Юрий Лифшиц - Поэты об интимном. Сборник статей Страница 9

Сам я взялся переводить «Синьора Дильдо», обнаружив на сайте poezia.ru откровенно слабый перевод Лукьянова и не имея представления об ухарски расхристанном переложении Фельдмана. Именно благодаря априорному для меня лукьяновскому тексту я натолкнулся на мысль о собственной трактовке рочестеровского стихотворения, а апостериорный фельдмановский – еще более укрепил меня в ней. Не знаю, насколько моя интерпретация придется по душе читателям, но мне представляется необходимым дать ей обоснование в рамках настоящих заметок.

Прежде всего – я абсолютно не уверен в том, что сей стишок, как и всякие стихи такого рода, вообще заслуживает перевода. Что потеряли русские читатели, скажем, ХХ века, так и не узнавшие приключений Синьора Дильдо? Думаю, не слишком много, не более чем небольшую порцию пошлости, каковой хватало во все времена и без этой микроскопической дозы. Нынче этого добра навалом, лопатой не разгребешь, на фоне нынешнего препохабия рочестеровские фривольности – так, забава титулованного зарубежного шалуна. И тем не менее позволю себе задать вопрос: насколько и в каком направлении обогатится внутренний мир читателя, если его угораздит прочесть «Синьора Дильдо» в русском переводе? Ответ очевиден.

Но раз такое дело – пусть. Надо, значит, надо. Коль скоро приспела пора пройтись по «белым пятнам» английской литературы – возьмемся переводить и «Синьора Дильдо». Но давайте делать это не наспех, не на скорую руку, не торопясь зачислить себя в первопроходцы, но опираясь на лучшие образцы русской переводческой практики ХХ века. Давайте для начала как следует всмотримся в текст Джона Уилмота, все обстоятельно разведаем, а дальше – как получится. И да поможет нам пресловутая русская переводческая школа (каковой, по моему глубокому убеждению, вовсе не существует: сколько переводчиков – столько и школ) удержаться и от школярской неловкости Александра Лукьянова, и от нигилистического профессионализма Евгения Фельдмана.

Итак, приступая к переводу «Синьора Дильдо», я обратил собственное внимание на следующие обстоятельства.

1. Ни в коем случае нельзя оставлять Dildo без перевода – и в этом заключается серьезнейший промах, имеющийся в версиях Фельдмана и Лукьянова. Словцо это для русского языка более чем свежее, так называемый новояз, маргинальное, его нет даже в популярнейшем англо-русском Словаре Мюллера, поэтому для его передачи требуется приискать адекватный аналог на русском языке. Задача эта, сразу скажу, непростая, но переводчики с любого языка – люди, как правило, продвинутые, компетентные, культурные (по крайней мере, хочется думать именно так), – им, как говорится, и книги в руки. А если переводчик оставляет Dildo в «первобытном состоянии», то он тем самым предполагает, что, во-первых, читатель точно так же подкован в английском, как и он сам, но в таком случае последнему не составит труда разобраться с подлинником и без посредника; а во-вторых, читатель является регулярным клиентом интим-салонов и непременным посетителем порно-сайтов, где всевозможные dildo получили постоянную прописку, а таковых посетителей и клиентов, смею надеяться, не так уж и много, а уж любителей переводной поэзии в их числе – и того меньше.

2. Рассматривая текст, я пришел к однозначному выводу о том, что имена практически всех персонажей, упоминаемых графом в стишке, принадлежат к числу так называемых «говорящих».

Например, имя уже упоминавшейся мною Countess of Rafe (графини Рейф) явно намекает на глагол raff – беспутничать. Lady Suffolk (леди Саффолк) легко вписывается в словосочетание Suffolk punch, что по-английски означает «ломовая лошадь». Countess of Falmouth (графиня Фальмут), с которой, я должен признаться, и началось мое открытие рочестеровского стишка, тоже поддается однозначной расшифровке. Fal, по моему предположению, это – усеченный phallus (мужской член), mouth – «рот». Имя Duchess of Modena (герцогиня Модена) означает не что иное, как темно-лиловый или темно-пурпурный цвет, наводящий на мысль о навеянном Библией выражении «блудница в пурпуре». Выражение Countess o’th’Cockpit (графиня Кокпита) тоже может быть истолковано как «говорящее». Cock – мужской половой орган, pit – яма. И так далее вплоть до Captain Cazzo из 18-й строфы. Здесь можно было бы встать в тупик, поскольку граф Рочестер в череду исторических особ неожиданно вводит неживой персонаж, используя для этой цели грубо вульгарное, в литературной речи табуированное итальянское слово Cazzo, что означает опять-таки «мужской член». И сей капитан Член под пером Уилмота оживает, произносит речи, действует, словом, ведет себя вполне по-человечески. И это не могло быть простой случайностью.

