Альфред Барков - Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова Страница 35

И, наконец, в пятых. За год до рассматриваемой публикации в той же «Литературной газете» помещена глубокая по степени проработки вопроса статья Н. Примочкиной «Павел Васильев: „Но как не хватает воздуха свободы!“ О роли М. Горького в судьбе поэта»[252], где говорится: «Горький не захотел или не сумел оценить по достоинству Павла Васильева – яркого, самобытного поэта. Мало того, сыграл в его судьбе довольно мрачную, даже трагическую роль <…> Сохранился черновик письма Горького тогдашнему редактору „Правды“ Л. З. Мехлису, из которого видно, что последний, сообщая порочащие сведения о М. Пришвине, А. Платонове и П. Васильеве, старался подвигнуть Горького на публичное выступление против этих писателей. Вот что писал Горький в ответ: „За информацию о трех писателях – очень благодарен Вам, Лев Захарович <…> П. Васильева я не знаю, стихи его читаю с трудом. Истоки его поэзии – неонародническое настроение – или: течение – созданное Клычковым – Клюевым – Есениным, оно становится все заметней, кое у кого уже принимает русофильскую окраску и – в конце концов – ведет к фашизму“».

Вот после этого и появляется статья за подписью Горького с тем самым – «От хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа». За этой статьей последовал арест П. Васильева, затем второй, уже со смертным приговором. Так что «литературная забава» Горького стоила поэту жизни.

Здесь обращает на себя внимание технология «оподления». Система в лице Мехлиса направляет ему «компрматериалы» на литераторов, Горький весом своего авторитета «легализует» их (в «Литературных забавах» нет, конечно, ссылок на Мехлиса; зато есть ссылка на письмо оставшегося анонимным «партийца», который якобы возмущается хулиганством П. Васильева, – знакомый прием инспирированной ГПУ «опоры на общественное мнение»: «Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически… это враг»), а затем Система уже на основании статьи «самого» Горького дальше делает свое дело. Кстати, о Мехлисе: именно он 26 октября 1932 года при встрече Сталина с писателями на квартире Горького очертил в своей речи задачи создававшегося ССП СССР как «пристальней присматриваться друг к другу, „прочистить“ свои ряды».

Уже одного этого приведенного Н. Примочкиной факта достаточно, чтобы серьезно усомниться в правдоподобности гипотезы Вяч. Вс. Иванова. Нет, в такой прочной связке с Мехлисом со Сталиными не борются…

Кстати, не напоминает ли горьковская технология «оподления» взаимодействие Мастера с персоналом клиники Стравинского?.. Вот, в частности, пример из реальной жизни того, что вполне могло бы быть описано в категориях «Мастер – клиника Стравинского – Иванушка Бездомный»: «В 1930 году Максим Горький, пребывавший в солнечном Сорренто, получил письмо от студента Среднеазиатского индустриального института Ивана Шарапова. Молодой коммунист, как на духу, высказывал человеку, о котором знал только то, что тот является великим пролетарским писателем, свои самые сокровенные мысли. Вырождение советского общества, бюрократизм, мещанство, разложение партии и комсомола. Что любопытно: об этом писал сам Горький в своих ставших известными десятилетия спустя „Несвоевременных мыслях“.

Но <…> Горький пишет своему наивному корреспонденту: „За такие слова, сказанные в наши дни, в нашей стране, следовало бы философам – подобным Вам – уши драть! Люди, подобные Вам, должны быть удаляемы от молодежи, как удаляют прокаженных. Наша молодежь живет и воспитывается на службу революции, которая должна перестроить мир. Уйдите прочь от нее, Вы больной и загнивший“. Но самое главное: „Предупреждаю Вас, что письмо Ваше я сообщу в агитпроп. Я не могу поступить иначе“»[253].

Вспомним последние перед смертью слова Горького: «Конец романа – конец героя – конец автора»[254]. В них он вместил емкий смысл: конец работы над романом «Жизнь Клима Самгина», конец главного героя романа, конец своей собственной жизни.

