Александр Донцов - Феномен зависти. Homo invidens? Страница 8

На Руси к такого рода событиям с достаточной уверенностью можно отнести два. Первое – крещение (988 г.) и последовавшие за ним создание первых монастырей и распространение старославянских переводов Евангелий, клеймивших зависть как дьявольский грех. Второе – отраженная в летописях братоубийственная междоусобица в роду киевских князей. В 977 г. борьба сыновей Святослава, Ярополка и Олега, закончилась смертью последнего, третий брат, будущий Владимир I Святославич, бежит к варягам, но через два года возвращается и, убив брата Ярополка, в 980 г. начинает княжить в Киеве. Родившийся в том же году сын Ярополка Святослав I Окаянный, усыновленный князем Владимиром Красное Солнышко, в 1015 г. организует убийство своих братьев: Бориса Ростовского, Глеба Муромского и Святослава Древлянского – и становится великим князем Киевским (до 1019 г.). Интерпретация этих событий в русских былинах и летописях, естественно, не могла обойтись без слова «зависть». Проблематика зависти частично представлена и в «Русской Правде» – своде древнерусского феодального права, включавшем отдельные нормы «Закона Русского», «Правду» Ярослава Мудрого, «Правду Ярославичей», Устав Владимира Мономаха и другие нормативные документы. Начало составления «Русской Правды» приходится на XI в. Тогда же на Руси приступили к чеканке собственной монеты – златников и серебряников. Обладание монетами стало доступным восприятию каждого овеществлением неравенства и распространенным объектом зависти. Впрочем, в то далекое время, как и нынче, она могла найти множество иных объектов.

Согласно изданному в 2008 г. толковому словарю французского языка «Le nouveau Petit Robert de la langue franзaise», появившееся в начале XI в. слово «envie» исходно означало ненависть, злобу, отвращение, а с середины XII в. стало использоваться для указания, во-первых, на раздражение и неприязнь, испытываемые человеком к тем окружающим, кто обладает недостающими ему преимуществами; во-вторых, на острое желание, позыв добиться чего-то, стремление удовлетворить некие потребности и интересы вне ситуации соперничества. Назвать события того времени, которые способствовали подобному смысловому наполнению envie, а также его письменному распространению, весьма затруднительно. История Франции XI–XII вв. содержит немало фактов, свидетельствующих о возрастающей роли духа конкуренции в общественной жизни и, как следствие, укоренении в массах смешанного чувства вожделения и озлобления. В военно-аристократическом сословии стремление к славе и превосходству канонизировано кодексом чести рыцарей, обязанных отстаивать попранное достоинство в смертельных поединках. 24 ноября 1095 г. папа Урбан II произносит в Клермоне знаменитую проповедь с призывом выступить в Крестовый поход для освобождения от неверных Святой земли и гроба Господня. Речь папы имела громадный успех, и уже зимой того же года образовалась большая «армия» крестоносцев из беднейших слоев. Плохо вооруженные, с нашитыми на плечо крестами, они почти полностью были истреблены сельджуками. Но менее чем через два года в Константинополе вновь собралось примерно 300 тысяч крестоносцев, и начался настоящий 1-й Крестовый поход. Мотивы, побудившие людей к участию в нем, естественно, различны. Кто-то искал почестей и богатства, кто-то – освобождения от долгов, кто-то – отпущения грехов. Но все эти люди – от графа Тулузского Раймунда и герцога Готфрида Нормандского до безземельного батрака из Лотарингии – были объединены «священной» ненавистью к иноверцам. Любопытно, слова «ненависть» (haine) и «ненавидеть» (haпr) также появились во французском языке в XII в.

Не думаю, что расцвет рыцарства и Крестовые походы – единственные причины появления лексики противостояния, борьбы, озлобления, предательства, зависти и т. п. Увеличивается численность городского населения, развивается т. н. коммунальное движение – борьба горожан за независимость от сеньоров под лозунгом коммуны (одними из первых в Западной Европе такие коммуны возникли на севере Франции). В городах появляются рынки и ярмарки – постоянно действующие и сезонные торжища, ярмарка во французской Шампани приобретает значение общеевропейского центра торговли. Рынок же, как нам с вами, читатель, хорошо известно, стимулируя потребности, обнажает дефицит возможностей, что открывает простор для зависти. О ней, по-видимому, вспоминали и странствующие народные певцы – носители складывающейся в это время во Франции эпической традиции. В аристократических кругах приобретают популярность стихотворные переложения библейских легенд, в том числе о Каине и Авеле.

