Сергей Борисов - Рукописный девичий рассказ Страница 6

Трудно указать точное время возникновения жанра «приметы» любви (альбомные «гадалки»). В архиве составителя наиболее ранним является альбом 1948 г., в котором содержится небольшой раздел «Пожатия пальцев»:

Большой — на улицу зовет

Указательный — хочет знакомиться

Средний — просит поцеловать

Безымянный — просит разрешения гулять

Мизинец — хочет сделать предложение.

С тех пор по меньшей мере 50 лет по альбомам-песенникам кочуют всевозможные «значения». Восприятие этих «примет» и «значений» являет собой пример тотальной семиотизации в режиме «любовного кода»:

Верили во все, что написано в этой тетради. Чихнули, например, бежим к тетради, открываем, ищем этот день недели, смотрим на часы (со скольки до скольки) и читаем то, что напророчено...

В тетрадях встречаются: «Приметы о рождении» («январь — добрый, февраль — завидущий...»); «Значение волос» («черные — красивые, русые — влюбленные»); «Значение губ» («маленькие — влюбленные, розовые — ревнивые»); «Значение носа» («высокий — знаменитый, маленький — красивый»); «К чему снится парень» («пятница — к любви; суббота — к исполнению желаний; воскресенье — к вечной любви»); «Обращение» («,,Эй“ — смеется, „Вы“ — уважает, „Ты“ — считает своей, „Имя“ — любит»); «Пожатия» («,,слабо“ — первое замужество, „сильно“ — любит»); «Значение знаков» («Любовь — !!! Ссора — !! Любовь с обманом — ?!!»). Такой жанр демонстрирует сильнейшую интенцию девичьего сознания к любовной семиотизации произвольных данностей «жизненного мира».

«Правила и законы любви» предназначены для интерпретации поведения и его регуляции во время свидания девочки-подростка (девушки) и мальчика-подростка (юноши).

«Доклад (лекция) о любви» — еще одна жанровая разновидность «классических» альбомов 1970–1980-х гг., близкая по содержанию и стилистике к «правилам любви». «Теоремы любви», «формулы любви», «доклады (профессора) о любви», «правила и законы любви» реализуют, по всей видимости, психологическую установку на сциентизацию «страсти нежной» — установку, впервые обретшую культурное выражение два тысячелетия назад в «Науке любви» Овидия, спустя двенадцать веков — в одноименном трактате Андрея Капеллана, а еще через шесть столетий воплотившуюся в «Физиологии любви» Стендаля.

«Адреса любви», «определения любви», «квазиаббревиатуры», «акростихи», «приметы любви» вкупе с вышеперечисленными жанрами реализуют эмоциональный, когнитивный и развлекательно-игровой аспекты «любовного погружения» для читательниц альбома.

Рукописный девичий рассказ о любви как жанр современной наивной словесности

Речь пойдет о трудно поддающемся определению российско-советском культурном феномене — анонимных рассказах о подростковой любви, записанных как в «неспециализированных» («альбомы», «песенники»), так и в специально заведенных для этого тетрадях девочек.

В ряде публикаций высказывались предположения относительно текстов, послуживших образцами для создателей — индивидуальных или коллективных — рукописных рассказов. Так, Д. Корсаков характеризует социокультурный слой, к которому принадлежат носители рассказов, следующим образом: «барышни, воспитанные на индийском кино» — современный аналог «начитавшихся французских романов барышень» [Корсаков 1994].

В свою очередь, С. Жаворонок определяет девичий рукописный любовный рассказ как «праправнучку романтически окрашенной сентиментальной повести последней трети XVIII — начала XIX в.». «Преемственность традиций сентиментальной повести, — пишет она, — прослеживается на уровне темы девичьих рассказов (несчастная любовь и, часто, безвременная гибель героев), сюжета (встреча — первая любовь — испытание на верность — трагедия), а также ряда сюжетообразующих мотивов (таких, как мотив несчастного случая, немилостивой Судьбы, посещение могилы возлюбленного)». Она же справедливо упоминает и другие письменные и устные культурные традиции, на которые ориентируется девичий рассказ: «Встречающийся в девичьих новеллах буквально сказочный happy-end говорит о влиянии на жанр сказочной и мелодраматической традиций. Персонажи девичьих рукописных рассказов дублируют некоторые черты героев девичьих баллад и бульварного романа рубежа веков» [Жаворонок 1998: 185–194].

