Мария Ганькина - Грамматическая аптечка. Неотложная помощь в правописании Страница 7

Поэтому для меня важно определиться с жанром. Мой коллега, описывая свой педагогический опыт, вывернулся ироничным словом «опусы». Мне тоже не хочется, чтобы мой труд выглядел претенциозно. А то как отыщется любитель новых методик и давай детей мучить. Художники (только-только узнала, что им как раз преподают каллиграфию) – так те разозлятся. Скажут: «Ну и наглая же эта Ганькина! Где наклон, устав, такт?» Так что безопаснее всего просто рассказать, как дело было.

Первый исходный образец каллиграфии – страница из книги «Теремок» (худож. Л. Проненко и М. Сенькин; Краснодар, 1985)

Каллиграфскую кашу заварил доктор педагогических наук Вячеслав Михайлович Букатов (тогда, в 1995 году, он кандидатом был и генератором всяческих идей). Он же и поручил мне написать о том, что из этого вышло. Ведь он как рассуждал: вдруг кто прочтёт – и тоже «захочет почудить»?

Ну и мне охота и себя, и учеников своих показать.

Левой пяткой

Началось с выставки тетрадок по русскому языку. Вячеслав Михайлович об этом факте не знает. Дело давнее. Конец второго класса. Экспозиция лучших (наичистейших) страниц называлась «Высунув язык», худших (наигрязнейших) – «Левой пяткой».

Несмотря на множество прививок и профилактических мер, моё тогдашнее состояние было паническим в отношении тетрадей. Всё то, чем гордится традиционная школа (поля, 1 см слева, 2 см справа, ровненько, чистенько, и «травка зеленеет», и «солнышко блестит») напрочь отсутствовало у нас. Я, конечно, понимала всю эфемерность тамошнего благополучия (оно было тюремным). Но экспозиция впечатляла и звала к борьбе. Бороться я не стала – был конец года.

А на следующий вдруг выяснилось, что победитель конкурса «Левой пяткой» Катя (кстати, её тогда наградили, и, по крайней мере внешне, она была довольна не меньше обладательницы лучшей страницы Ксюши) стала находить вкус в том, чтобы здраво располагать материал в поле страницы, аккуратно писать и не унавоживать тетрадь чернилами. Катя, которую умная мама лишила опеки ещё в самое трагическое первоклашное время, потихоньку разобралась со своими (именно своими) делами – не без слёз, конечно, – и сделалась ученицей гораздо раньше остальных.

Второй исходный образец каллиграфии – страница из «книжки-картинки» А. Эппеля «Шторм» (худож. В. Дмитрюк; М.: Детская литература, 1976)

Третий исходный образец каллиграфии – фрагмент страницы из книги В. Александри «Мастер Маноле» (худож. И. Богдеско; Кишинёв, 1986)

Сейчас я знаю, что всему своё время. Если не нарушать естественный ход событий. А то оно может и вовсе не наступить. Те дети, которым учителя или родители задавали жёсткие рамки поведения в тетради, ещё долго не могли полюбить свои тетрадки. (Этот исполненный глубины абзац я написала давно. Сейчас я бы не решилась затевать разговор о рамках – он философский. Обмолвлюсь только, что в игре жёсткие рамки не только уместны, а просто необходимы, тем более если они задаются самими участниками. Так что «есть такая партия»!)

Супрематизм на полу

В общем, я периодически была взволнована проблемой оформления тетрадей. И вдруг (это был четвёртый класс) я услышала от Вячеслава Михайловича слово «каллиграфия». Как-то так всё сошлось, что он подбросил нам детские книжки, в которых тексты были оформлены рукописными шрифтами, а у моего коллеги Сергея Владимировича Плахотникова ещё в первом классе родители смастерили подставки для письма.

Ну вот. Берём подставку, деревянную ручку-макалку, бутылочка с чернилами – справа, промокашка, тряпица – слева, к подставке резиночкой прикрепляем особую каллиграфическую тетрадь (четырёхстрочную, вроде нотной) и начинаем красиво писать. «Красиво» – это как? А так, как в трёх наших книжках: «Тереме-теремке» – с образцом славянского письма, «Шторме» – с витиевато написанной «Песней старых мореходов с допотопных пароходов» (а потому этот образец получил у нас название «XIX век») и в «Мастере Маноле» – с буквами, напоминающими готические, которые «в народе» стали называться просто «маноле».

Итак, располагая тремя образчиками письма, мы стали их осваивать, толком не владея собственным почерком. Вот вам и вся каллиграфия. И больше ничего за душой не было, в смысле, каких-то познаний. О наклоне, нажиме, уставе, темпе я узнала много позже. «Лёгкость в мыслях необыкновенная», не правда ли?

