Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток Страница 31

Любовная лирика

В эпоху Нового царства рождается (и также впервые в мировой литературе) светская любовная лирика, связанная не с ритуалом (как в шумерской культуре), а с выявлением чувств индивидуального человека, постижением его духовного мира; лирика, выполняющая в первую очередь эстетическую функцию. В любовной лирике Нового царства отчетливо выделяются две главные тенденции: стихотворения (песни), стилизованные под народную песню (чаще всего от имени юноши или девушки), с типично фольклорными приемами – повторами, параллелизмами, фольклорной образностью, и стихотворения утонченные, «салонные», филигранно обработанные, насыщенные сложными метафорами, рассчитанные на подготовленного читателя.

Первый тип представляет, например, цикл, условно названный исследователями «У реки». Здесь впервые обозначены устойчивые топосы любовной поэзии. Так, река выступает в нем как символ разлуки, преграды в любви, но препятствие лишь укрепляет любовь:

Сестра – на другом берегу.Преграждая дорогу любви,Протекает река между нами.На припеке лежит крокодил.

Вброд я иду по волнам,Пересекая теченье.Храбрости сердце полно.Тверди подобна река.

Любовь укрепляет меня, —Как от воды заклинанье,Пропетое девой,Я вижу ее приближенье – и руки простер.

Сердце взыграло,Как бы имея вечность в запасе.Царица моя, подойди, —Не медли вдали от меня!

Показательна устойчивая формульность, свойственная египетской любовной лирике: обращение влюбленных друг к другу как к Сестре и Брату. Безусловно, это была дань уважения великой мифологической паре – Осирису и Исиде, которые были родными братом и сестрой (как, впрочем, другие брачные пары в гелиопольской Эннеаде и египетской мифологии в целом). Кроме того, подобного рода инцестуальные браки были особой привилегией обожествленных фараонов, особенно в эпоху Древнего Царства. Вероятно, под влиянием египетской формульности обращение к возлюбленной как к сестре появится и в древнееврейской Песни Песней, но с обязательным уточнением, выдающим заимствованный характер подобной формулы, непривычной для еврейского сознания: «Сестра моя, невеста» (Песн 4:9, 10; 5:1). Обращения «брат» в Песни Песней нет, есть лишь пожелание девушки, чтобы возлюбленный был так же близок ей, как брат: «О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей!» (Песн 8:1; Синодальный перевод).

В цикле «У реки», как и в египетской любовной лирике в целом, впервые появляются мотивы, которые станут затем традиционными для восточной поэзии: желание влюбленного быть рядом с любимой так сильно, что он готов превратиться в рабыню, в стиральщика ее одежд, стать перстнем на ее руке:

Быть бы мне черной рабыней,Мойщицей ног!Мог бы я вволюКожей твоей любоваться.

Рад бы стиральщиком стать яНа один-единственный месяц:Платья твои отмыватьОт бальзама и мирры душистой.

Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!Ты бы меня берегла,Как безделушку,Из тех, что жизнь услаждают. [92]

Еще один прекрасный образец лирики, стилизованной под народную песню, – цикл «Начало прекрасных и радостных песен Сестры, когда она возвращается с луга». Если в предыдущем цикле песни звучали из уст юноши (Брата), то здесь – из уст девушки (Сестры):

О Брат мой! Желанья твоиПредугаданы мной.Забота у сердца одна:Чтоб милый меня возлюбил. [76]

В этом цикле очевидно прямое обращение к народному творчеству, к простоте и прозрачности народной песни:

От милого я вышла,И сердце замираетПри мысли о его любви.

И яства сладкие —Мне соли солоней,И вина сладкие —Гусиной желчи горше.

Лишь поцелуй егоЖивителен для сердца.Что я нашла, Амон,Мне сохрани навеки! [78]

Древний поэт (или поэтесса) очень живо и непосредственно передает чувства девушки, всецело поглощенной любовью, ежедневно и ежечасно ожидающей встречи с любимым:

К воротам обратив лицо, —Вот-вот придет любимый! —С дороги не спускаю глазИ каждый звук ловлю.

Любовь – моя забота.Мое занятье – ждать.Любви – и только ей! —Я сердцем откликаюсь. [79]

Но тут же в девичьем сознании (и именно от долгого напряженного ожидания) рождается ревнивая мысль: быть может, любимый увлекся другой? И интонация грустно-лирическая и одновременно патетическая сменяется укоризненно-разговорной:

Послал бы скорохода,Чтоб вестник быстроногийМне без обиняковСказал про твой обман!

