Наталья Иванова - Либерализм: взгляд из литературы Страница 33

Повторяю: настоящая литература в отличие от развлекательного чтива – мощное средство солидаризации. То, что мы называем литературой, а не чтивом, производится личностью и конституирует личность, воспринимающую этот целостный пучок смыслов.

Борис Дубин:

Можно реплику? К вопросу об авторе как либеральном проекте. Увы, именно в современную эпоху, «открывшую» автора как самостоятельную фигуру, явно разошлись искусство и благо, в том числе социальное. Трудно отказать Луи-Фердинанду Селину, фашисту и антисемиту, в том, что он, как ни противно это говорить, большой писатель. Думаю, этот факт придется признать. Но мы, к счастью, имеем право выбора. Так, может быть, выбирать в ориентиры не Селина или Эволу, Д’Аннунцио или Дрие ла Рошеля, а все-таки Германа Броха и Роберта Музиля, Джорджа Оруэлла или Томаса Манна?

Мне всегда было странно, что лучшим и, кажется, самым серьезным откликом, который прозвучал в России на главное событие ХХ века, осталась поэма Твардовского. Это поразительно. Катастрофа такого масштаба вызвала вот эту вещь – и все. Где отклик на мировую войну, кроме нынешних патриотических слюней? Где отклик на Шоа? Где отклик на изничтожение целых народов? Нынешняя словесность, нынешняя публичная культура вытесняет все это, серьезное и принципиальное, – настойчиво, цинично, при нашем, между прочим, с вами попустительстве.

Если уж говорить о либерале, то для меня воплощение либерала – сэр Исайя Берлин, тот самый, который не аристократ, поскольку либерал «по крови», рижский еврей. Берлин, который написал «Четыре эссе о свободе», но всю свою жизнь отдал тому, что занимался изучением двух вещей, со свободой несовместимых и свободе угрожающих, – коммунизма и национализма. Так, может быть, возьмемся за такие вещи или опять будем соль в стакане разводить и имитировать бурю?

Анна Кузнецова:

Но может быть, главным событием века стало не это? А, например, подавляющий процент в человеческой массе законченных эгоистов, которым нет дела до изничтожения народов? И не задача ли обществоведов изучать эти вещи, а не поражаться им, исходя из априорных постулатов, что важно, а что – ерунда? А русская литература и публичная словесность – вещи абсолютно разные.

Еще с полным риторическим успехом можно сказать, что главным событием XIX века была Крымская война, а отклик в литературе – три рассказа малоизвестного тогда Толстого. Потом главным был кризис абсолютной монархии – а в литературе писалось о ерунде какой-то, о проблемах дворянских семей…

Владимир Маканин: Сегодня нет отклика потому, что мы живем в такое время, когда средства массовой информации обратились не к человеку, а к статистике. И никуда от этого не деться. Вы находитесь в поле статистики, а не в поле человеческой жертвы. Упавший на голову кирпич – это не трагедия, это статистика, в этом весь ужас современных СМИ. Это наше время, что поделаешь.

Борис Дубин: Не соглашусь. Возьмите последних двух нобелевских лауреатов. Абсолютно современные писатели, оба пишут на современном материале. Имре Кертес, который пишет про холокост, и не только про холокост, несмотря на то что и телевизор смотрит, и статистику читает. И Джон Кутзее, герои-одиночки которого всегда внутри огромных масс, застигнутых общими катастрофами, когда и живут, и гибнут оптом.

Петр Мостовой:

Я с сожалением услышал сегодня, причем не раз, что отрицается возможность существования произведений, которые можно оценить в модальности «либеральный – антилиберальный». Я могу, к счастью, привести совсем свежий пример – произведение абсолютно либеральное не только по своему духу, но и по тексту, написанное на русском языке, изданное в российском издательстве. Есть только одно «но»: авторы этого произведения – увы, не русские писатели, а украинские.

Я имею в виду изданный в прошлом году роман Марины и Сергея Дьяченко «Пандем». Это развернутое размышление о том, что происходит, когда из самых благих побуждений свобода человека постепенно все больше и больше ограничивается. И как человечество сопротивляется этому, и к чему оно в результате приходит – к восстановлению совсем другой степени свободы, нежели та, которая была исходно ограничена. Это по-настоящему хорошая литература.

Александр Иванов:

«И либералы, и антилибералы проиграли третьей,

новой силе – массовой литературе» .