Граф Рочестер, если отвлечься от того, что он сочинил несколько скабрезных стишков, был широко образованным человеком. В 14 лет, закончив оксфордский колледж Уодем, он, согласно «Википедии», получил степень магистра искусств, блестяще знал латынь и греческий, переводил на английский классических поэтов: Овидия, Сенеку, Лукреция и др. О Джоне Уилмоте с восторгом отзывался Вольтер, произведения графа цитировали Гете, Дефо, Теннисон и многие другие крупнейшие культурные деятели. Стало быть, и в «Синьоре Дильдо», своем далеко не самом серьезном произведении, он не мог не остаться самим собой, не мог в одночасье утратить ни своей образованности, ни обширных познаний, ни культуры – насколько это понятие применимо к столь антикультурному художественному явлению, как «Синьор Дильдо». Граф не мог, пускай в такой раскованной и рискованной форме, не донести до читателя какой-то мысли, – помимо той, о которой он говорит, что называется, прямым текстом.

Таким образом, в данном стихотворении мне удалось обнаружить некоторую загадку, разгадка которой, впрочем, благодаря авторскому намеку обреталась на самой поверхности текста. Мне представляется вполне убедительной следующая его трактовка. Поставив в ряд реально существовавших людей знатного происхождения более чем нецензурное словцо, точнее говоря, облекши это словцо плотью и кровью, одушевив его, сделав живым персонажем своего стишка, граф, на мой взгляд, тем самым подчеркнул, что и все остальные персоны из настоящей крови и плоти, реально существовавшие лица, знатные современники графа, фигурирующие в тексте, под стать капитану Каццо; что они такие же, как и он, – грубые, испорченные, распутные; что они по своей развратной природе – точно так же, как и он, – не могут вести себя иначе, не могут не заниматься всяческими половыми непотребствами. И на это обстоятельства указывают их имена, которые автор подбирал, по-видимому, с особой тщательностью, вставляя в стишок не первые попавшиеся, а только те из числа «говорящих», которые так или иначе встраиваются в ряд, возглавляемый итальянским Членом, капитаном этой титулованной команды. Присмотритесь к ним, словно говорит автор, к этим сливкам общества, к этим знатным особам, кичащихся происхождением и древностью рода. Они образованны и культурны, они утонченны и куртуазны, они красивы и элегантны, но все это всего-навсего позолота, мишура, ничтожный блеск, поскольку на самом-то деле они донельзя развратны, скабрезны и пошлы, как… как их далекие предки, прародители, пращуры, передавшие им, своим потомкам, все свое родо-начальное беспутство, всю свою фамильную гнилую сущность, закрепленную в родовых именах, а по сути дела – кличках, своего рода клеймах, тавро, каиновых печатях.

Мое предположение тем более похоже на правду, что сам граф, точнее говоря, его пращуры в этом отношении оказались кристально чисты. Ведь имя Джона Уилмота – Wilmot, если его «перевести» на русский, означает не что иное как «вольная шутка»: wil = will – воля, желание; mot – острое слово, острота.

Когда передо мной как переводчиком возникла необходимость передачи «говорящих» английских имен на русский язык, само собой, встал и вопрос, насколько правомерен такой подход. Реально существовавшие люди и персонажи, придуманные автором, – это далеко не одно и то же. С последними никакой проблемы не возникло бы. Поразмыслив, я пришел к выводу, что переводить имена все-таки надо, на этом настаивал жанр произведения, избранный Джоном Уилмотом.

В конце концов, рассуждал я, граф сочинял не исторический трактат, не политическую хронику, не биографический очерк. Нельзя же всерьез утверждать, что лица, упомянутые им, на самом деле совершали те поступки, в коих обвиняет их автор. Он, как говорится, со свечкой не стоял, не содержал в лондонских особняках шпионов на жалованье, а, составляя свой стишок, пользовался какими-то слухами, анекдотами, общей атмосферой того времени, словом, Джон Уилмот – в полном соответствии со своим именем – написал легкую, веселую, острую, виртуозную, хотя и более чем вульгарную сатирическую шутку. Тогда как в педантичном перечислении имен, до которых ныне нет никакого дела не только нынешнему русскому читателю, но и современному английскому, веселого мало. Хулиганские, ернические стишки следует переводить так, чтобы сохранить хулиганскую сущность оригинала. Читателю, способному распознать перечисленные в стишке исторические лица, никакой перевод не требуется, знаток прочтет самостоятельно и английский подлинник. А тому, кто ждет не занудной рифмованной «информации», а хороших русских стихов, сопоставимых своими художественными достоинствами с уморительным оригиналом, требуются вместо реальных лиц их «говорящие фамилии».