Мария Ганькина - Грамматическая аптечка. Неотложная помощь в правописании Страница 8

Тут же родилась идея писать незнакомый текст под диктовку по элементам. Быть «диктофоном» (он один видит текст) престижно. Лес рук. Тянули жребий. Однако в самом начале я вместе со всеми писала под диктовку. Писала на доске мелом, чтоб видно было, – подстраховывала. Потом это стало не нужно.

А вот как выглядит та самая диктовка, которая произвела на Вячеслава Михайловича впечатление. Он ещё сказал: «Высший пилотаж».

По считалочке выбирается «диктофон». Ему выдаётся книга с нужным текстом. Он начинает писать, одновременно озвучивая все свои действия, начиная с «открываем бутылочку с тушью, берём ручку, обмакиваем в тушь». Один только «диктофон» знает текст, остальным же объявляется не слово, не слог, даже не буква(!), а всего лишь следующий элемент.

«Диктофон»:

– Заглавная п с пузырьком и большой шляпой (это легко) – о-элемент с петелькой – единичка – волна – пол-листика – е-элемент в нижнее соединение – хохотушка – гармошка – с-элемент – е-элемент – пробел – единичка – навесик – пуфик – о-элемент с петелькой – левая щёчка – нос с усами – правая щёчка – е-элемент… (Должно получиться Понеже кофе.)

Пока все элементы безошибочно не выпишешь – понять текст, который достался «диктофону», невозможно! Опять же бывало, что высказывалась благодарность «диктофону» за точную работу. Это когда в тетрадках, наконец, появлялся текст: элементы складывались в слова, слова – в предложения…

По мере возрастания мастерства всё большая свобода стала проявляться в написании букв. Каллиграфическая вязь перестала пугать, рука стала размашистей, линия смелей. «Маноле» и «кириллицу» они освоили сами, без меня, у доски. Вначале сводили на кальку, после переписывали текст в тетрадь. В некоторых тетрадях можно наблюдать по три-четыре попытки: выбиралась высота, густота и толщина букв. Отдельные попытки обильно политы добровольными слезами.

(Иллюстративный материал к этой главке был любезно предоставлен Верой и Ксюшей Л., Никитой Г., Катей Л. и Таней Р., которые не без труда отыскали свои прошлогодние тетрадки.)

Лёд тронулся

О неожиданностях. Начиналась наша каллиграфия как пропедевтические упражнения. Разок в неделю. Хотелось сделать акцент на некоей культуре писания и обхождения с тетрадью. И всё. Сколько это продлится, никто не знал. Можно было повалять дурака и бросить. И тоже – «ничего страшного», как говорит Вячеслав Михайлович.

Но у нас дело приняло крутой оборот. Ажурное слово «каллиграфия» запорхало по нашей школе. Это было открытием для всех – что «я могу так писать» или «он может так писать». Вокруг тетрадей собирался народ. Восклицательный знак был высшей оценкой того места, где «получилось». Эти места смаковались и всем миром подвергались тщательному анализу.

Успешность в таком ни на что не похожем деле, как каллиграфия, была непредсказуема. Вдруг стали заметны некоторые люди, в сторону которых головы наших образцово-показательных дев раньше поворачивались только с материнским вздохом: «Ох уж этот Андрей!» или: «Конечно, это Сашка, кто ж ещё!»

Можно было заняться вышиванием гладью или выпиливанием лобзиком. Но мы занялись каллиграфией. И Пашка (имя ученика изменено), привыкший учиться из-под палки, сам себе удивился: чего, дескать, это ему работать вдруг приспичило?! Засуетился, и вид у него сделался деловой.

А я уж было Пашку оплакала. Он пришёл к нам из класса «развивающего обучения». Всё боялся что-то не успеть записать, глаза пустые. «Да что ты там строчишь, Паша! Ты лучше понять попытайся!» Скажи ему, что дважды два будет пять, – с жаром согласится. На вопросы не отвечал по причине потения и трясения рук. Какой уж тут вкус к учёбе? Отсидеть бы 35 минут урока.

Реанимационный период затянулся на год. Я уже отчаялась: ничем не интересуется, книжки не читает, в малых группах не работает, не слышит, не видит, исподтишка поругивается, задирается. Ком непонимания по всем предметам растёт и усугубляет отчуждение от дела, от ребят, от всей нашей общей жизни…

Наконец лёд тронулся. И тут вдруг мама отправляет его в санаторий на всю четверть! Я совершаю ошибку, заявляя ей, что она губит собственного сына. Но Пашка при этом скорее не хочет ехать в санаторий, чем хочет. Ведь здесь «пахать» надо, а в санатории – «халява». Это была победа.