Признайся, ты завел другую!Она тебя прельщает.Возможно ль кознями своимиЕй вытеснить меня? [79]

В древних лирических шедеврах органично соединяется отражение бытовых реалий и тонкая передача психологического состояния влюбленного человека:

Мне вспомнилась твоя любовь!Кудрей заплетена лишь половина:Стремглав бегу тебя искать,Пренебрегая гребнем и прической.

О, если ты не разлюбил и ждешь —Я косы живо заплету,Готова буду вмиг! [79]

Другой – «салонный» – тип стихотворений представляет цикл, условно названный «Деревья ее сада». Его можно рассматривать как маленькую лирическую драму, действие которой происходит в саду, где каждое дерево получает право голоса и рассказывает о любви юноши и девушки, своей хозяйки. Весь цикл проникнут тонкой иронией и усмешкой, так как каждое дерево стремится быть как можно ближе влюбленным, хочет показать свою особую роль в их любви. Так, гранатник говорит:

Ряд ее зубов за образецЯ избрал для зерен, а примеромДля плодов – ее грудей округлость.Я листвой красуюсь круглый год.

Под моим шатром чета влюбленных,Умащенных маслом и бальзамом,От вина и браги охмелев,В знойный день приют себе находит.

Соблюдая года времена,Осыпаются деревья сада.Я, не увядая, зеленеюВсе двенадцать месяцев подряд.

Не успеет облететь мой цвет —На ветвях уже набухли почки.Дерево я первое в саду!Мало чести мне вторым считаться! [81]

В свою очередь маленький сикомор, посаженный рукой девушки, гордится своей красотой и особой ролью в истории любви своей прекрасной хозяйки, той тайной, которая доверена только ему и которую он никому не выдаст:

Шелест листвы сикомораЗапаху меда подобен.Пышные ветви егоСвежестью взор веселят.

Грузно свисают плодыЯшмы краснее.Листья под стать бирюзе,Лоском поспорят с глазурью.

Ствол будто выбит из камняСерого с голубизной.Манит к себе сикомор,В зной навевая прохладу.

…Обыкновенье у них —Уединяться под сенью моей.Что видел – то видел… Но я не болтливИ не обмолвлюсь об этом ни словом. [82–83]

«Салонная» поэзия отличается чрезвычайной живописностью, пластичностью, изысканностью и смелостью эротических метафор:

Меня смущает прелесть водоема.Как лотос нераскрывшийся, устаСестры моей, а груди – померанцы.Нет сил разжать объятья этих рук.

Ее точеный лоб меня пленил,Подобно западне из кипариса.Приманкой были кудри,И я, как дикий гусь, попал в ловушку.(«Сила любви») [74]

Последняя строка стихотворения из цикла, условно названного «Сила любви», свидетельствует о том, что на самом деле деление египетских песен на «народные» и «аристократические» совершенно условно. В них утонченно-изысканно обрабатываются народные мотивы. Очень часто древние поэты обращаются к столь излюбленной в египетской литературе игре слов и созвучий, как в следующем стихотворении из цикла «Начало радостных песен»:

В моем венке – вьюнок.Я вью венок – твой юный лоб венчать.

Ведь я тебе принадлежу,Как сад,Где мной взлелеяны цветыИ сладко пахнущие травы.

Ты выкопал прохладный водоем.И северного ветра дуновеньеПриносит свежесть,Когда вдвоем гуляем у воды.

Рука моя лежит в руке твоей.По телу разливается блаженство,Ликует сердце.Мы идем бок о бок…

Мне голос твой – что сладкое вино.Я им жива.Еды с питьем нужнее мнеТвой взгляд. [80]

Впервые именно в египетской лирике с большой поэтической силой выявляется мощь любви, которая несет и радость, и боль, впервые так тонко передается состояние души влюбленного:

Раза в четыре быстрее колотится сердце,Когда о любви помышляю.Шагу ступить по-людски не дает,Торопливо на привязи скачет.

Ни тебе платье надеть,Ни тебе взять опахало,Ни глаза подвести,Ни душистой смолой умаститься!

Очень часто в египетской любовной лирике используются параллелизмы, типичные фольклорные сравнения: