Сборник - Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном Страница 23

Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагает, что в числе оных находились некоторые, коих выражение могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод Пушкину упомянуть о них в своем письме от 26-го января к барону де Геккерну как дурачества, им (подсудимым) писанные; впрочем, упоминаемые записки и билеты были им посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели он, Геккерн, был женихом. Причем добавил, что пистолеты, из коих он, Геккерн, стрелял, были вручены ему, Геккерну, его секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои.

Инженер-подполковник Данзас на предварительный допрос полковника Галахова и потом начально в Военно-судной комиссии объяснил:

1-е) что он обо всем предшествовавшем до 27-го января ничего не знал и, бывая редко у камер-юнкера Пушкина, от него ничего о сношениях его с бароном Геккерном не слыхал;

и 2-е) что 27-го января в час пополудни Пушкин, встретясь с ним, Данзасом, на Цепном мосту близ Летнего сада и остановя его, предложил ему быть свидетелем разговора, какой он должен был иметь с д’Аршиаком. Он, Данзас, не предугадывая никаких важных последствий, а тем менее дуэли, севши в сани Пушкина, отправился с ним. Во время пути Пушкин разговаривал с ним о предметах посторонних с совершенным хладнокровием. По прибытии к г-ну д’Аршиаку, жившему в доме французского посольства, Пушкин сам приступил к объяснению причин, побудивших его с ним, Данзасом, соединиться, и когда прочитал собственноручную копию с письма, писанного им 26-го января к министру нидерландского двора, то тогда только он, Данзас, узнал, что дело шло о дуэли и что вызов был со стороны Геккерна. Объяснив все причины неудовольствия, Пушкин встал и, сказав д’Аршиаку что он предоставляет ему, Данзасу как секунданту своему сговориться с ним, д’Аршиаком, изъявив твердую волю, чтобы дело непременно было кончено того же дня. Д’Аршиак тут же спросил его, Данзаса, при Пушкине: согласен ли он принять на себя обязанность секунданта? И он, Данзас, после такого неожиданного предложения со стороны Пушкина, сделанного при секунданте с противной стороны, не мог отказаться от соучастия, тем более что Пушкин был с детства его, Данзаса, товарищем и приятелем; к тому же он имел намерение и надежду, хотя весьма слабую, к примирению. Затем, по отъезде Пушкина, первый вопрос его, Данзаса, к д’Аршиаку был: «Нет ли средств окончить дело миролюбно». Но д’Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным Геккерна, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств к примирению нет, и предложил ему, Данзасу, постановить следующие условия: приехать соперникам в начале 5 часа пополудни за Комендантскую дачу и стреляться там на пистолетах. Расстояние между соперниками назначить двадцать шагов с тем, чтобы каждый мог делать пять шагов и подойти к барьеру. Никому не давать преимущества первого выстрела, но чтобы каждый дал по одному выстрелу, когда угодно на означенных пяти шагах до барьера, наблюдая, чтобы каждый стрелял друг в друга на одинаковом расстоянии, а в случае промахов с обоих сторон начать на тех же условиях. Наконец, когда к сим условиям д’Аршиак присовокупил: «Не допускать никаких объяснений между противниками», тогда и он, Данзас, согласившись на это, возразил, чтобы во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться; но при всем том он, Данзас, имея еще в виду не упускать случая к примирению, предложил со своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них. По окончании разговора с д’Аршиаком он, Данзас, отправился к Пушкину, который тотчас послал за пистолетами, по словам его, на сей предмет уже купленными. В исходе 4-го часа они, Данзас и Пушкин, отправились на место дуэли, когда почти в одно время прибыли с соперниками, из коих д’Аршиак тотчас приступил к измерению расстояния, а засим и ему, Данзасу не оставалось ничего делать, как последовать его примеру. Барьер означен был шинелями секундантов; потом д’Аршиак и он, Данзас, зарядили каждый свою пару пистолетов и вручили по одному противникам, которые по знаку его, Данзаса, в то же время начали сходиться, и из них Геккерн, не доходя шага до барьера, выстрелил и ранил Пушкина, который и упал у самого барьера, и хотя они бросились было к нему на помощь, но Пушкин остановил Геккерна следующими словами: «Подождите, я чувствую в себе довольно силы, чтобы сделать свой выстрел» и, когда Геккерн стал на свое место правым боком вперед, прикрывши грудь рукой, тогда он, Данзас, подал Пушкину другой пистолет, ибо бывший у него первый при падении его забился снегом, и Пушкин, опершись левой рукой на снег, выстрелом ранил Геккерна в руку, от чего и сей последний упал; Пушкин же, бросивши свой пистолет в сторону, сказал: «Браво!». Видя опасность раны Пушкина, он, Данзас, с д’Аршиаком обратили на него все внимание: посадили его в сани и довезли до Комендантской дачи – расстоянием с полверсты от места дуэли, а оттуда в карете он, Данзас, завезши Пушкина на его квартиру, немедленно отправился искать медиков. В заключение Данзас присовокупил, что при произведенной дуэли, кроме его, Данзаса, и д’Аршиака, никого из сторонних не было, но сколько ему, Данзасу известно, знал об ней один только министр нидерландского двора барон Геккерн; в чем же сего последнего состояла прикосновенность, ему, Данзасу, неизвестно, ибо он и сам, как уже выше объяснено, в самый день дуэли был неожиданно взят Пушкиным, ни о каких других свидетелях и участниках не знает и письменных удостоверений представить не может.