Мне бы хотелось процитировать одного либерального мыслителя XIX века, поскольку слово «либерализм», понятие «либерализм» в основном связано именно с этим временем. Карл Маркс в «Немецкой идеологии» говорит о духовной, интеллектуальной ситуации после победы буржуазной революции. (В такой же ситуации фактически находимся и мы последние десять–двенадцать лет.) Маркс пишет, что буржуазия берет на себя функцию объединяющего универсального лидера всех социальных слоев или групп, которые протестуют против старого феодального режима. И дальше очень важный момент: буржуазии в этот момент на достаточно долгое время удается создать то, что он называет иллюзией общих интересов, когда, например, пролетаризованные, модернизованные слои населения начинают поддерживать буржуазию в борьбе против феодализма.

Мне кажется, что это справедливо и по отношению к нам. Вообще советский либерализм связан для меня с особым антропологическим типом, вызревшим в 1960-е годы; я называю его «метро „Аэропорт“». Это особый социоантропологический тип, с очень объемными, интересными характеристиками (на них я не хотел бы сейчас останавливаться), который подготовил, революционизировал общественное сознание в 1960—1970–1980-х годах и к которому я во многом сам принадлежу. Он подарил стране то, что можно называть иллюзией общих интересов. И революционные события 1991—1993 годов тоже были связаны именно с этой иллюзией.

Примерно с конца 1990-х годов иллюзия общих интересов начинает постепенно утрачиваться, а советский либерализм – испытывать моральный, эстетический и духовный кризис. При этом проблема либерализма заключается в том, что сегодня, в российском контексте, степень этого кризиса еще недостаточна для выздоровления. То есть болезнь еще не проявила себя во всей своей полноте. Я полагаю, что в ближайшем будущем нас ожидают довольно фантастические, вульгарные проявления кризиса либерального сознания и либеральной политики, которую мы наблюдали в последние полгода реформ.

Для меня, например, совершенно невозможными представляются такие связанные с советским либерализмом эстетические и этические компромиссы, как, с одной стороны, Куршевель, а с другой – песни Окуджавы; как полное отсутствие гуманитарного, этического измерения в либеральной риторике последних десяти лет. При этом я не считаю, что у антилиберальных сил есть какие-то преимущества. Я думаю, что скорее всего выиграет третья сила, которая уже на наших глазах побеждает.

В заключение хочу вспомнить главный русский роман о либерализме – «Отцы и дети», точнее, его эпилог, в котором Тургенев рассказывает, что стало с его героями. Базаров умер, братья Кирсановы доживают последние годы; а самый интересный герой – их слуга. Оказывается, этот незаметный персонаж завел свое дело, разбогател и в разговоре вместо обеспечен произносит обеспючен .

Вот я и думаю, что и либералы, и антилибералы проиграли третьей, новой силе – массовой культуре. Это чудовищный вызов и для либерального, и для антилиберального культурного ареала со стороны таких фигур, как Дарья Донцова и Акунин. Чего стоит один только факт: весьма снобистское, интеллектуальное немецкое издательство пять месяцев назад заплатило Татьяне Устиновой за один ее роман аванс в 80 тысяч евро. Такого беспрецедентного аванса никогда ни один русский писатель на западном рынке не получал. Наши коллеги в Германии, в Англии и в Америке прекрасно понимают, где искать самые горячие темы.

Андрей Кузьмичев:

«Современный деловой человек как читатель гораздо либеральнее многих россиян» .

Мне, как автору колонки «Новинки книжных развалов» газеты «Ведомости», хочется поговорить о деловой литературе и о типе читающего делового человека. Ведь современный деловой человек, если он не работает на государство, как читатель гораздо либеральнее многих россиян. Но не потому, что может себе позволить купить практически любую книгу. Он либерал как экономист, потому что именно свобода позволила ему не только заняться любимым делом – бизнесом, но и реализовать свои возможности в новой России.

Возвращаясь к русской классике, я хотел бы вспомнить о том, как сто с лишним лет назад наглый русский мужик рубил вишневый сад. Эта тема всколыхнула общество, но она же потом повела за собой многих, в том числе известных писателей и ученых. Глубина этой темы просто поразительна – она прошла через две революции и осталась ведущей при советской власти. Был такой эпизод: в Большом театре на юбилее Московского Художественного театра (это время на исходе нэпа) все зрители, включая руководство Страны Советов, встали, когда один из основателей МХАТа предложил почтить память ушедшего из жизни Саввы Морозова.