Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина Страница 19

Сен-Пьер[163], Делиль[164], Фонтан[165] мне были там знакомы!

Они свидетели, что я в земле чужой

Гордился русским быть и русский был прямой.

Не грубым остяком, достойным сожаленья, —

Предстал пред ними я любителем ученья;

Они то видели, что с юных дней моих

Познаний я искал не в именах одних;

Что с восхищением читал я Фукидида[166],

Тацита[167], Плиния[168] – и, признаюсь, «Кандида»[169].

…

Но благочестию ученость не вредит.

За бога, веру, честь мне сердце говорит.

Родителей моих я помню наставленья:

Сын церкви должен быть и другом просвещенья!

Спасительный закон ниспослан нам с небес,

Чтоб быть подпорою средь счастия и слез.

Он благо и любовь. Прочь, клевета и злоба!

Безбожник и ханжа равно порочны оба.

…

Что делать? Вот наш грех. Я каяться готов.

Я, например, твержу, что скучен Старослов,

Что длинные его, сухие поученья —

Морфея дар благий для смертных усыпленья;

И если вздор читать пришла моя чреда,

Неужели заснуть над книгою беда?..

* * *

От эпиграмм и пародий с обеих сторон никто всерьез не пострадал (разве что арзамасские гуси).

Кажется, по-настоящему серьезными были только разногласия между Карамзиным и Шишковым. Возьмем для примера такое стихотворение:

Любезный мой Камин, товарищ дорогой,

Как счастлив, весел я, сидя перед тобой!

Я мира суету и гордость забываю,

Когда, мой милый друг, с тобою рассуждаю;

Что в сердце я храню, я знаю то один;

Мне нужды нет, что я не знатный господин;

Мне нужды нет, что я на балах не бываю

И говорить бон-мо[170] на счет других не знаю;

Бо-монда[171] правила не чту я за закон,

И лишь по имени известен мне бостон.

Обедов не ищу, незнаем я, но волен;

О милый мой Камин, как я живу доволен.

Читаю ли я что, иль греюсь, иль пишу,

Свободой, тишиной, спокойствием дышу.

Пусть Глупомотов всем именье расточает

И рослых дураков в гусары наряжает;

Какая нужда мне, что он развратный мот!

Безмозглов пусть спесив. Но что он? Глупый скот,

Который, свой язык природный презирая,

В атласных шлафроках блаженство почитая,

Как кукла рядится, любуется собой,

Мня в плен ловить сердца французской головой.

Он, бюстов накупив и чайных два сервиза,

Желает роль играть парижского маркиза;

А господин маркиз, того коль не забыл,

Шесть месяцев назад здесь вахмистром служил.

Пусть он дурачится! Нет нужды в том нимало:

Здесь много дураков и будет, и бывало…

Если мы прочтем эти строки, то не сразу угадаем, Державин ли написал их или кто-то из «арзамасцев». (На самом деле – Василий Львович Пушкин, арзамасский староста, известный под прозвищем «Вот я вас!».)

* * *

Пожалуй, самым замечательным в литературной войне между «Беседой» и «Арзамасом» было участие Пушкина-младшего.

У великого русского поэта в детстве и юности были сложные отношения с его родным языком. Первое известное нам стихотворение Пушкина было написано им в 8 лет, и написано оно на французском языке. В Лицее, где по-французски говорили многие воспитанники, Александр получил прозвище «Француз», видимо, недаром. Первому его лицейскому стихотворению, написанному в 1813 году, предпослан эпиграф на французском языке.

И стихотворение наполнено иноязычными словами и ассоциациями:

Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон[172];

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь – и я влюблен!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре[173] и на балах[174],

На гуляньях иль в воксалах[175]

Легким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру[176],

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел.

Смехи, вольность – все под лавку,

Из Катонов[177]я в отставку,

И теперь я – Селадон![178]

Миловидной жрицы Тальи[179]

Видел прелести Натальи,

И уж в сердце – Купидон!

Вероятно, Пушкин принял участие в полемике, потому что в ней принимал участие его дядя, ему нравилась игра в «Арзамас», нравилось писать ехидные эпиграммы и получать похвалы от своих маститых коллег. А еще потому, что сам он не видел ничего плохого в заимствованиях из французского языка, свободное им владение вовсе не мешало ему, как и всем лицеистам, быть страстным патриотом[180].

И главное, ему не нравились нападки на Карамзина, которого он глубоко уважал и в чьем летнем доме в Царском селе проводил много счастливых часов. (Вообще, Пушкин всегда рвался защищать своих друзей и был беспощаден к их врагам, независимо от того, какой точки зрения придерживались те или другие. Порвать с другом потому, что они разошлись во мнениях, для него было немыслимо; порвать с единомышленником потому, что он плохо отозвался о ком-то из друзей, казалось самым естественным поступком).

Однако, по-видимому, участие в шуточных литературных баталиях «Арзамаса» заставило Пушкина обратить внимание на выбор слов и грамматических форм в его основной «творческой лаборатории» – русском языке. Биографы Пушкина подчеркивают, что при всей внешней легкости его стихов и прозы они давались ему нелегко: он по многу раз пересматривал и переписывал каждую строчку, добиваясь того, чтобы мысль и чувство были в ней выражены как можно яснее и гармоничнее; чтобы они «проскальзывали» в сознание читателя (или читательницы; карамзинисты считали, что настоящими судьями языка являются «милые дамы»); чтобы читателю или читательнице не приходилось думать, как понять сочинителя; чтобы они могли сосредоточиться на том, что именно стихотворение, поэма, повесть или роман хотят им рассказать. И за 20 лет Пушкин создал новый, гибкий, поистине живой, изящный и внятный язык, на котором хотелось читать и которым хотелось говорить.

Когда-то Шишков с едкой иронией писал: «Бедные Русские! Они должны молчать до тех пор, покуда родится человек с талантом, которой напишет, как им