На второй же вопрос Военно-судной комиссии подполковник Данзас дополнил еще, что камер-юнкер Пушкин у д’Аршиака начал свое объяснение следующим: получив письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и узнав о распространившихся в обществах нелепых слухах, касающихся до чести жены его, Пушкина, он в ноябре месяце вызывал на дуэль поручика Геккерна, на которого публика указывала; но, когда Геккерн предложил жениться на свояченице его, Пушкина, тогда, отступив от поединка, он, однако ж, непременным условием требовал от Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами. Не взирая на сие, г-да Геккерны даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с его, Пушкина, женой, с которой встречались только в обществах, давать повод к усилению мнения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены. Дабы положить сему конец, он написал 26-го января письмо к нидерландскому посланнику, бывшее причиной вызова Геккерна. Засим Пушкин, собственно, для его, Данзаса, сведения прочел и самое письмо, которое, вероятно, было уже известно секунданту Геккерна. Все это он, Данзас, узнал 27-го января, когда был с Пушкиным у д’Аршиака; кроме же сего он ни прежде, ни после ничего от Пушкина не слыхал и других доказательств к подтверждению он от него не требовал, потому что, знав его всегда за человека справедливого, верил словам его.

Против сего поручик де Геккерн объяснил, что, кто писал Пушкину безымянное письмо в ноябре месяце и после того, ему неизвестно. Слухов нелепых, касающихся до чести жены Пушкина, он никаких не распространял и опровергает то, что будто бы он, Геккерн, уклонился от дуэли через предложение свое жениться на свояченице Пушкина, что даже подтверждает письмо Пушкина к виконту д’Аршиаку, где он говорит: «Прошу свидетелей сего дела смотреть на сей вызов как недействительный, узнавши стороной, что барон Геккерн решился жениться на девице Гончаровой после дуэли». Что же касается до его, Геккерна, обращения с г-жой Пушкиной, то, не имея никаких условий для семейных их сношений, он, Геккерн, думал, что был в обязанности кланяться и говорить с нею при встрече в обществе, как и с другими дамами, тем более что муж прислал ее к нему, Геккерну, в дом на его свадьбу, что, по мнению его, Геккерна, вовсе не означало, что все их сношения должны были прекратиться; в заключение Геккерн присовокупил, что обращение его с Пушкиной заключалось в одних только учтивостях, точно так, как выше сказано, и не могло дать повода к усилению поносительных для чести обоих слухов и написать 26-го января письмо к нидерландскому посланнику.

После сего подполковник Данзас при рапорте от 14-го февраля на имя презуса Военно-судной комиссии, представляя полученную им от камергера князя Вяземского копию с письма Пушкина кд’Аршиаку, писанную рукой сего последнего и оставленную им у князя Вяземского вместе с письмом о всем происходившем во время дуэли, изъяснил, что содержание сего письма ясно доказывает, что утром, в самый день поединка, Пушкин не имел еще секунданта; и сие он, Данзас, полагает, может служить к подтверждению показаний его в том, что он предварительно до встречи с Пушкиным 27-го января ни о чем не знал. К пояснению же обстоятельств, касающихся до выбора секунданта со стороны Пушкина, он, Данзас, прибавил еще о сказанном ему д’Аршиаком после дуэли то, что Пушкин накануне несчастного дня у графини Разумовской на бале предлагал г-ну Мегенсу, находящемуся при английском посольстве, быть свидетелем с его стороны, но сей последний отказался. Соображая ныне предложение Пушкина Мегенсу, письмо его кд’Аршиаку и некоторые темные выражения в разговоре Пушкина с ним, Данзасом, когда они ехали на место поединка, он, Данзас, не иначе может пояснить намерения покойного, как тем, что по известному ему, Данзасу, и всем знавшим Пушкина коротко высокому благородству души его он не хотел вовлечь в ответственность по собственному делу никого из соотечественников; и только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец искать его, Данзаса, как товарища и друга с детства, на самоотвержение которого он имел более права полагаться. После всего, что он, Данзас, услышал у д’Аршиака из слов Пушкина, хотя вызов был со стороны Геккерна, он, Данзас, не мог не почитать избравшего его в свидетели тяжко оскорбленным в том, что человек ценит дороже всего в мире: в чести жены и собственной; оставить его в сем положении показалось ему, Данзасу, невозможным, и он решился принять на себя обязанность секунданта.