А теперь сопоставим это с тем, чем ознаменовался конец жизненного пути Мастера – завершением им своего романа о Иешуа и Пилате. Завершением по-горьковски приукрашенной оптимистичной, лживой концовкой о величайшей трагедии мира. Поэтому, как только в романе Мастера была поставлена последняя точка, он получил за эту ложь свой «покой», был отправлен в небытие. Его попытка пойти вслед за Пилатом в Святой город была решительно пресечена Воландом: «Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?». Но, став уже мертвым, он все же продолжал являться Ивану вампиром в лучах ликующей луны, чтобы снова и снова лгать о концовке собственного романа…

Где-то это уже было – не в романе Булгакова, и не в контексте его творчества… А в контексте литературной жизни Страны Советов. Позволю себе привести короткую выдержку из жуткой рецензии на творчество Горького. Жуткой потому, что писана она в одиночных камерах тюрем особого назначения М. Н. Рютиным, человеком, который действительно боролся с режимом Сталина начиная с 1928 года.

«Прочел на днях статью Горького „Литературные забавы“! Тягостное впечатление! Поистине нет для таланта большей трагедии, как пережить физически самого себя.

Худшие из мертвецов – это живые мертвецы, да притом еще с талантом и авторитетом прошлого.

Его трагедия – огромное художественное чутье [и] почти никакого философского и социологического… Схватив верхушки и обрывки философии и социологии, он вообразил, что этого достаточно не только для того, чтобы „изображать“, но и для того, чтобы теоретически „поучать“ <…> Горький-Сокол [превратился] в Горького-ужа, хотя и „великого“! Человек духовно уже умер, но он все еще воображает, что переживает первую молодость. Мертвец, хватающий живых!»[255]

«Мертвец, хватающий живых»… Вампир… Вряд ли Булгаков читал письма Рютина, но пишут они об одном и том же.

В принципе, не так уж и важно, является ли концовка романа «Мастер и Маргарита» литературным обыгрыванием последней в жизни Горького фразы. Важно то, что она описывает суть того, что произошло с Горьким, – «мертвый хватает живого».

Не менее важен ответ и на такой вопрос: является ли на фоне приведенных здесь фактов злополучная «верная, вечная любовь» Мастера и Маргариты, даже если ее принять за чистую монету, достаточно обоснованным мотивом для затраты Булгаковым тех поистине колоссальных физических и психических усилий, которыми сопровождалось создание «закатного романа»?

Или: мог ли тот самый принятый исследователями всерьез «правдивый повествователь», так игриво сравнивавший «возвышенные чувства» своих героев с бандитским ударом финского ножа, в страшных муках в последние часы жизни дать наказ – опубликовать роман?.. «Чтоб знали…»

Ответ может быть только один – не мог. Не та тема для завещания на смертном одре.

А вот гражданин, страдавший от ужасов окружавшей его действительности, которую олицетворял Классик и Основоположник, бороться с «горьковщиной» до последней минуты своей жизни мог. И цель этой борьбы действительно была достойна того, чтобы не отступать от нее до последнего дыхания.

V. Метла Маргариты

Красавица, изящная, умница, талантливая…

Она в четырнадцать лет перерезывала кошкам горло!

Я никогда не видела в ее лице, никогда не слышала в ее голосе никакой прелести. Вероятно, и без прелести она в свое время была прекрасна.

Глава XXIII. «Женщина непомерной красоты»

Ее или порицали или восхваляли, любили или ненавидели, превозносили до небес или клеймили.

«– Вы были женаты?

– Ну да, вот же я и щелкаю… на этой… Вареньке, Манечке… нет, Вареньке… еще платье полосатое… музей».

Не содержит ли этот монолог Мастера намека на конкретную личность, близкую Горькому?

Поскольку четырехтомная «Летопись жизни и творчества А. М. Горького» обошла молчанием целый ряд относящихся к жизни писателя фактов, приходится воспользоваться сведениями, содержащимися в романе Н. Берберовой «Железная женщина». Оказывается, что в жизни Горького, кроме его жены Екатерины Павловны, значительную роль играли по крайней мере еще три женщины, с которыми он в разное время состоял в гражданском браке: Мария Федоровна Андреева, которой он посвятил поэму «Человек»; жена его друга А. Н. Тихонова-Сереброва Варвара Васильевна Шайкевич, якобы имевшая от Горького ребенка, и Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг, которой посвящен роман «Жизнь Клима Самгина».

Итого – две женщины с именем Мария («Манечка»?) и одна – Варвара («Варечка»?). Выбор сужается одной из ранних редакций, в фабуле которой козлоногий толстяк, принявший Маргариту за Клодину, называет ее Манькой[260].