Мария Ремизова - Веселое время. Мифологические корни контркультуры Страница 7

Хиппари в своей летней резервации. Гауя. Латвия. 1982 г.

В одной из бесчисленных коммун Сан-Франциско. 1966 г.

На самом деле аналогия с мужским домом не так далека от хиппарской коммуны, как может показаться на первый взгляд. И если наибольшее возражение может вызвать как раз строгая стратификация по половому признаку – на тех, кому дом предназначен, и тех, кому он заказан, – то тут стоит принять во внимание хорошо известный факт терминологического переноса в рамках контркультурной вселенной: братом называется здесь любой свой человек, вне зависимости от конкретных половых признаков.

Никакого присмотра за молодежной вольницей не предполагалось.

Как мы увидим дальше, разбираясь с принципами работы архаического мышления, коммунарская общность отражала важнейшее представление о мире как единой и неделимой общности («All is One» – так сформулировали эту доктрину «The Animals». В чем в чем, а в умении найти подходящее словцо контркультуре не откажешь). Теперь же займемся как раз мышлением.

Как минимум с конца XIX века известно, что существует два принципиально разных типа мышления. Это научный факт, путь к которому был проложен с противоположных концов – со стороны психологии и со стороны антропологии (как водится в науке – хронологически и диахронически). Первый тип – хорошо известное рационалистическое мышление, основанное на строгой логике и причинно-следственных связях, которым современное человечество пользуется изо дня в день.

Второй, более древний, работает на принципах смежности и сходства (нелишне напомнить, что два важнейших тропа, на которых базируется искусство, в том числе и современное, – метафора и метонимия – как раз исходят из этих самых принципов: метафора – сходства, метонимия – смежности). Весь космос, все сущее представляется такому сознанию пронизанным бесчисленными взаимосвязями единством. В этом мире не бывает прямолинейных решений и четко разграниченных формулировок. Границы определений всегда размыты – это диалектика от противного, не знающая оппозиции «да-нет», но лишь позицию «и то и другое». (Вот, например, формулировка краеугольной доктрины, данная Судзуки, основным популяризатором учения дзен для западного мира, как раз в интересующий нас период: «Истинный путь не труден, он лишь отвергает отбор и выбор» («Дзен»). На сеансах по теории и практике учения, выпив поднесенный ассистенткой стакан воды, 90-летний старец изрекал: «Только когда вы поймете, что вода выпила меня так же, как я выпил ее, вы поймете дзен».) Это так называемое мифологическое мышление. Объясняя принцип его работы, Люсьен Леви-Брюль еще в 1910 г. ввел в научный оборот понятие партиципации или «закона сопричастия».

Такие перекрывающие друг друга петроглифы – довольно распространенная для эпохи палеолита вещь. Их часто называют «набросками», объясняя изобразительный хаос случайными причинами. Но вот какая штука: камень – не бумага, а зубило – не карандаш, чтобы «набросать» такое изображение, сохраняющееся много тысяч лет, требуются довольно значительные усилия. Представляется, что эти нагромождения силуэтов не случайны – это способ выразить то универсальное единство, каким древний человек ощущал мир. Очевидный психоделический эффект таких изображений служит дополнительным аргументом в пользу того, что художник не просто калякал, а передавал (в том числе и нам) исключительно важную весть. Фош Койя. Португалия

По существу, в этой модели нет большой разницы между материальным и нематериальным, ибо при определенных условиях они без больших хлопот свободно перетекают друг в друга. Примечательно, что время в этом типе мышления выступает не только как циклический феномен, но как бы принципиально нелинейно – прошлое, настоящее и будущее, вообще говоря, чистая условность, поскольку при соответствующих действиях актуализируются одновременно – пользуясь гораздо более поздним определением, – здесь и сейчас. Примечательно, что и взаимоотношения с временем у хиппарей складывались совершенно в духе архаичной модели: все та же Кейвэн утверждает, что «хиппи считают часы и календарь порочными изобретениями цивилизованного мира, с помощью которых этот мир навязывает свой произвольный порядок необъятному, длящемуся настоящему… Для хиппи течение времени – не количественный, линейный, а качественно-ценностный, нелинейный процесс». Ну да, известно – на вопрос: «Который час?» настоящий калифорнийский хиппи без запинки отвечал: «Good time» или «Bad time» – в полной зависимости от настроения.

