожан и более скромных граждан хоронили на городских и сельских кладбищах прямо в саванах, скрепленных железными застежками; эти застежки современные археологи часто находят среди костей. Не все могли перед смертью сделать богатые пожертвования в пользу Церкви, однако бывшие пилигримы часто просили похоронить их вместе с принесенными из паломничества священными реликвиями и памятными предметами (с ракушкой святого Якова, с крохотным ковчежцем). На их могилах иногда высаживали виноградные лозы или побеги кустарников.

Согласно Евангелию, «некоторые демоны обитают в гробах». На юге Франции эти демоны называются «ламиями» или «масками»; ламии — злые души, не сумевшие обрести покоя и вселяющиеся в тела женщин. Они устраивают различные каверзы, по ночам ходят из дома в дом, опорожняют бочки, опрокидывают корзины и горшки, зажигают лампы, пробуждая и пугая спящих, вынимают из колыбелей младенцев и, судя по слухам, иногда даже поедают их; впрочем, такие слухи, скорее, распускают нерадивые кормилицы и мамаши, не сумевшие уберечь новорожденных от крыс или свиней, свободно разгуливающих ночью по крестьянским лачугам[221].

Демоны избегают некоторых кладбищ. В этом абсолютно уверен писатель и политик Гервасий Тильберийский. Своему августейшему покровителю, германскому императору Оттону IV он сообщает о чудесах, происходящих на кладбище Алискан в Арле; кладбище это издавна находится под покровительством святых мужей; первые проповедники, принесшие в Галлию Слово Божие, святой Трофим и многие южнофранцузские епископы не раз освящали это кладбище. В XII веке на древнем Арльском погосте все еще продолжают хоронить знатных вельмож и прелатов. Одних покойников везут сюда по суше — на телегах или на лошадях, других сплавляют по реке: в просмоленную бочку кладут тело и деньги, предназначенные для раздачи милостыни, а потом сталкивают бочку в воду. И каким бы сильным ни был ветер, каким бы быстрым ни было течение, бочка никогда не проплывет мимо Арля. Остановившись возле известного утеса на Роне, она разворачивается и, приняв правильное направление, плывет к нужному берегу, где волны выносят ее на сушу как раз возле священного кладбища; там ее и встречают родственники покойного, прибывшие по суше[222].

Кончина Генриха II Плантагенета, короля Англии, достойна жалости. Именно этот король был повинен в постыдном, кощунственном умерщвлении Фомы Бекета, архиепископа Кентерберийского; воспоминание об этом преступлении оставалось живо на протяжении всего Средневековья. Святой архиепископ Кентерберийский был убит накануне Рождества 1170 года, прямо в соборе, на алтаре, во время служения мессы. Генрих Плантагенет умер спустя почти двадцать лет после этого плачевного события, и никто из его детей, никто из его дома не пришел к его смертному одру, дабы подать ему утешение и устроить подобающие похороны. За время многолетних междоусобиц Генрих успел восстановить против себя сначала свою супругу Альенору, а затем, друг за другом, и их общих сыновей; Бетран де Борн первым[223] подробно описал и прокомментировал разлад в семействе Плантагенетов. Постоянно действующая ссора разгорелась еще жарче, когда старый Генрих попросил сына, которому предстояло унаследовать его трон, а именно Ричарда Львиное Сердце, старшего из оставшихся в живых его сыновей, уступить герцогство Аквитанское младшему брату, Иоанну Безземельному. Ричард отказался и в 1188 году, находясь в Аквитании, развязал новую войну, принеся оммаж за себя и свои владения королю Филиппу Августу и заручившись, таким образом, поддержкой многочисленных аквитанских вассалов, вставших на его сторону. Потерпевший поражение Генрих II согласился заключить гибельное и унизительное соглашение. А 6 июля 1189 года он умер в пустом зале Шинонского замка, покинутый родственниками и слугами, ограбленный до нитки, нагой и жалкий. Тело его, оставленное без погребения, начало разлагаться и быстро стало добычей червей; к тому времени, как его обнаружили, черви более чем наполовину успели сделать свою работу. Потрясенные очевидцы поведали об этой смерти своим современникам; в наше время ее с документальной точностью описал Жорж Дюби[224].

Принять смерть от руки убийцы для сеньора не считается позором, однако окружающими она воспринимается как оскорбление. В воскресенье 15 октября 1167 года во время службы неизвестный проник в церковь Святой Магдалины в Безье, бросился с ножом на виконта Раймона Тренкавеля и нанес ему несколько ударов. Ответом на ритуальное жертвоприношение сеньора в священном месте должна стать месть сына заговорщикам, совершившим это дерзкое убийство. И сын отомстил.

В 1150 году брат Раймона Тренкавеля Рожер, виконт Каркассоннский, вместе с женой гостит в Фанжо, в замке знатной дамы Галарды и ее сыновей. Слава о дворе этой дамы гремит по всему Лорагэ: многочисленные трубадуры воспевают богатство владелицы замка и отлаженный, благородный и приятный образ жизни, царящий при ее дворе. Внезапно, в самый разгар лета виконт заболевает. Разумеется, его тотчас окружают заботами. Тем более что семью годами раньше стараниями виконта здешний сеньор Галар, захваченный в плен графом Тулузским, был освобожден без всякого выкупа.

В пятницу 11 августа, в полдень, недужный телом, но крепкий духом Рожер диктует свое завещание. К его постели призывают епископа Каркассоннского, тот является в сопровождении клириков и скрибов, вооруженных всеми необходимыми принадлежностями для письма, включая восковые таблички; им предстоит под диктовку записать последние слова Рожера, вписать названия даруемых владений и имена тех, кому эти дары предназначаются, в мельчайших подробностях записать все, что относится к имуществу, переходящему к его жене; когда спустя несколько дней бумаги будут составляться набело, они спокойно впишут в них необходимые фразы. Рядом с епископом стоит супруга виконта, за ней вперемежку толпятся мужчины и женщины: это дворяне из свиты и слуги, они слушают и наблюдают. Утомленные, тем не менее все терпеливо ждут, когда же наступит смерть; и вот на следующий день она приходит. Для подписания завещания из числа свидетелей отбирают шестнадцать лиц мужского пола; 17 августа завещание публично оглашается во дворце виконтов Тренкавельских в Каркассонне, то есть в самом центре владений Тренкавелей. К этому времени полумонашеские, полувоенные рыцарские ордена тамплиеров и госпитальеров, благодаря своему активному участию в крестовых походах, своей выдающейся роли в поддержании христианских королевств на Востоке, снискали себе заслуженную славу среди европейского дворянства. И поэтому Рожер, подобно многим своим благородным современникам, изменив отеческим гробам, завещал похоронить себя не в соборе, не в церкви или монастырском дворике, а на кладбище тамплиеров[225].

Смерть виконта Безьерского и Каркассоннского отчасти напоминает кончину Раймбаута Оранского, с которым наше повествование рассталось в Монпелье, где будущий трубадур, а пока всего лишь юноша-подросток, проживал при тамошнем дворе под опекой своего старшего родственника. Завещание Раймбаута было составлено за несколько часов до его смерти (когда он умер, ему, скорее всего, не было еще и тридцати), случившейся 10 мая 1173 года в «старой комнате» замка Куртезон[226]. Скорее всего, он умер под сводами большого зала, расположенного в старом донжоне, куда поместили больного, чтобы изолировать его от остальных обитателей замка; там наверняка можно было разводить огонь, поэтому холод больному не грозил. Поистине бесконечный список свидетелей под завещанием Раймбаута напоминает о том, что знатный сеньор, даже когда он холост, практически никогда не оставался один.