С. Муратов - ДИАЛОГ: ТЕЛЕВИЗИОННОЕ ОБЩЕНИЕ В КАДРЕ И ЗА КАДРОМ Страница 7

Но, может быть, дело в том, что в Таллине культура общения особенно развита и телевизионному репортеру здесь в какой-то мере легче работать? С этим доводом В. Пант был категорически не согласен: «Эстонцы - народ очень замкнутый, молчаливый. Как писали о нас когда-то, «настоящие белые медведи». А разговорить медведя не так-то просто. Особенно в уличных репортажах. Тут любой встречный - разговорчивый или неразговорчивый - на вес золота. Бывает, за прохожего хватаешься как за соломинку: «Простите, у вас не найдется спички?» - «Конечно, найдется, пожалуйста!» Главное - остановить, а тогда уже считайте, что вы с ним вместе - участники передачи. Это его уже не смутит: вы для него теперь старый знакомый - ведь он одолжил вам спичку…»

Хороший рассказчик для интервьюера находка, но быть самому хорошим рассказчиком - его профессиональный долг. «Идешь на первое интервью - говори сам. Во второй вечер можешь уже слушать»,- этому совету отца А. Аграновский следует в своей журналистской практике. «Иной раз в первые минуты встречи я человеку, к которому пришел, рта не даю раскрыть. Вот что я видел в Риге, в Москве, в Братске, вот впечатления от поездки в США, вот наблюдения, привезенные из ГДР… Журналист обязан быть интересным собеседником».

Пациент, впервые попадающий к психиатру, испытывает подчас замешательство, не умея рассказать о своих проблемах. По неписаному врачебному кодексу в этих случаях психиатр нередко начинает рассказывать о себе, о пережитых когда-то им самим душевных невзгодах, о случаях из своей медицинской практики. Уже само сознание того, что такие признания вообще возможны, помогает посетителю обрести уверенность.

«Встречная исповедь» - обезболивающая тактика.

Подобного рода анестезиологическим средством, способствующим общению, многие считают и скрытую камеру. «Зеркало Гизелла» (особое стекло, пропускающее световые лучи лишь в одну сторону) и специально оборудованное кресло, сидя в котором режиссер незаметно сообщается с невидимым за стеклом оператором, позволяют сделать незримым для собеседника сам процесс киносъемки. Герой в принципе знает, что предстоит работа над фильмом, но не знает, что она уже началась. К этому методу режиссеры, как правило, прибегают не затем, чтобы облегчить себе задачу, как полагают противники скрытой камеры, но стремясь не разрушить атмосферу живого общения присутствием техники.

Человек не испытывает желания доверяться безличному объективу, он доверяет себя человеку. «Не могу же я камере рассказывать»,- пожаловался телевизионному кинорежиссеру один из его героев. «Но она все равно что зритель,- попытался объяснить режиссер.- На ее месте он неизбежно окажется, только чуть позже».- «О, знаете, такой зритель менее реален, чем призрак».- «Но я-то вполне реальное лицо. Говорите мне».- «Когда работает камера, вы для меня - ее часть».- «А когда не работает?» - «Это другое дело…» И чуть позже добавил: «А скажите, нельзя так… как будто ни аппарата, ничего нет. Вот было бы прекрасно!… Ну где там! Вам, наверное, далеко до этого». Герой ошибался. Невидимая камера сняла этот диалог, как и все, о чем собеседник рассказывал режиссеру, полагая, что съемка еще впереди.

Но достоинства скрытого кинонаблюдения относительны. «В ряде случаев, когда я беру киноинтервью, мне лично камера помогает,- утверждает И. Беляев.- Она, как допинг, как кофеин, обостряет реакции отвечающих. Добрый становится более добрым, злой становится еще более злым. Условия публичности для многих людей - проявитель, стимулирующий черты характера. Своего рода катализатор чувств. Человек подает себя, как актер со сцены».

Оба этих подхода к скрытой камере правомерны. Ибо справедливость каждого из них режиссеры убедительно подтверждают своими фильмами. Но не таится ли разгадка в том, какого типа героев предпочитает тот или иной документалист?

