Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе Страница 54

Все это такие случаи, когда внимательный переводчик, следуя, так сказать, «режиссерским указаниям» оригинального текста, может добиться тех же самых эффектов. Но бывают и такие случаи, когда Нерваль, дабы сделать что-то зримым, пользуется словами, которые должны были быть понятны читателям его времени, но могут оказаться темными для современного читателя – даже для нынешнего французского читателя. Представим себе, что современный текст вроде «Я включил компьютер в темной комнате и застыл, словно загипнотизированный» прочтет читатель, только что прибывший из прошлого и никогда не видевший компьютера. Этот читатель не получит непосредственного впечатления светящегося экрана, оживающего в темноте, и не сможет понять, почему он оказывает гипнотическое воздействие.

Теперь я хотел бы подробно разобрать ту главу, в которой Сильвия и Рассказчик навещают старую тетушку в Отисе, поскольку она кажется прямо-таки рабочим примером. Речь идет о волшебном возвращении в прошлый век: тетушка разрешает девушке пойти в спальню и порыться там в реликвиях ее юности, когда она вышла замуж за дядюшку (ныне покойного), и происходит нечто вроде эпифании{♦ 114} милого деревенского китча конца XVIII в.

Но чтобы понять, что обнаруживают там Сильвия и ее спутник, нужно понимать термины, вышедшие из употребления, связанные с модой тех старинных времен (которые современники Нерваля, конечно, еще понимали). Я выделил эти термины жирным шрифтом.

Je la suivis, montant rapidement l’escalier de bois qui conduisait à la chambre. – Ô jeunesse, ô vieillesse saintes! – qui done eût songé à ternir la pureté d’un premier amour dans се sanctuaire des souvenirs fidèles? Le portrait d’un jeune homme du bon vieux temps souriait avec ses yeux noirs et sa bouche rose, dans un ovale au cadre doré, suspendu à la tête du lit rustique. Il portait l’uniforme des gardes-chasse de la maison de Condé; son attitude à demi martiale, sa figure rose et bienveillante, son front pur sous ses cheveux poudrés, relevaient ce pastel, médiocre peut-être, des gŕâces de la jeunesse et de la simplicité. Quelque artiste modeste invité aux chasses princières s’était appliqué à le pourtraire de son mieux, ainsi que sa jeune épouse, qu’on voyait dans un autre médaillon, attrayante, maligne, élancée dans son corsage ouvert à échelle de rubans{♦ 115}, agaçant de sa mine retroussée un oiseau posé sur son doigt. C’était pourtant la même bonne vieille qui cuisinait en ce moment, courbée sur le feu de l’́âtre. Cela me fit penser aux fées des Funambules qui cachent, sous leur masque ridé, un visage attrayant, qu’elles révèrlent au dénouement, lorsque apparaît le temple de l’Amour et son soleil tournant qui rayonne de feux magiques. «О bonne tante, m’écriai-je, que vous étiez jolie! – Et moi donc?» dit Sylvie, qui était parvenue à ouvrir le fameux tiroir. Elle у avait trouvé une grande robe en taffetas flambé, qui criait du froissement de ses plis. «Je veux essayer si cela m’ira, dit-elle. Ah! je vais avoir l’air d’une vieille fée!»

«La fée des légendes éternellement jeune!..»dis-je en moi-même. – Et déjà Sylvie avait dégrafé sa robe d’indienne et la laissait tomber à ses pieds. La robe étoffée de la vieille tante s’ajusta parfaitement sur la taille mince de Sylvie, qui me dit de l’agrafer. «Oh! les manches plates, que c’est ridicule!» dit-elle. Et cependant les sabots garnis de dentelles découvraient admirablement ses bras nus, la gorge s’encadrait dans le pur corsage aux tulles jaunis, aux rubans passés, qui n’avait serré que bien peu les charmes évanouis de la tante. «Mais finissez-en! Vous ne savez done pas agrafer une robe?» me disait Sylvie. Elle avait l’air de l’accordée de village de Greuze. «Il faudrait de la poudre, dis-je. – Nous allons en trouver.»Elle fureta de nouveau dans les tiroirs. Oh! que de richesses! que cela sentait bon, comme cela brillait, comme cela chatoyait de vives couleurs et de modeste clinquant! deux éventails de nacre un peu cassés, des boîtes de ṕâte à sujets chinois, un collier d’ambre et mille fanfreluches, parmi lesquelles éclataient deux petits souliers de droguet blanc avec des boucles incrustées de diamants d’Irlande! «Oh! je veux les mettre, dit Sylvie, si je trouve les bas brodés!»