Вход в каллиграфию был таинственный, с придыханием. Одно это слово – «каллиграфия», которое тут же было выведено («высунув язык») на титульном листе тетради, – чего стоит.

За подставками ходили вниз, в класс к Сергею Владимировичу, – «след в след», на цыпочках, чтобы не мешать третьеклашкам. А чернила были вовсе не чернила, а – тушь! Чёрная тушь на красном паласе, которым был покрыт пол, – супрематизм!

Время от времени супрематическими становились портфели и стены. Если рожи были просто грязные, то язык окрашивался в чёрный цвет равномерно (то, как Лёша и Катя решают проблему чернил, – сквозная тема многих сочинений).

На перемене коллеги деликатно подсказывали мне, где утереться («Золушка ты наша»). Причём этот макияж не отмывался даже мылом.

И все в школе знали, что «у нас сегодня каллиграфия».

Аромат эпохи

Начали с «XIX века». Во первых строках появились загогулины, которыми изобилует «Песня старых мореходов».

Народ тут же признал в них родные «пилю бревно», «морячок качается» и «с горки на горку» (см. росчерки для обучения письму, предложенные в книге: Шулешко Е. Е. Понимание грамотности. М., 2001). С них мы начинали каждый урок. Это была разминка.

Потом мы стали учиться писать заглавные буквы, а поскольку в «Шторме» их было штук 6-7, то остальные пришлось выдумывать. Выдумывали на доске мелом, парочку лучших (а уж это на твой вкус!) втискивали в четырёхстрочие тетради.

На каждую заглавную букву выдумывали «старинное» имя, в следующей строке – имя какого-нибудь литературного или исторического персонажа (с моей подачи).

Кто эти люди? Я пользовалась моментом внимания, чтобы рассказать, показать портреты и так далее. И неоднократно убеждалась в том, что эта информация, подсунутая как бы между прочим, цепко сидит в детской памяти. (В отличие от урока, который надо на следующий день ответить, а значит, отделаться, отдать.) Мои ребята, будучи шестиклассниками, продолжали удивлять меня репликой: «Ну как же вы не помните, вы нам в первом классе рассказывали!»(?!)

В каллиграфской тетрадке живут и Людвиг ван Бетховен, и Евгений Онегин, и Жанна д’Арк, и Уильям Шекспир, и Ханс Кристиан Андерсен, Ромео и Джульетта, граф де ля Фер, Гай Юлий Цезарь… Тщательно выводя «Натали Гончарова», мои ребята – я надеялась – ощутят «чистейшую прелесть» самой Н. Н. и, так сказать, аромат эпохи. Мне казалось, что каллиграфия плюс мои россказни «про это» выстраивают ту самую чувственную подложку под будущий курс литературы, истории. Собственными руками воссоздаётся кусочек эпохи. И вот за линией, завитушкой, буквой – уже речь, одежда, лица, страны, народы, события.

И, наконец, в следующей строке мы (я – на доске) писали целую фразу. Непременно изысканную: «Низкий Вам поклон», «Сделайте милость», «Премного благодарен», «Не откажите в любезности» и так далее.

На большой перемене во время завтрака потом можно было услыхать:

– Милостивый государь, не откажите в любезности. Если Вас не затруднит, передайте, пожалуйста, неподгорелый блин.

– Ха-ха-ха!..

Я обнаглела и задала – под дружное «Ура!!!» – отксерокопированное домашнее задание по каллиграфии. Так вот, большинство на следующий же день сообщило мне со сладостнейшей улыбкой, что они – «уже». А урок каллиграфии – ровно через неделю.

Поначалу то ежедневное тягомотное время перед уроками, когда учителя нет или не все пришли и запросто можно начать слоняться, а то и вовсе распоясаться, проводили так: народ (попки кверху) обсуждал чью-нибудь каллиграфскую работу.

Это уже через год. Нажим, наклон – всё как положено

Единичка, навесик, пуфик

Строчные буквы мы писали поэлементно. Элементы – ровно те, что давались при обучении письму в нашем первом классе, с обязательными «пол-листиком» и «верхним/нижним соединениями». (Мне показалась счастливой мысль вернуть четвероклассников в ту «доисторическую» эпоху.) Но! С непременными росчерками, завитушками и пересечениями букв.

Тут же родилась идея писать незнакомый текст под диктовку по элементам. Быть «диктофоном» (он один видит текст) престижно. Лес рук. Тянули жребий. Однако в самом начале я вместе со всеми писала под диктовку. Писала на доске мелом, чтоб видно было, – подстраховывала. Потом это стало не нужно.