Согласно известной типологии швейцарского психиатра К. Юнга, любой человек тяготеет к одному из двух характерологических полюсов - к экстравертам или интровертам. Для первых, людей центробежного склада, общение - наиболее органичная и благодатная сфера их самореализации. Всякий новый собеседник (чем их больше, тем лучше) заряжает экстраверта энергией. Лишите такого человека возможности обретать знакомства, бывать в компаниях - и вы не узнаете его в апатичном и вялом субъекте. Для интровертов же, натур, скорее, центростремительных, необходимость повседневного общения - тяжкий долг. Откровенные (даже в большей мере, чем экстраверты) с одним-двумя давнишними и испытанными друзьями, они теряются в кругу незнакомых лиц, не зная, как вести себя, что сказать,- состояние, усугубляемое к тому же боязнью показаться смешным. В разговоре с вами такой человек как бы не присутствует целиком, за его словами постоянно маячит второе дно, и при первой же возможности он готов скрыться в раковине непроницаемо-вежливых фраз.

Двойников этих типов легко угадать, обратившись к классификации Гиппократа - в сангвинике и меланхолике.

Возможно, отсюда и наблюдения о людях «телевизионных» и «нетелевизионных». Одни «экранны», «микрофонны», другие обладают этими качествами куда в меньшей степени. Первым свойственно подавать себя, подобно актерам на сцене: присутствие камеры для них - тот же зрительный зал. («Тамада - это телевизионный человек дотелевизионной эры».) Людям же противоположного склада нелегко выступать публично и, зная о камере, оставаться самими собой. Если съемка открыта, то разговор с ними лучше всего вести об их работе или сфере общественных интересов. Оживить беседу поможет вопрос, который потребует возражений, вопрос, задевающий профессиональное самолюбие отвечающего.

Собеседник, не владеющий эффектной манерой общения, нередко кажется нам заведомо некиногеничным. Такое ощущение возникло и у рижского документалиста Г. Франка после знакомства с героем будущей лепты- председателем колхоза Е. Спицкусом («Четвертый председатель»). Если бы тот спорил, выходил из себя, бурно проявлял удовольствие или неудовольствие. А тут человек лишь ездит, смотрит, слушает, что говорят другие, да изредка роняет свое «мда». «Но по мере узнавания мы поняли, что его сдержанность, эти «мда, мда», сказанные с разной интонацией, куда красноречивее характеризуют его, чем другого - жаркий спор. Что именно в этой неторопливости и заключается его сущность. Что характер этого человека - пружина, туго заведенная и всегда готовая к действию, а спокойствие- лишь внешняя оболочка…».

Встречу с героем, обладающим даром явного самораскрытия, многие телевизионные журналисты расценивают как выигрыш в лотерее. С таким коммуникабельным собеседником не приходится думать об условиях доверительного общения. Люди подобного склада могут разговаривать где угодно, и часто в публичной обстановке они непосредственнее, чем с глазу па глаз. Но обаяние непосредственности бывает обманчивым.

Казалось бы, на экране происходит полная самоотдача героя. Но отдача чего? Не того ли, что было уже «наработано» прежде? Рассчитано на внешнее впечатление? На создание «образа» человека непринужденного и чуждого всякой скрытности? (Конечно, уже и сама эта артистичность - свойство незаурядное. Но свойство, скорее, темперамента, а не личности.)

Мы очень часто помним не то, что с нами в действительности происходило, а то, как мы впервые об этом рассказали. От повтора к повтору эти рассказы шлифуются, обрастают деталями, обретают литературную завершенность (не она ли и выдает их мнимую безыскусность?).

Во время второй мировой войны французские беженцы пытались добраться через пролив до Англии. Немцы, конечно, не могли упустить такого удобного шанса для засылки своей агентуры. Английская разведка обратилась за помощью к психологам: как выявить возможных лазутчиков? С каждым из беглецов индивидуально проводилась доброжелательная беседа: как вы решились на этот шаг, как удалось обмануть береговую охрану, какие эпизоды произошли в пути? Люди, прошедшие через потрясения, испытавшие страх и радость освобождения, говорили сумбурно, путались, у них не сходились концы с концами. Но именно это смятенное состояние и отличало их от лазутчиков, излагавших подготовленные «легенды» чересчур безупречно для такой ситуации.

В обыденной жизни любой из нас, в той или иной мере, конечно,- носитель своих легенд, дорогих нам рассуждений или жизненных наблюдений, охотно припоминаемых к слову. Когда плененный подобного рода подкупающим красноречием документалист готов целиком отдаться во власть своего героя, то тут и речи нет о подлинном, взаимном общении. В этом случае сам герой рисует автопортрет при помощи документалиста, а навязанный им зрителю образ - весьма одностороннее (а порой и мнимое) отражение личности - и есть расплата за лотерейный выигрыш, «избавляющий» авторов от необходимости всерьез проникнуть в характер изображаемого лица.