Un instant après, nous déroulions des bas de soie rose tendre à coins verts; mais la voix de la tante, accompagnée du frémissement de la poêle, nous rappela soudain à la гéаlité. «Descended vite!» dit Sylvie, et quoi que je pusse dire, elle ne me permit pas de l’aider à se chausser.

[В спальню вела деревянная лестница, вслед за Сильвией я взбежал по ней. О священная юность, священная старость! Кто дерзнул бы запятнать чистоту первой любви в этом святилище верности прошлому? Над простой деревянной кроватью висел написанный в добрые старые времена и заключенный в позолоченную овальную раму портрет юноши с улыбчивыми черными глазами и алым ртом. Он был в егерском мундире дома Кондё, и хотя пастель, скорее всего, не блистала достоинствами, она все же передавала обаяние молодости и добросердечия, сквозившее в его позе с намеком на воинственность, в его розовом приветливом лице с чистым лбом под напудренными волосами. Какой-нибудь скромный живописец, приглашенный принять участие в вельможной охоте, вложил все свое старание и в этот портрет, и в висевший рядом парный овальный портрет молодой жены егеря – прелестной, лукавой, стройной в облегающем открытом корсаже, украшенном рядами бантов; вздернув курносое личико, она словно дразнила птицу, сидевшую у нее на пальце. Меж тем это была та самая добрая старушка, которая стряпала сейчас завтрак, сгорбившись над пылающим очагом. Я невольно вспомнил фей из парижского театра «Фюнамбюль», которые прячут прелестные свои лица под морщинистыми масками и открывают их лишь в конце представления, когда на подмостках вдруг появляется храм Амура, увенчанный вращающимся солнцем, которое рассыпает кругом бенгальские огни.

– Тетушка, тетушка, как вы были хороши! – вырвалось у меня.

– А я разве хуже? – спросила Сильвия. Ей удалось наконец отпереть пресловутый ящик, и она вытащила оттуда платье из поблекшей тафты, которое громко шуршало при попытках расправить складки. – Попробую, пойдет ли оно мне. Наверное, я буду похожа в нем на дряхлую фею, – добавила она.

«На вечно юную сказочную фею», – подумал я. И вот уже Сильвия расстегнула ситцевое платьице, и оно упало к ее ногам. Убедившись, что наряд тетушки сидит на тоненькой фигуре как влитой, она приказала мне застегнуть ей крючки.

– Ох, до чего ж нелепо выглядят эти рукавчики в обтяжку! – воскликнула она. На самом же деле, гофрированные и разубранные кружевами, они лишь подчеркивали красоту обнаженных рук Сильвии, а шею и плечи изящно оттеняли строгие линии корсажа, отделанного пожелтевшим тюлем и выцветшими бантами, – корсажа, так недолго облегавшего увядшие ныне прелести тетушки. – Ну, что вы так долго возитесь? Неужели не умеете платье застегнуть? – повторяла она. Вид у нее был при этом точь-в-точь как у сельской невесты с картины Греза.

– Надо бы волосы напудрить, – сказал я.

– За этим дело не станет!

И Сильвия снова начала рыться в комоде. Сколько там было сокровищ, и как все это хорошо пахло, как переливалось яркими красками и скромным мишурным блеском! Два перламутровых надтреснутых веера, коробочки из фарфоровой пасты с рисунками в китайской манере, янтарное ожерелье, тысячи безделушек и среди них – пара белых дрогетовых туфелек с застежками в узорах из искусственных бриллиантов!

