Кирилл Кобрин - Книжный шкаф Кирилла Кобрина Страница 21

В книге есть несколько текстов, русскому читателю либо вовсе до сегодняшнего дня не известных, либо разбросанных по случайным публикациям. Борхесовские рецензии – шедевры жанра, отчасти опровергающие самого этого жанра каноны. Среди них – не только общеизвестная «Логическая машина Раймонда Луллия», но и почти не замеченная – на книгу Драуэра «Сабии Ирака и Ирана», которая начинается фразой алмазной твердости и красоты: «За исключением буддизма (который не столько религия или теология, сколько способ обрести спасение), все религии тщетно стараются примирить явное и порой невыносимое несовершенство мира и тезис, или гипотезу, о всемогущем и всеблагом Боге».

Среди моих личных открытий этого тома – «Отрывок о Джойсе», наполовину состоящий из конспекта его же, Борхеса, рассказа «Фунес, чудо памяти» и еще наполовину – из неискренних восторгов по поводу разнообразия стилей «Улисса». В последнем абзаце я насчитал пять слов с «не».

Джеймс Джойс. Уэйк Финнеганов: опыт отрывочного переложения российскою азбукой / Переложение Анри Волохонского. Тверь: Colonna Publications, 2000. 126 C.

Борхесовский «Отрывок о Джойсе» говорит о «Finnegan’s Wake» с преувеличенной пышностью: «они для меня столь же невообразимы, как четвертое измерение Хинтона или никейская Троица». Впрочем, не употреблять избыточные сравнения по поводу этой бесконечно избыточной книги – невозможно. Вряд ли автор этих строк доживет до полного русского перевода безумного и расчетливого творения почти слепого ирландца; тем больше чести написать несколько строк по поводу «опытов отрывочного переложения» его «российскою азбукой».

Полноводное начало этого переложения Анри Волохонского завораживает: «бег реки мимо Евы с Адамом, от белой излучины до изгиба залива просторным пространством возвратных течений приносит нас вспять к замку Хаут и его окрестностям». Несколько похоже на замаскированные прозой гекзаметры Андрея Белого. Или: словно широким жестом обводит автор (переводчик) задрапированной плащом рукой свои владения. Что же, посмотрим. Пейзаж дикий, непонятный.

Главная причина непереводимости «Finnegan’s Wake» на русский – не в языковых причудливостях Джойса, а в совершенно чуждом для отечественного читателя культурно-историческом опыте. «Кончилась война. Уимум уимум! Была ли то Юнити Мур или Эстелла Свифт или Варина Фей или Кварта Кведами? Тоумас, поставь марку оом на дядюшку! Пигмеи, холд оп мед ваши ногеи. Кто, но кто же (второй раз спрашиваю) был тогда бичем для постыдных частей народного Лукализада, о чем не стоит спрашивать, как через столетия по возникновению Хомо Капите Эректус что за цена у Пибодиевой монеты, или, излагая прямо, откуда взялся Херрингтонов белый галстук…» и так далее и тому подобное в том же волшебно-бессмысленном для русского сознания духе. Кто боится Вирджинию Вулф, блин? Девственную Волчицу кто боится, спрашиваю я? Куда летит филомела-птица, почем на невольничьем рынке продают мастерицу, зачем у Кащея облезли ресницы, летит кобылица, летит кобылица. И мнет ковыль.

Анри Волохонский сочинил прелестную абракадабру, веселую и беззаботную, как во времена до натужных стилизаторских романов, сочиненных издательствами «Захаров» и «Ад маргинем».

Что же до 628-страничной чепуховины (в издании «flamingo», серия «Modern Classic», pocketbook), сочиненной бес-, а не пре-подобным богохульником, кельтофобом и язвенником, то тут нужен, быть может, подстрочный перевод (с бесчисленным количеством вариантов) в духе набоковского издания «Онегина» на аглицком. Да у кого есть столько таланта и свободного времени?

Национализм: Полемика 1909–1917: Сб. ст. / Сост. и примеч. М. А. Колерова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. 240 с.

Чтение этой поучительной книги наводит на одно неожиданное (для автора этих строк) открытие. Начало прошлого века было эпохой расцвета не только разного рода национализмов и национальных возрождений народов угнетенных, подавленных (вроде ирландского, осмеянного Джойсом, или чешского, редуцированного Гашеком к брюху и заднице), но и наций, так сказать, формообразующих, точнее, империообразующих.