Подытожим. Историко-культурный контекст жизни средневекового француза давал множество оснований воспринимать ее не только как арену борьбы с силами слепой стихии или безжалостного рока, но и как столкновение противоположных человеческих ценностей, интересов и страстей. Требовалось слово, обозначающее острое, сродни органическим нуждам, желание обладать чем-либо в ситуации соперничества с другими страждущими, удача которых становилась и ориентиром, и преградой на пути достижения цели и вызывала неприязнь к преуспевшему. Иначе говоря, требовалось слово, именующее массовое стремление добиться бо́льшего, чем есть в настоящий момент, но не меньшего, чем у соседа. Именно таким словом и послужило «envie», указывающее одновременно и на жгучее влечение, и на ненависть к чужому превосходству. Полагаю, читатель, это на первый взгляд сугубо лингвистическое событие имело серьезные социально-психологические последствия. Привычка жить с постоянной оглядкой на окружающих, рассматривая их успехи и неудачи как мерило собственных побед и поражений, – тысячу лет спустя профессиональные психологи назовут это «социальным сравнением» – становится важнейшим регулятором социального поведения и генератором социальных эмоций – зависти, ненависти и ревности. Забыл упомянуть, французский эквивалент ревности – jalousie – также рожден в XII в.

Проанализировав лексическую эволюцию слова «зависть» во французских литературных текстах XIII–XV вв., лингвист Мирей Венсен-Касси обнаружила ряд интересных тенденций[31]. В течение этих трех столетий, во-первых, неуклонно росло количество упоминаний l’envie в сопоставимых по жанру и объему произведениях. Согласно конкретным свидетельствам, приведенным автором, до середины XIV в. частота использования слова весьма незначительна, после событий 1380 г. она «взорвалась». Напомню, 16 сентября 1380 г. умер французский король Карл V из династии Валуа. Ему наследовал малолетний сын Карл VI (1368–1422). Регентами стали враждовавшие из-за власти дяди короля Карла VI по отцу герцоги анжуйский, беррийский и бургундский и дядя по матери герцог бурбонский. Ставший общеизвестным накал их противостояния был назван современниками «битвой Каинов», причина которой – лютая зависть принцев друг к другу. Во-вторых, в этот период утвердился двузначный – социальный и психологический – объяснительный потенциал l’envie. В светской литературе слово обозначало истоки неприязни как социальных групп (слоев, корпораций, сословий и даже стран), вызванные видимым превосходством одной из них, так и их представителей. Захватнические планы чужеземцев, бунты крестьян, недовольство ремесленников, споры городов и деревень, возмущение роскошью дворян и богатством церкви – за этими и им подобными катаклизмами средневековые французские писатели усматривали зависть социальных групп, считающих себя незаслуженно обездоленными, униженными и стремящихся восстановить справедливость.

Использование слова «зависть» для именования причины массовых волнений вполне уживалось с возможностью его употребить для указания на индивидуальное возмущение чужим успехом, благополучием, признанием. Примеры соответствующих высказываний свидетельствуют: наибольшее раздражение вызывали внешние признаки благоденствия – одежда, еда, экипажи, балы, дома и т. п., постепенно осознанные как следствие обладания деньгами. Именно деньги в конечном счете стали главным объектом зависти, и адресовалась она прежде всего тем, кто ими обладал: знати, буржуа, адвокатам, ростовщикам, монахам. Особенное негодование вызывали стремящиеся богато выглядеть без должных оснований. Их самих обвиняли в зависти. По словам автора, на фресках XV в. в деревенских церквах этот грех персонифицировали в основном мужские фигуры в городском платье, чуждом крестьянскому быту. Надежда показаться более благополучным и состоятельным как показатель зависти? Увы, лексическая связь l’envie с тщеславием в статье не прослежена, но гипотеза о том, что публичная демонстрация своих действительных и мнимых достоинств – не только причина, но и следствие зависти, уверен, заслуживает внимания. В том, что хвастовство подспудно мотивировано желанием вызвать зависть окружающих, убеждался не раз, но что оно порождено завистью – не задумывался. Видимо, зря. Может, и вправду, страдая от чьей-то зависти, клеймя ее, мы и сами не прочь ее спровоцировать? Отомстить за испытанное унижение?