– Надену их, если найду вышитые чулки, – решила Сильвия.

Минуту спустя мы уже развертывали шелковые чулки нежно-розового цвета с зелеными стрелками, но голос тетушки и шипенье какой-то снеди на сковороде вернули нас к действительности.

– Скорее идите вниз! – скомандовала Сильвия, не внемля моим настойчивым предложениям помочь ей обуться[160]*.]

[† Ср. другой русский перевод:

«Я пошелъ за ней, быстро поднимаясь по деревянной лѣстницѣ, ведущей въ комнату наверху. О, святая юность, о, святая старость! Кто же осмѣлился бы омрачить чистоту первой любви въ этомъ святилищѣ вѣрныхъ воспоминанiй? Портретъ юноши добраго стараго времени улыбался намъ своими черными глазами и розовымъ ртомъ изъ золоченой рамы, висѣвшей въ головахъ деревенской постели. На немъ была форма лѣсничаго на службѣ у фамилии Конде; его наполовину военный видъ, розовое милое лицо, чистый лобъ подъ напудренными волосами придавали пастэли, довольно средняго достоинства, прелесть молодости и невинности. Какой-то скромный художникъ, приглашенный на княжескiя охоты, постарался изобразить его съ самой лучшей стороны, а также и его молодую жену, смотревшую изъ другого медальона. То была привлекательная стройная женщина въ открытомъ корсажѣ, зашнурованномъ лентами, кокетливо и задорно глядящая на птичку, которая сидѣла у нея на пальцѣ. Однако это была та самая добрая старушка, которая въ эту минуту стряпала, нагнувшись надъ деревенскимъ очагомъ. Все это заставило меня подумать о феяхъ, прячущихъ подъ морщинистой маской привлекательное лицо и снимающихъ личину въ храмѣ Амура, передъ его вращающимся солнцемъ, которое свѣтить магическими огнями. “О, добрая бабушка [sic! – А. К.], – воскликнулъ я, – какъ ты была красива!” – “А я?” сказала Сильвiя, которая, наконецъ, открыла знаменитый ящикъ. Она вытащила оттуда длинное платье из стараго шелка, заскрипевшѣе въ ея рукахъ. “Я хочу посмотрѣть, пойдетъ ли оно мнѣ”, вскричала она. “Ахъ, у меня будетъ видъ старой феи!”

“Вѣчно юной феи легендъ!..”, сказалъ я себѣ. А Сильвiя уже разстегнула свое ситцевое платье, и оно упало къ ея ногамъ. Тяжелое платье старой бабушки [sic! – А. К.] превосходно подошло къ тонкой талiи Сильвiи.

“О! гладкiе рукава, какъ это смѣшно!” говорила она, пока я застегивалъ ей платье. Обшитые кружевами обшлага восхитительно открывали ея голыя руки, шея выделялась, какъ въ рамкѣ корсажа изъ желтоватаго тюля съ полинялыми лентами, который когда-то только слегка прикрывалъ исчезнувшiя прелести бабушки [sic! – А. К.]. “Ну, торопитесь же! Неужели вы не умѣете застегивать платье?” говорила мне Сильвiя. У нея былъ видъ деревенской невѣсты Грёза… “Нужно бы пудры”, сказалъ я. “Мы сейчас ее найдемъ”. Она снова стала рыться въ ящикахъ. “О, какiя богатства! Какъ это прекрасно пахнетъ, какъ это блеститъ, какъ это отливаетъ живымъ цветомъ!” Два перламутровыхъ, немного сломанныхъ веера, китайскiя пудренницы, янтарное ожерелье и тысяча простыхъ украшений, между которыми блестѣли двѣ маленькiя бѣлыя туфли съ пряжками, украшенными ирландскими алмазами. “О! я хочу ихъ надѣть, – воскликнула Сильвiя, – только мнѣ надо найти вышитые чулки!”