Юрий Степанов - Концепты. Тонкая пленка цивилизации Страница 8

Теперь мы можем продолжить «случай Шлимана» (по Черчу, это его с. 345):

В предложении «Шлиман искал местоположение Трои» имена «Троя» и «местоположение Трои» употреблены косвенным образом, потому что искать местоположение Трои – это не то же самое, что искать местоположение другого города, определенного другим концептом, даже если эти два города и имеют одно и то же местоположение (что может быть и неизвестным ищущему). (В тексте А. Черча Шлиман с двумя «н». – Ю. С.) (Наше отступление: это рассуждение А. Черча может показаться непривычному читателю несколько излишне запутанным; проще было бы сказать (как оно и было в действительности во время Шлимана), что Шлиман искал Трою, т. е. город, называемый Троей. – «Где называемый так?», – а там же, где он искал и «местоположение». – В легендах, в истории, в поэмах Гомера. – Ю. С. Продолжаем текст А. Черча.)

По теории содержания собственных имен Фреге, которой мы придерживаемся, предложение «Шлиман искал местоположение Трои» утверждает, что некоторое отношение существует не между Шлиманом и местоположением Трои (так как Шлиман мог искать местоположение Трои и при том условии, что Троя была лишь легендарным городом и ее местоположение никогда не существовало), а между Шлиманом и определенным концептом, а именно концептом, выражаемым именем «местоположение Трои». Это, однако, не означает, что предложение «Шлиман искал местоположение Трои» («Schliemann sought the site of Troy») утверждает то же самое, что и «Шлиман искал концепт, выражаемый именем „местоположение Трои“» («Schliemann sought the concept of the site of Troy»). Напротив, первое предложение утверждает существование определенного отношения между Шли—маном и концептом, выражаемым именем «местоположение Трои» («the concept of the site of Troy»), и это предложение истинно; второе же предложение утверждает существование такого же отношения между Шлиманом и концептом, выражаемым именем «концепт, выражаемый именем „местоположение Трои“» («the concept of the concept of the site of Troy»), и это предложение, по всей вероятности, ложно. Отношение, существующее между Шлиманом и концептом, выражаемым именем «местоположение Трои», не передается глаголом искать, и употребление этого глагола может ввести в заблуждение.

Рассуждение А. Черча все же, на наш взгляд, остается излишне сложным. Искать «местоположение Трои» это, с точки зрения обыденного, обычного употребления языка, просто то же, что «искать Трою». Имя места и является его адресом – как «по горизонтали», в тригонометрической сетке, так и «по вертикали», на глубину, куда хотел проникнуть Шлиман.

Необходимость ввести «концепт, выражаемый именем „„местоположение Трои““, то есть ввести „имя концепта“, в данном случае не возникает вовсе. Можно, конечно, представить себе, что такая необходимость могла бы возникнуть, когда Шлиман уже нашел что—то, „какой—то город“, на том месте, где считалась существующей Троя; и ее потребовалось бы в смысловом отношении, „концептуально“, отделить от всего, что найдено на этом месте, – например, на

разной глубине. Но пока, в данном рассказе, такой необходимости как будто не возникает.

Во всяком случае, этот пример показывает, что «проблема имени» – нечто более сложное, чем проблема «местоположения» и «концепта», т. е. «знания, опознания, отождествления по существу».

Но мы, в данной книге, и занимаемся прежде всего я з ы к о м и и м е н а м и.

Проблема имени связывается для нас также и со «случаем Фрейда».

«Случай Фрейда» – роль имени в языке

Под этим названием мы рассмотрим, конечно, не какую—нибудь из медицинских «историй болезней», изучавшихся Фрейдом, а один его л о г и ч е с к и й способ рассуждения, подобный тому, который мы нашли в эпизоде логики Фреге – Черча.

Если там, у Шлимана, жизненным материалом послужили раскопки Г. Шлимана в месте, называемом исторически «Троей», то здесь нашим логическим материалом будет один из любимых «случаев» З. Фрейда – патологические, во всяком случае «нетрадиционные», отношения героя – молодого мужчины к жене своего родного отца, т. е. к своей родной матери. Это так называемый «Э д и– пов комплекс» (поскольку имя молодого человека было Эдип). Но для нас вначале важен прежде всего культурологический аспект.

В основе истории З. Фрейда лежит древнегреческий миф, как всегда в Греции имеющий свою длительную предысторию с многочисленными побочными эпизодами. Но это—то и важно для «случая» Фрейда, который и состоит в тщательном, слой за слоем, снятии пластов подсознания, пока психоаналитик не дойдет до скрытого глубинного пласта, лежащего в основе заболевания—невроза.

