Юрген Торвальд - Империя хирургов Страница 12

Ее доверие ко мне и ее наивность, заставившая принять мою полуложь, болью отозвались в моем сердце, и я поспешил покинуть комнату, пока мне не пришлось сочинять новые, на этот раз абсолютные вымыслы. Я сказал, что очень замерз и устал, и попросил себя извинить.

Я уже был в двух шагах от моей комнаты, когда вдруг увидел в коридоре доктора Уайта. От взгляда его холодных глаз мне стало неуютно. «О, Вы уже вернулись… – процедил он. – Каков же результат?..»

«Профессор Кохер назначил осмотр на завтра, на четыре часа…»

«Он будет оперировать?»

Вопрос показался мне странным, и я насторожился.

«Я надеюсь на это», – ответил я.

«Да, Вы полагаете? – поинтересовался он. – Сегодня днем я случайно разговорился с моим американским коллегой, который остановился в Берне. От него мне стали известны некоторые важные подробности, о которых и Вам стоит знать. Уже упомянутому коллеге стало известно о случаях, когда проведенные Кохером операции по удалению зоба приводили к обширным кровотечениям и к серьезным формам кретинизма. Я надеюсь, профессор Кохер предупредил Вам об этом. Несмотря на это…»

На мгновение я почувствовал, что мое сердце вот-вот остановится. Моя невозмутимость стоила мне огромного мужества и самообладания. Затем я возразил ему: «Мне ничего об этом не известно, и я бы порекомендовал Вам не вводить больных в заблуждение этими слухами…» Войдя в свою комнату, я повалился от усталости на кровать. Мне удалось уснуть только под утро, но, ухватив всего два часа сна, около семи я был снова на ногах.

Предположение, что Уайт мог воспользоваться временем до осмотра, чтобы поделиться известными ему фактами с Кэботом или Эстер, если, конечно, он не сделал этого вчера, выгнало меня из дома. Меня тяготила мысль, что придется отвечать на новые и новые вопросы о Кохере, поэтому до середины дня нельзя было оставлять Кэботов одних. Но у меня не было другого выбора. Холодность Кэбота и его испытующий взгляд лишали меня уверенности. Сквозившее в манере Уайта превосходство и холодный огонек в его глазах заставляли меня быть начеку. Только по-детски верившая мне Эстер не прекращала ждать. Я почувствовал облегчение, когда без четверти четыре Эстер, Кэбот и я наконец сели в экипаж и направились на Шлесслиштрассе. К моему удивлению Кэбот сообщил, что Уайт не присоединится к нам, а будет дожидаться нашего возвращения в отеле.

Нас встретила медсестра, которая сразу же проводила Эстер в кабинет Кохера. Все это время Кэбот и я ожидали в маленькой приемной. Кэбот нервничал больше обычного.

Прошло полчаса. Чем дольше длилось ожидание, тем сильнее становилась моя тревога. Если Кохер отказался бы делать операцию, я мог и не рассказывать всей правды. Если же Кохер решится на нее, мне предстояла настоящая борьба. Мог ли я позволить Эстер лечь на операционный стол, не предупредив, какими последствиями грозит ей удаление щитовидной железы, как ошибался Кохер, что каждый следующий его шаг также может оказаться неверным? Ни в коем случае нельзя было держать в неведении Кэбота. Иначе только лишь желание не дать осуществиться замыслам Уайта, который всеми доступными ему средствами пытался помешать операции, вынудило бы меня лгать, и мне пришлось бы не только поручиться Кэботу во всех ложных заверениях, но и добиться от него согласия на операцию, даже если существовала бы вероятность, что Кохер в очередной раз заблуждается!

Через час дверь внезапно распахнулась, и мы увидели Эстер – с обнаженной изуродованной шеей. Она была бледной и усталой. Но, казалось, счастливой. Она подбежала к отцу, обняла его и хриплым голосом пролепетала: «Профессор будет оперировать! Он мне поможет…» Медсестра, показавшаяся сразу за Эстер, позвала меня в кабинет, избавив от муки, какую я испытал бы, услышав слова Кэбота… Но я знал, что избежал этого лишь на время.

Кохер был один. Он пригласил меня присесть, а сам занял место за письменным столом. Он задумчиво вертел в руках деревянный стетоскоп. Затем он начал: «Случай мисс Кэбот – довольно редкая форма зобовой болезни. Левая доля щитовидной железы значительно увеличена. На правой же изолированно расположены участки пораженной ткани…»

«И что же Вы предлагаете?»