Календарный круг, выгравированный на гадательной чаше из села Лепесовка. Время, представленное в виде замкнутого круга, что типично для архаического сознания, отрицает идею необратимости и поступательного развития, зато настаивает на равнозначности и взаимозаменимости прошлого, настоящего и будущего. Собственно, время в такой схеме и есть непрерывно длящееся настоящее, ибо у него нет ни начала, ни конца. Черняховская культура. IV в. н. э.

Вообще говоря, контркультура открыто декларировала свое отношение к отвлеченной рационалистической диалектике: ««Критическое» или «абстрактное» мышление – это школьная ловушка ‹…›. Рассмотри аргументы с обеих позиций, ничего не делай, не принимай ничью сторону, ни к чему себя не обязывай, потому что тебе нужно все больше аргументов и информации. ‹…› Абстрактное мышление превращает разум в тюрягу. Абстрактное мышление нужно профессорам, чтобы прикрывать им свою социальную импотенцию.

Наше поколение – это бунт против абстрактного интеллекта и критического мышления» (Джерри Рубин. «Действуй!»).

Еще одна интересная деталь. Французский психолог Жан Пиаже, посвятивший себя исследованию коммуникативных механизмов, на основе опять-таки многолетних исследований выявил закономерность: психика человечка до шести лет работает по тем же принципам, что и архаическое мышление. В работе «Речь и мышление ребенка» мысль в рамках рационального социализированного сознания он назвал «эгоцентрической» и вывел из нее «понимание в результате общения». А мысль, продуцируемую иррациональным сознанием, он назвал «аутистической» и вывел из нее следующее: «аутизм, именно потому, что существует индивидуально, остается связанным с представлением, с органической деятельностью и самими движениями только посредством образов». Последнее он назвал «мыслью мифологической».

Ну, в инфантилизме что хиппарей, что всю контркультуру в целом не упрекал только ленивый. И поступал, вероятно, правильно. Да они и сами радостно это признавали! Но назвать – еще не значит объяснить, и упреки – плохое подспорье анализу. Почему в 60-х годах прагматичному, технократичному и жестко структурированному западному миру потребовалось противопоставить именно такой инфантильно-архаический проект? Какие бы причины «молодежного бунта» ни называли и ни выискивали историки, социологи, психологи и философы («омоложение» послевоенного общества, повышение уровня жизни и уровня образования, увеличение объема гуманитарных дисциплин в университетах, обилие свободного времени у студентов, материальные потребности которых удовлетворяют родители, авторитарное воспитание в семье, наконец, жесткое противоречие между годами свободных студенческих штудий и дальнейшей профессиональной реализацией, которая для значительного процента университетских выпускников оказалась принципиально недостижимой просто в силу ограниченности соответствующих рабочих мест) – все они были и остаются ничего или очень мало объясняющими частностями.

Контркультура возникла именно потому, что западная цивилизация дошла до предела рационализма, прагматизма и унификации. Все системы микро- и макромира функционируют одинаково: возникновение, развитие, апогей, деградация, разрушение. Апогей и есть достижение максимальных характеристик всех параметров системы, точка ее высшего напряжения. В этой точке и возникает парадокс – из конфликта максимальных системных характеристик. И происходит системный сбой – залог будущего прогресса. Для обнаружения «точки разборки» нужно только одно: выяснить, какую именно систему мы имели в виду, иначе все наши умозрения будут в лучшем случае приблизительной пристрелкой, в худшем – стрельбой из пушки по воробьям.

Так, например, Филип Слейтер (начинавший как психолог и сразу попавший в проект ЦРУ по исследованию ЛСД, что в конечном счете и привело его в объятия контркультуры) попытался набросать портрет «молодежного бунта», отталкиваясь от параметров хорошо известного «старого мира»: «Старая культура, оказываясь перед необходимостью выбора, склонна предпочитать права собственности правам личности, требования научно-технического развития – человеческим потребностям, конкуренцию – сотрудничеству, средства – целям, секретность и скрытность – открытости и откровенности, формальное общение – самовыражению, стремление к цели – удовлетворенности, «эдипову» ревнивую любовь – любви ко многим и т. д. Контркультура склонна предпочитать обратное в каждом из этих случаев» («Поиски одиночества»).