Миф об Эдипе – роль имени вообще

Отцом Эдипа был Лай (или, в другом написании, Лаий), он женился на Иокасте и правил Фивами. Опечаленный тем, что у него долгое время не было детей, он обратился к Дельфийскому оракулу, который ответил, что это не несчастье, а благодеяние, поскольку любой ребенок, рожденный Иокастой, станет его убийцей.

(Миф объясняет и то, почему боги назначили это несчастье—благодеяние.

Дело в том, что Лай в какое—то время был беженцем из родного города и ему оказал гостеприимство царь Пелопс, Лай учил его сына Хрисиппа езде на колеснице, но затем влюбился в него и на колеснице же похитил его и увез в Фивы. Хрисипп не стерпел позора и покончил жизнь самоубийством. Позор, по греческим представлениям, состоял не в том, что взрослый мужчина овладел юношей, а в том, что насильно увез его из родительского дома.)

Узнав возвещенное оракулом, Лай стал избегать Иокасту, не объясняя ей настоящей причины. Иокаста пребывала в бешенстве и однажды напоила мужа допьяна. Не успела опуститься ночь, как он оказался в ее объятиях.

Когда девять месяцев спустя Иокаста произвела на свет сына, Лай выхватил его из рук кормилицы, проткнул ему гвоздем ножки и, крепко связав их, отнес на гору Киферон.

Однако богини судьбы распорядились, чтобы ребенок не погиб (ведь воля богов продолжает действовать), а дожил до преклонного возраста. Из—за поврежденных и постоянно опухающих ног его с детства прозвали Эдип (греч. O îSwtouç, лат. Oedipus) «опухлоногий».

Коринфский пастух нашел мальчика (он и дал ему имя Эдип) и отнес в Коринф, где в то время правил царь Полиб и его жена Перибея. В свое время Эдип, над которым все товарищи смеялись из—за того, что он совсем не похож на своих предполагаемых родителей, тоже отправился к оракулу и там, так же, как раньше Лай, узнал, какое будущее его ожидает: «Ты убьешь своего отца и женишься на своей матери!» Так как Эдип любил Полиба и Перибею и не допускал и мысли причинить им горе, он решил больше не возвращаться в Коринф. (Здесь снова нам открывается поразительная подлинность греческих мифов: сколько сейчас у нас детдомовских детей любят своих приемных родителей как единственных, подлинных и любимых, не желая даже увидеться с бросившими их «биологическими».)

На узкой дороге, идя пешком от оракула из Дельф, он повстречался с Лаем, который направлялся, наоборот, в Дельфы, к оракулу, чтобы узнать, как освободить Фивы от Сфинкса (в рус. обозначении иногда также Сфинкс в жен. роде). Лай был на колеснице и грубо приказал Эдипу уступить дорогу, – тем, кому он должен поклониться. Эдип ответил, что поклоняется только богам и своим родителям.

«Тем хуже для тебя!» – закричал Лай и приказал своему возничему погонять дальше. Колесо задело ногу Эдипа (больную ногу), и тот в ярости пронзил возничего копьем. Лай запутался в упряжи, оказался брошенным наземь, лошади под ударами Эдипа понесли, и царь погиб.

После убийства Лая Эдип отправился в Фивы, победил Сфинкса, и благодарные фиванцы провозгласили Эдипа царем. По закону он должен был стать супругом жены погибшего царя, то есть мужем Иокасты. Так сбылось пророчество богов.

Здесь мы должны обратиться к одному из основных произведений З. Фрейда – книге «Я и Оно» («Das Ich und das Es», писалась в 1922 г., издана в 1923. – Здесь цит. по изд. «Зигмунд Фрейд. Хроника—хрестоматия. Составители Вал. А. Луков, Вл. А. Луков. М., „Флинта“, 1999. С. 283 и сл.). Непосредственно к нашей теме относится финальная часть размышления о природе „Сверх—Я“.

Как бы ни окрепла в дальнейшем сопротивляемость характера в отношении влияния отвергнутых привязанностей к объекту, все же действие первых, имевших место в самом раннем возрасте идентификаций будет широким и устойчивым. Это обстоятельство заставляет нас вернуться назад к моменту возникновения Идеала—Я, ибо за последним скрывается первая и самая важная идентификация индивидуума, именно – идентификация с отцом в самый ранний период истории развития личности. Такая идентификация, по—видимому, не есть следствие или результат привязанности к объекту; она прямая, непосредственная и более ранняя, чем какая бы то ни было привязанность к объекту. Однако выборы объекта, относящиеся к первому сексуальному периоду и касающиеся отца и матери, при нормальных условиях в заключение приводят, по—видимому, к такой идентификации и тем самым усиливают первичную идентификацию.