Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина Страница 13

истинно прекрасная зала, выстроенная Гаврилом Романовичем при доме. Уже куплен им и орган и поставлен на хорах; уже и стулья расставлены, где кому сидеть, и для вас есть стул; только вы не будете сначала понимать языка его членов. Чтобы в случае приезда вашего и посещения Беседы не прийти вам в конфузию, предуведомляю вас, что слово „проза“[96] называется у них: „говор“, „билет“[97] – „значок“, „номер“[98] – „число“, „швейцар“[99] – „вестник“; других слов еще не вытвердил, ибо и сам новичок. В зале Беседы будут публичные чтения, где будут совокупляться знатные особы обоего пола – подлинное выражение одной статьи устава Беседы».

Первое собрание уже не только дружеского кружка, а литературного общества, претендующего на влияние в столице, состоялось 15 марта 1811 года. Затем заседания происходили каждый месяц и вызвали живой отклик у читающей публики.

С перерывом в 1812–1813 годах эти собрания продолжались до 1816-го и прекратились после смерти Державина.

* * *

Но больше всех в этом славном обществе нас будет интересовать, разумеется, адмирал Александр Семе- нович Шишков, так как именно с ним связано пред- ставление о пагубности засилья иностранных слов в русском языке и необходимости непримиримой борьбы с ними.

Биография Александра Семеновича интересна и значительна, даже если забыть на время о его литературной деятельности. Он родился в 1754 году в Москве, образование получил в Морском кадетском корпусе, ко- торый окончил в числе лучших учеников, а позже, будучи лейтенантом, преподавал в своей alma mater[100] тактику.

На последнем курсе в 1771 году, как тогда было принято, он совершил учебный поход из Архангельска через Белое море и вокруг Европы. Не обошлось и без приключений: у острова Борнгольм во время крушения весь экипаж едва не погиб, но пережитые опасности не отвратили будущего адмирала от морской карьеры. В 1776–1779 годах он отправился в новое морское путешествие: к берегам Турции, в Константинополь, к развалинам Трои, в Афины и, наконец, в Италию, где выучил и полюбил итальянский язык. Также Шишков свободно владел французским и немецким.

В 1790 году он участвовал в Шведской войне под началом адмирала Чичагова.

В мирное время продолжал заниматься литературой и публицистикой.

С 1796 года стал членом Российской академии, с 1811-го – председателем первого разряда «Беседы».

В 1803 году в заседаниях Российской академии Шишковым было прочитано сочинение под названием «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», которое было сочувственно принято академиками и в том же году напечатано отдельной книгой. В последующие годы Шишков переиздавал его трижды – в 1813 г., 1818 г., а также в 1825 г. в составе своего Собрания сочинений и переводов.

В 1812 году Шишков был назначен статс-секретарем Александра I, писал для императора манифесты, указы, рескрипты. С 1813 года – президент Российской академии. С 1824 по 1828 год – министр просвещения. В 1826 году он представил на утверждение Николаю I новый цензурный устав, который получил у современников название «чугунного» и просуществовал лишь до 1828 года.

* * *

Каким же видел Шишков идеальный русский язык? Он описал это в уже упомянутом программном трактате «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка», вышедшем в 1803 году.

В основе его должен был лежать тот набор слов, который Ломоносов предназначал для «высокого слога». Это именно те слова, «которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например: бог, слава, рука, ныне, почитаю». Это вполне разумное требование: текст на русском языке должен быть написан так, чтобы для его чтения не требовался переводчик.

А впрочем, всем трем видам слога, описанным Ломоносовым, находится место в русском языке, каким его видит Шишков, если только пишущий обладает… начитанностью и прилежанием Ломоносова: «Я уже сказал, что трудно достигнуть до такого в языке своем познания, какое имел, например, Ломоносов: надлежит с таким же вниманием и такую же груду русских и еще церковных книг прочитать, какую он прочитал, дабы уметь высокой славенский слог с просторечивым российским так искусно смешивать, чтоб высокопарность одного из них приятно обнималась с простотою другого. Надлежит долговременным искусом и трудом такое же приобресть знание и силу в языке, какие он имел, дабы уметь в высоком слоге помещать низкие мысли и слова, таковые например как: „рыкать“, „рыгать“, „тащить за волосы“, „подгнет“[101], „удалая голова“, и тому подобные, не унижая ими слога и сохраняя всю важность оного».

Более того, Шишков признает, что «славенский язык различен с Российским и что ныне слог сей неупотребителен», и тем не менее «я не то утверждаю, что должно писать точно славенским слогом, но говорю, что славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту».

Позже в процессе полемики Шишков займет более жесткую позицию: отказываться от церковнославянских корней, с его точки, – зрения значит подрубать корни русского языка, «подпирая» его французскими костылями, а это преступление против русского духа. Теперь, по словам Шишкова, «язык у нас славенский и руский один и тот же. Он различается только (больше нежели всякой другой язык) на высокой и простой. Высоким написаны священные книги, простым мы говорим между собою и пишем светские сочинения, комедии, романы, и проч. Но сие различие так велико, что слова, имеющие одно и то же значение, приличны в одном и неприличны в другом случае: „воззреть очами“ и „взглянуть глазами“ суть два выражения, несмотря на одинаковое значение слов, весьма между собою различные. Когда поют: „се жених грядет во полунощи“, я вижу Христа; но когда тоже самое скажут: „вон жених идет в полночь“, то я отнюдь не вижу тут Христа, а просто какого-нибудь жениха. Сколько смешно в простых разговорах говорить высоким славенским слогом, столько же странно и дико употреблять простой язык в священном писании».

Адмирал весьма терпимо относится к заимствованиям из греческого языка, поскольку они освящены древними традициями и употреблением большинства заимствованных греческих слов в переводах Священного Писания и сочинениях святых отцов.

Его гнев и неприятие вызывают исключительно живые европейские языки, особенно французский: «Древний славенский язык, отец многих наречий, есть корень и начало Российского языка, который сам собою всегда изобилен был и богат, но еще более процвел и обогатился красотами, заимствованными от сроднего ему Эллинскаго языка, на коем витийствовали гремящие Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потом Златоусты, Дамаскины и многие другие Християнские проповедники. Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего, начали вновь созидать оный на скудном основании французского