Вот и «русское возрождение» с «русским национализмом» стали важнейшим историческим фактором того времени. Тут сошлись две обычно несовместные крайности – политика властей и настроения части русской интеллигенции; с одной стороны, русификаторство последних двух императоров, с другой – неославянофильство многих делателей серебряного века и умеренный национализм умеренной оппозиции царизму. Ничего неожиданного – начавшийся переход к индустриальной стадии не мог не привести как к осознанию так называемой «национальной идентичности», так и вообще к росту национализма. Индустриальная эпоха превратила Европу династий и империй в Европу национальных государств – об этом можно прочитать у Эрнеста Геллнера, большого специалиста по этим темам.

Но есть одна маленькая деталь. Россия была «империей», а значит, воплощением духа универсализма, несовместимого с любым проявлением национализма. В Римской империи не было «римской нации», были «римские граждане». В Российской империи были немецкие и польские университеты, армянин – министр внутренних дел, грузин – герой Отечественной войны, два серба-фельдмаршала и бесконечное количество немецких чиновников. Русифицируя Российскую империю, Александр III, а затем и Николай II подменяли идеологическую основу государства – универсалистскую на национальную. И, таким образом, ее разрушали; именно они, а не зловредные революционеры из акунинских компьютерных игр. Из всех авторов книги только Струве что-то понимал в «национальном вопросе»; именно он развел его юридический аспект об обязательном равноправии всех наций империи с психологическим аспектом – о праве каждой нации быть более равнодушной к своему соседу, чем к себе.

Что еще поражает в этой книге – удивительная серьезность тогдашней русской публицистики. До Максима Соколова осталось еще восемьдесят лет. Счастливые времена.

Владимир Малахов. «Скромное обаяние расизма» и другие статьи. М.: Модест Колеров и «Дом интеллектуальной книги», 2001. 176 с.

Эта книга отчасти опровергает утверждения, сделанные мной по поводу предыдущей. Владимир Малахов критикует само понятие «национальной идентичности», а особенно – сведение экономических, социальных и политических проблем к так называемым «национально-культурным». Борьба с засилием «культуроцентризма» кажется сейчас и отважной и действительно необходимой, так что можно и пострадать. На самом деле, когда любое мельчайшее почесывание тела человеческой цивилизации объясняется ни больше ни меньше как разницей между христианской и мусульманской культурой, или между гомофобной и гомофильной (последний термин сам придумал, хотя, быть может, и существует?), начинаешь с тоской вспоминать более затейливых редукционистов – Вольтера, Руссо, Маркса, Честертона. От мира, превратившегося в калейдоскоп цивилизаций, делящихся на культуры, делящихся, в свою очередь, на субкультуры, начинает подташнивать. Так вот и Гитлера в этих терминах можно описать как представителя закатывающейся христианской цивилизации Запада, немецкой мещанской культуры, австрийской субкультуры формообразующей нации многонациональной империи, субсубкультуры художников-маргиналов и суб-суб-субкультуры вегетарианцев. В то время как он просто ублюдок.

В этом смысле Владимир Малахов – сторонник универсалистских подходов к национальным и этническим проблемам. Он анализирует достижения и промахи мульти-культурализма, подмечая идеологические его нелепости, но не впадая по этому поводу в типичную российскую развеселость разговора о нацменьшинствах («Слышь, Вась, как они черножопых зовут! Афроамериканцы!»). Мультикультурализм должен быть политикой защиты юридического равноправия представителей всех народов внутри многонационального государства, но не инструментом утверждения преимущества представителей нацменьшинств. В этом смысле, считает автор, мультикультурный опыт Австралии гораздо продуктивнее оного в США или Канаде.

Проблемы, поставленные Малаховым, вовсе не результат отвелеченного умствования. Сейчас в России национальная проблема – самая важная. С одной стороны, лицо Другого для нынешнего русского – это лицо азербайджанского торговца, таджикского наркокурьера, чеченского боевика. Уголовные хари соплеменников русский человек замечать сейчас не склонен. Ползучий расизм – так бы я охарактеризовал нынешнее положение вещей в стране. С другой стороны, разговоры (и справедливые) об уважении к культуре народов, составляющих меньшинство, незаметно превратились в конкретные действия бюрократии автономных республик и областей по национальному обособлению и даже вытеснению иных, чужих элементов. Этому способствует совершенно тупая и агрессивная государственная пропаганда, представляющая Россию в виде благолепного православного братства, восходящего на стадию упоительной соборности. Остальных – мусульман, буддистов, неверующих – не существует. Точнее, они не наши.