Юрген Торвальд - Империя хирургов Страница 13

Кэбот обхватил голову руками и проговорил: «Профессор Кохер допустил ошибку. Он заблуждался. Если я правильно понимаю, он считает, что теперь нашел более совершенный способ. Но можете ли Вы поручиться, что он не допустит ошибки и во второй раз?»

Будто бы я и сам не задавал себе этих вопросов. На них я не в состоянии был ответить. Но пока я подбирал аргументы, Кэбот сам избавил меня от необходимости приводить их.

«Я позволю Эстер выбрать собственный путь, – сказал он. – Она хочет завтра отправиться в клинику к Кохеру. Я отошлю Уайта обратно в Нью-Йорк. Если, несмотря на все это обернется неудачей, я не в силах что-либо изменить». Он посмотрел на меня: «А Вы? Что Вы собираетесь делать?»

«Надеюсь, Вы не думаете, что после всего, что произошло, я оставлю Берн раньше, чем будет проведена операция и станет ясен ее исход», – ответил я.

Утром двенадцатого апреля Эстер была доставлена в тогда еще скромно оснащенную операционную, которая располагалась этажом выше столовой клиники. Кроме меня там были также Кохер, Ру, некий молодой ассистент и две медсестры. Кохер, который в те годы еще экспериментировал с различными антисептиками и, прежде всего, с висмутом, долго мыл руки сублиматом, пока Эстер готовили к операции. Ее нужно было привести в полусидячее положение, потому что иначе она могла бы задохнуться. Молодой ассистент приступил к наркозу: сначала он дал хлороформ, а затем эфир. Эстер в последний раз взглянула на меня и Кохера. Она попыталась улыбнуться, спокойно и даже жадно вдохнула и погрузилась в сон.

Кохер подошел к операционному столу и сказал: «Хорошо, что пациентка спокойна. Одна из причин, по которой мы настаиваем на подготовке к операции, состоит в том, что это помогает завоевать доверие. Это облегчает наркоз, который с самого начала был проблемой при удалении зоба. Зачастую напряжение и возбуждение перед дачей наркоза могут привести к блокированию дыхательного прохода и приступу удушья. Кроме того, избежать повреждения возвратного нерва значительно легче, если разговаривать с пациентом во время операции – так можно сразу же констатировать нарушения голоса. Но это пока только мечты».

Дыхание Эстер было хриплым, но равномерным. Под кожей отчетливо выделялась местами гладкая, местами узловая опухоль щитовидной железы, обезобразившая ее шею. Анатомическая неоднородность обеих частей теперь была очевидна. Кохер сделал вертикальный надрез до перстневидного хряща, а затем продолжил его кверху, под углом и по направлению к левой части зоба. Из задетых вен выступила первая кровь, но крупные сосуды успели перевязать. Скальпель рассек мышечную прослойку. На мелкие кровоточащие сосуды быстро была наложена лигатура. В следующую секунду показалась правая часть зоба, плотно спеленутая густой сетью переплетающихся сосудов, напоминающих капсулу. Опухоль так вздувалась при каждом вздохе, что возникало пугающее впечатление, будто еще через мгновение она разорвется. «Это та доля, которую я удалю полностью…, – сказал Кохер, обращаясь ко мне. – В отличие от предыдущих операций я оставляю оболочку зоба почти нетронутой. Главная цель – перетянуть все доступные крупные сосуды». Кохер потянулся к длинному, блестящему, снабженному тремя бороздками инструменту и, минуя внешнюю поверхность зоба, осторожно завел его в верхнюю часть разреза, где скрывалась верхняя часть опухоли. Вскоре после этого стволы крупных, наполненных кровью артерий и вен были перехвачены. Лигатурные нити были наложены, и скальпелем Кохер отделил щитовидную железу от сосудов.

Эстер стала дышать громче, и вены, покрывающие зоб, набухли еще сильнее. Я с беспокойством взглянул на ассистента, мерявшего пульс Эстер. Но его лицо было спокойно, и он не волновался.