«Я попытаюсь, если получу разрешение родственников, полностью удалить левую долю. Существует большая вероятность, что из правой доли удастся вылущить фрагменты опухоли, сохранив здоровую ткань. Ее количества должно быть достаточно, чтобы сохранить функциональность этого органа…» Он отложил стетоскоп в сторону и сосредоточил свой взгляд на мне. «Однако, должен Вам сказать, вылущивание подобных фрагментов опухоли очень легко осуществимо технически, но может привести к обильному кровотечению, так как здесь, в отличие от операции по частичному удалению железы, главный кровеносный сосуд перевязан не будет».

«Когда Вы планируете провести операцию?»

«Пока не возникла серьезная угроза смерти от удушья, по возвращении с берлинского конгресса хирургов – приблизительно через три недели…»

Кохер сделал небольшую паузу, а затем продолжил: «Надеюсь, что на конгрессе мне удастся найти подтверждение тому, что сохранение части щитовидной железы помогает избежать кахексии».

В тот момент мне казалось, что и в его душе тоже таились сомнения, с которыми он, однако, боролся. «Я бы посоветовал мисс Кэбот, – продолжал он, – уже в ближайшие дни отправиться в госпиталь для подготовки к операции. Кроме того, в этом случае я мог бы безотлагательно прооперировать ее, если случится опасный приступ удушья. Надрез дыхательного прохода всегда связан с опасностью, поскольку разносчики инфекции из дыхательного прохода могут беспрепятственно попасть в операционную рану. Я рассказал мисс Кэбот об этом все, что считал необходимым, и она, очевидно, готова довериться мне. Все же я поступил совершенно правильно, обойдя в разговоре с ней тему кахексии».

Когда я уже стоял в дверях, он добавил: «Я знаю, что нашей науке не помочь одними только молитвами. Но не забудьте помолиться со мной о том, чтобы Бог оградил нас от дальнейших ошибок и чтобы Он простил мне те ошибки, что я уже совершил».

Я остановился, потому что вдруг ощутил потребность что-то сказать, утешить его, пообещать то, о чем он просил. Но он твердо кивнул мне, и я убедился, что в этот момент он его борьба со страхами и тревогами была упорней и успешней моей. Я закрыл за собой дверь, до глубины души восхищенный им.

Кэбот молчал всю дорогу до нашего экипажа. Было около половины шестого.

Эстер на время забыла о своих проблемах с дыханием. Она восторженно думала о Кохере, его мягких руках, его доброте, его прекрасном английском, на котором он говорил с ней. Должно быть, за этот час Кохер пробудил к себе доверие, которое уже ничто не могло разрушить. Она уговаривала отца на следующий же день отвезти ее в госпиталь и переложить на Кохера дальнейшую заботу о ней. Она не обращала никакого внимания на то, что Кэбот даже во время поездки продолжал молчать. Меня же это весьма беспокоило.

Когда мы добрались до гостиницы и Эстер ушла в свою комнату, Кэбот попросил меня задержаться ненадолго и рассказать о моем разговоре с врачом.

«Вы еще в Нью-Йорке как-то объясняли мне, – начал он, тщательно подбирая слова, – Вы объяснили мне, что Эстер достаточно взрослая, чтобы самостоятельно решать, что делать с собственной жизнью. Я уверен, Вы были правы. Это ее жизнь, и если она так твердо и так беззаветно верит, что профессор Кохер может ее спасти, я не могу ей перечить. Никак не могу. Но если теперь я узнаю, что есть что-то, что профессор Кохер утаил от Эстер и что Вы также утаиваете от нас… это рождает во мне дурное предчувствие – предчувствие скорой смерти. Вы не думаете, что я как отец по крайней мере должен рассказать ей об этом – даже если она, кажется, не желает об этом слышать?» Он поднял голову и вопросительно посмотрел на меня, полный одновременно сомнений и надежды. «То, что мне вчера сообщил Уайт, это правда или только подлые и злые слухи? Мне нужно было пойти к профессору Кохеру и спросить у него самого. Но мне хотелось бы услышать это от Вас».

«Вилльям, – начал я, собрав остатки хладнокровия и твердо решив заставить его поверить в Кохера, тем самым развеяв и свои последние сомнения. – Уайт сказал Вам лишь половину правды. Последствия операции, которые описал Уайт, действительно имеют место. Перенесшие их уже никогда не выздоровеют. Но они указали профессору Кохеру, где кроется ошибка. Они уберегут остальных больных от повторения их судьбы. Этого больше никогда не произойдет…» Я старался разъяснить ему, что произошло. Старался втолковать, что, по убеждению Кохера, сохранение одной доли щитовидной железы помешает развитию у людей, которым был удален зоб, струмопривной кахексии. Я хотел, чтобы он поверил, что Кохер нашел способ избавить Эстер от зобовой болезни, не удаляя ее щитовидную железу целиком.