Некрофилия: психолого-криминологические и танатологические проблемы - Юрий Миранович Антонян Страница 10

поясняют тот факт, что смертность неотделима от продления рода. Погребальные церемонии напоминают, что это последнее путешествие есть только повторение того, что совершило божество. Но главным моментом оказывается повторение убиения божества. Человеческие жертвоприношения и жертвоприношение животных есть только торжественное воспоминание первоначального убийства. И каннибализм объясняется той же самой идеей, что проявляет себя в потребности клубней, в частности тем, что всегда (так или иначе) поедается божество. Человек питается богом и, умирая, соединяется с ним в царстве мертвых[11].

М. Элиаде писал, что первобытные земледельцы, понимая свою ответственность за процветание растительного мира, подвергали мучениям жертвы, приносимые богам для увеличения урожая, предавались сексуальным оргиям и каннибализму, охотились за головами врагов. Все это проникнуто трагической концепцией существования и является результатом религиозной оценки мучений и насильственной смерти. Миф об убиваемом боге заставлял человека смиренно принимать свой смертный, земной, плотский удел. Человек обречен убивать и работать, чтобы иметь возможность прокормить себя. Животный и растительный мир, по мысли М. Элиаде, понимает этот язык и, поняв его, открывает религиозный смысл во всем, что его окружает и что он делает. Но это обязывает его принять жестокость и убийство как неотъемлемую часть своего существования. Конечно, жестокость, пытки, убийства характерны не только для людей примитивного общества. Они встречаются на протяжении всей истории и иногда в масштабах, превосходящих то, что было известно архаическому обществу. Разница заключается в том, что для примитивных обществ такая жестокость имеет религиозную значимость и строится по сверхчеловеческим моделям.

Все это в целом не вызывает сомнений, но с позиции психологии и криминологии нуждается в серьезных дополнениях. Если полностью следовать М. Элиаде, то выходит, что человек архаического общества совершенно не похож на современного, поскольку существенно изменилась его психологическая природа, полностью сменились мотивы поведения. Если в прошлом он мучил и убивал по религиозным мотивам, то сейчас его заставляют так поступать иные стимулы, например корыстные. В примитивных обществах (по М. Элиаде) он прочно связан религиозно-идеологическими путами и даже не помышляет об их разрыве, это даже не приходит ему в голову. Выходит, что в его насильственных действиях нет или почти нет ничего индивидуального, субъективного, сугубо земного. Между тем, если наш примитивный предок мучил и убивал ради обеспечения собственной жизни, то налицо сугубо корыстный мотив. Нужно также отметить, что и современный человек отнюдь не свободен, поскольку он повязан вечно живыми архетипическими механизмами, зовом своих предков и сегодняшними мифами, актуальными реалиями и условиями, воспитанием и заложенным им программой поведения, своими эмоциями и переживаниями.

Если всерьез принять во внимание все упомянутые сомнения, то выходит, что и в далеком прошлом личность зависела не только от сверхчеловеческих моделей, сколь сильны они ни были, но и от собственных субъективных желаний и влечений, переживаний и состояний. Поэтому, когда примитивный каннибал уходил в поход за черепами, он вполне мог руководствоваться не только стремлением обеспечить урожай и рост поголовья скота, но и утвердить себя в глазах племени, самоутвердиться, освободиться от мучивших его страхов и сомнений и принять самого себя.

Древний человек воспринимал мертвое человеческое тело в качестве не только источника обеспечения материального достатка, но и причины сложных явлений, которые происходили среди людей. Д. Д. Фрезер приводит следующий пример.

Южно-австралийские туземцы, живущие на побережье бухты Энкаунтер, приписывают причину происхождения языков одной давным-давно умершей злой старухе. Ее звали Виррури, и жила она на востоке. У нее была привычка бродить по дорогам с толстой палкой в руке и разбрасывать костры, вокруг которых спали люди. Смерть ее была настоящим праздником для народа; были даже разосланы гонцы по всем направлениям, чтобы известить людей о радостном событии. Мужчины, женщины и дети собрались не для того, чтобы оплакивать покойницу, а с целью предаться веселью над ее телом и устроить каннибальское пиршество. Первыми накинулись на труп рамидьери и начали пожирать ее мясо, но тут же стали говорить на непонятном языке. Позднее пришли с востока другие племена и принялись истреблять кишки; они заговорили на несколько ином языке. Последними явились северные племена и проглотили остальные внутренности и прочие части трупа; эти племена стали говорить на еще менее похожем наречии[12].

Из данного примера следует, что дикари наделяли человеческое тело мощными способностями, и поэтому его поедание становилось причиной таких весьма сложных изменений в мире, как появление новых языков. Разумеется, подобная легенда могла возникнуть только у народа, который практиковал каннибализм. Такое представление о человеческом теле имело место в разных районах планеты.

Так, Д. Д. Фрезер писал о горных племенах Юго-Восточной Африки, которые, убив врага, отличавшегося храбростью, вырезали и съедали его печень (местопребывание мужества), уши (вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы (вместилище силы) и другие части — носители иных добродетелей, а пепел племенной жрец давал юношам во время обрезания. Индейцы из Новой Гранады всякий раз, когда представлялась возможность, съедали сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как и наводящие на них ужас кастильские рыцари. Д. Д. Фрезер приводит и другие примеры такого же рода[13].

Вообще, как отмечается в «Мифологическом словаре», каннибализм относится к числу универсально распространенных мотивов в мифах и фольклоре. Он восходит к соответствующей практике, засвидетельствованной в палеолите и ранее, кроме того, он являлся составной частью пищевого кода, соотносимого с другими кодами. К. Леви-Строс пришел к выводу, что употребление человеческого мяса, особенно сырого, занимает низшее место в мифологически осмысленной иерархии пищевых режимов, тяготея к первому из членов фундаментальной оппозиции «природа — культура». Образы и символы каннибализма переплетены со всеми основными категориями и параметрами мифопоэтической модели мира в той ее части, которая относится к области докультурного. Так, с каннибализмом связывается болотная вода в отличие от воды-дождя, связанной с культивированием растений, или проточной воды, ассоциирующейся с рыболовством. Мотины каннибализма синонимичны мотивам инцеста; так, имеются многочисленные случаи обозначения каннибализма и инцеста одним словом.

Существует множество мифов о возникновении каннибализма, в которых один акт каннибализма порождает серию подобных же актов и убийств. Так, в мифологии североамериканских оджибве съевший человеческое мясо индивид становится великаном-людоедом, то есть приобретает определенные угрожающие черты. Сын Зевса Тантал, желая узнать, сведущи ли боги, убил своего сына Пелопса и накормил их его мясом. За это боги наказали Тантала: он стоял в подземном царстве в воде, но не мог утолить жажду; над ним