Вообще говоря, сюжетно-тематические параллели девичьим рукописным любовным рассказам можно отыскать практически повсюду — и в античном романе, и в малайских романтических шаирах XIV-XVIII вв., и в средневековом романе, и в трагедиях Шекспира («Ромео и Джульетта», «Отелло»), и у Тургенева («Отцы и дети»), и в кинематографе начала XX в., и в рассказах, помещаемых в женских советских журналах последней трети XX в.

Такие рассказы переписывались девушками друг у друга от руки. Полного совпадения текстов практически никогда не наблюдается, тем не менее можно утверждать, что существует примерно 5–7 различных сюжетов, которые на протяжении 15–30 лет переписывались из тетради в тетрадь с сохранением характеристик, позволяющих считать их вариантами одного и того же рассказа (текста). Таким образом, с большой долей уверенности можно говорить о фольклорном (рукописно-фольклорном, квазифольклорном) статусе этих текстов.

Но помимо этих наиболее часто встречающихся сюжетов автором-составителем в девичьих тетрадях было найдено более 40 различающихся по содержанию анонимных рассказов. Отличие их от «фольклорных» заключалось лишь в том, что они были зафиксированы однократно.

Статус этих рассказов остается автору-составителю неясным. Можно предполагать, что они сочинены владелицей тетради «для души» или в расчете на успех у читательниц — подруг, одноклассниц; возможно, они были переписаны у сочинившей их знакомой владелицы альбома. Вероятно также, что собиратель застал угасание ранее фольклорного рукописного сюжета.

В то время, когда была собрана большая часть текстов, мы исходили из презумпции фольклорности всякого анонимного текста и не задавали владелице тетради вопросов о ее происхождении.

Сознательный поиск авторов анонимных («фольклорных») текстов, а затем и просто девушек — авторов рассказов — был начат автором-составителем всего несколько лет назад. В одном из приложений приводятся авторские девичьи (рукописные) любовные рассказы с комментариями авторов, в другом — «экспериментальные» тексты, то есть рассказы, написанные по просьбе составителя. Таким образом, к числу записанных в девичьих тетрадях текстов о любви с утраченным в процессе фольклоризации или сознательно устраненным авторством мы добавляем тексты с авторством зафиксированным (или, во всяком случае, заявленным, провозглашенным). Однако анализ всего континуума девичьих любовных текстов — от бесспорно и сомнительно фольклорных до бесспорно индивидуально-авторских, включая промежуточные формы (рассказы, написанные в расчете на индивидуальную известность, но обретшие режим фольклорного распространения, и рассказы, написанные в расчете на фольклоризацию, но оставшиеся индивидуально-авторским достоянием) — дело будущего.

Пока же предлагаем обратиться к истории открытия и изучения жанра девичьего рукописного рассказа о любви и выявлению (описанию) его некоторых характеристик.

Впервые с феноменом альбомно-рукописного любовного девичьего рассказа автору довелось столкнуться в 1982 или 1983 г., летом, во время работы вожатым в одном из пионерских лагерей Свердловской области. Однако целенаправленный поиск рассказов начался им лишь в середине 1980-х гг.

Первая публикация, специально посвященная феномену девичьего рукописного любовного рассказа, появилась в 1988 г. в курганской областной газете «Молодой ленинец» [Борисов 1988]. В 1989 г. информация о существовании ранее неизвестного вида словесности появилась в московских изданиях. В нашей статье, опубликованной в журнале «Социологические исследования», «любовно-трагедийный рукописный рассказ» был упомянут как составная часть «неофициальной культуры» [Борисов 1989: 81-84]. В книге «Массовый успех» А. Ханютин указал на такой жанр «альбомной культуры», как «мелодраматические и любовно-драматические рассказы, действие которых разворачивается в пионерлагере и в школе» [Ханютин 1989: 195–197]. В 1990 г. «феномен рукописного девичьего любовного рассказа» был рассмотрен в контексте девичьей альбомной культуры в латвийском журнале «Наука и мы» [Борисов 1990а: 16–17], а также в контексте «плачевых форм культуры» [Борисов 1990b: 183–186].

Важным этапом в научном изучении жанра стал 1992 г., когда в таллинском сборнике [Школьный быт и фольклор 1992: 67–119] и обнинском сборнике [Тридцать рассказов 1992] увидели свет собранные автором-составителем несколько десятков девичьих рукописных рассказов.

В 1992–1993 гг. вышли в свет публикации составителя, рассматривающие социологические и психологические аспекты девичьего рукописного любовного рассказа [Борисов 1992а: 103–105; Борисов 1993а: 62–65]. В 1993 г. была защищена диссертация, эмпирической базой которой в значительной степени стали тексты девичьих рукописных рассказов [Борисов 1993b].