Его всё же отправили. Известия доходили такие: получает там какие-то «пятёрки», «пораньше» вернуться не хочет, ему там якобы хорошо. А я, к стыду своему, надеялась, что ему там скучно будет… На новогодний спектакль к нам не пришёл. Ну, думаю, «позарастали стёжки-дорожки». Придётся всё начинать с нуля…

Но нет. Гляжу, оклемался недели через две. Появились глаза. Потом улыбка. Откуда? А попал с корабля на бал. Мы затеяли (с подачи Вячеслава Михайловича) каллиграфический журнал. Пишем Козьму Пруткова. Вдруг Пашка:

– Дайте мне ещё одну афоризму написать!

– Ещё?!

Корифеи кинулись к Пашкиной парте – смотреть. Такие дела… А Санёк в «распоясанный» период своей жизни (скорбные взгляды дев) вызвал народное восхищение тем, что начал писать по-каллиграфически в тетради по русскому языку, да ещё фломастерами всех цветов. На этом он не остановился и постепенно охватил каллиграфией тетрадки по всем предметам, даже по математике!

Почти все так или иначе переболели этой заразой: кто диктанты писал с каллиграфическими наворотами, кто – письмо бабушке в Оренбург.

(Письмо Оли С. любезно предоставлено её ошарашенным папой, срочно отксерокопировано и только после этого благополучно отправлено бабушке. Кстати, Оля – новенькая, и вживалась в нашу каллиграфию долго и трудно).

Личная переписка велась таким же манером. Как-то раз с пола я подобрала пустой самодельный почтовый конверт с довольно изысканной надписью.

«Каллиграфия» стала узнаваться повсюду: на вывесках магазинов, на этикетках товаров, на обложках книг, на стендах Дома-музея Васнецова, на надгробных плитах в Донском монастыре, на иконах, в тетрадках по физике: «Ой, смотрите, каллиграфия!!!»

А тишайший Саша П., новенький, – его в первый раз заметили как раз на каллиграфии! Разбирали неподписанные работы: где чья.

– Это Сашки! Не видишь, как красиво?! (Это реплика Веры. А её мнение в этом деле что-нибудь да значит.)

Автор и переписчик

Книжку тут нам подкинули любопытную – «Письмовник» профессора и кавалера Николая Курганова. Сборник анекдотов XVIII века.

Уж как они старались, чтоб им было смешно! Увы. Зато после XVIII века Козьма Прутков пошёл на ура. Они смеялись даже на афоризм «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння»!

Тексты из «Письмовника» и Козьмы Пруткова писали для издания в классном журнале «Ижица» под диктовку разных «диктофонов». «Письмовник» транслировался на всех. А вот с Прутковым вышло иначе. Чтобы как можно больше «плодов раздумий» попало на страницы журнала, каждый получил свою «афоризму» и продиктовал её соседу.

Только в этой работе приоритеты были расставлены правильно: прежде всего – нажим и наклон (или отсутствие наклона – в кириллице). Многие понимали, что без нажима и наклона им в журнал не попасть, но ничего с собой поделать так и не смогли: выдержать стиль до конца оказалось нелегко. Их бескорыстный труд (только красоты ради) побудил меня издать почти все написанные экземпляры одних и тех же текстов. Читатель, прочти их как разные!

В классном литературно-каллиграфическом журнале «Ижица» много разных историй, сочинявшихся в течение полугода и проживавшихся на уроках литературы, чтения, риторики и каллиграфии.

Автор – Ксюша Лысенко (9 лет). Переписчик – Таня Романова (10 лет)

Автор у них – один, переписчик – другой. «Свяжитесь глазами с “разведчиком” (случайным партнёром) и обменяйтесь тетрадками (с сочинениями)», – так автор и переписчик нашли друг друга.

Десять человек из пятнадцати не сломались и довели дело до конца. Переписчику надо было из четырёх освоенных шрифтов выбрать один – подходящий к жанру сочинения. Ну, тут сыграли свою роль и личные пристрастия. Но глядите-ка, русские народные сказки оказались переписаны «кириллицей». Романтическая история про грустного принца Червяка и его царство Яблоко – готическим «маноле». А вот бытовая история про червяка, который отправился погостить к соседу в Листовку, вернулся в свою Грушовку – а дом разорён, и червяк умер от отчаянья, – оказалась переписана мужественным шрифтом по прозванию «старичок».

Автор – Вера Лысенко (8 лет). Переписчик – Ксюша Лысенко (9 лет)

Что под маской?