Кохер все глубже вводил инструмент в ткань под углом от верхней части доли к правому внешнему краю и вдруг остановился. Зонд осторожно проскользнул вглубь, вынул наружу вену, перевязал ее и рассек. Затем он начал подвигать зонд влево, к той стороне доли, которая примыкала к трахее. Ощупью его бесконечно осторожная и ловкая рука снова скользнула вниз с верхней части железы. Кохер сказал: «В данном случае дыхательный проход сдавлен, поэтому я пытаюсь извлечь нижнюю часть доли, тем самым освобождая трахею…»

Кохер пытался пальцем дотянуться до нижней части. Когда это ему не удалось, он взял щипцы и с их помощью вытянул ее наверх. Сразу же после этого дыхание Эстер изменилось. То, как быстро это произошло, потрясло меня. Хрипы стали едва различимыми. Легкие наполнялись воздухом так, будто бы ощутили свободу. Наркотизатор кивнул Кохеру. Но Кохер уже занимался главными сосудами, которые стали видны из-за смещения доли щитовидной железы. На минуту меня охватили воспоминания о том, какими были, согласно рассказам, первые операции на щитовидной железе – с их неконтролируемыми потоками крови. Каждый новый выступающий, надувающийся от крови сосуд был наглядной иллюстрацией того, почему все хирурги прошлого, поперек перерезав эти широкие кровяные каналы и не ведая, чем это грозит, вынуждены были отступить перед неостановимыми кровотечениями.

Кохер наложил лигатуру в нескольких местах и под ней рассек сосуд. Затем он пояснил: «Теперь предстоит только перевязать внутреннюю артерию щитовидной железы, которая проходит под ее долями. Чтобы добраться до нее, нужно открыть внешнюю капсулу и вылущить опухоль. Только тогда артерия станет доступной…»

В это мгновение послышался хрип Эстер. Наркотизатор убрал руку с ее запястья и спешно надел на ее лицо маску. Хрип стал отчетливее. Стенки перевязанных сосудов пульсировали, натягиваясь. Мне казалось, что лигатуры могут не выдержать и чудовищное кровотечение может залить операционную. Я затаил дыхание. Но приступ кашля окончился так же неожиданно, как и начался. «Слизистая пробка, – прокомментировал Кохер, – которая рассосалась, как только освободился дыхательный проход…»

На время приступа кашля он прервал свою работу. Пальцы его правой руки находились между опухолью и капсулой опухоли. С величайшей осторожностью он проникал все глубже в ткань. В конце концов из капсулы показалась упругая, оплетенная красными и синими сосудами зобовая опухоль. Кохер сместил ее к середине шеи так, что в глубине операционной раны стала видна внутренняя щитовидная артерия, которую теперь можно было перевязать.

Путь до нее занял очень короткое время. Он перевязал артерию и обрезал нить. Затем он еще больше сместил опухоль к внешней части операционного разреза и рассек ткань, которая соединяла капсулу и выступавшую теперь на миллиметр заднюю часть опухоли. Затем он отделил новообразование от перешейка между долями. «Перешеек также, – заявил он, – следует полностью освободить, поскольку предстоит рассечь его, не повредив возвратный нерв».

Миллиметр за миллиметром Кохер освобождал перешеек от прилегающей ткани. Кровь тонкими струйками брызнула из множества мелких сосудов. Одно за другим кровотечения были остановлены зажимами, целый лес которых теперь поднимался из раны. Эстер издала несколько стонов. Когда Кохер освободил перешеек, послышался хрип. По-видимому, Кохер оперировал теперь в непосредственной близости от дыхательного прохода. Один раз Эстер попыталась приподняться, и наркотизатору пришлось прижать ее голову к операционному столу.

К этому времени Кохер уже приступил к рассечению перешейка. Ловкими, отработанными движениями он разрезал ткань и накладывал лигатуры. Это заняло довольно много времени. После он выпрямился. В левой руке он держал узловатый плотный комок – это был левосторонний зоб. Теперь Эстер успокоилась и лежала, не шевелясь. Ее дыхание было равномерным и стабильным.

Я взглянул внутрь разреза. Трахея была легко различима. И теперь, после удаления опухоли в нижней видимой ее части можно было заметить небольшое углубление, где помещалась болезненная железа, сдавливавшая дыхательный проход. Это и было причиной затрудненного дыхания, и, чтобы облегчить его, было достаточно удалить ее. Первая часть операции была позади – она прошла успешно.

Двадцать или тридцать секунд Кохер оставался в вертикальном положении: он позволил себе немного отдохнуть. Затем он попросил подать из емкости с сублиматом новый скальпель. Он сделал второй вертикальный разрез, продолжив уже существующий. Так разрез стал внешне напоминать букву «Y».

«Теперь вы можете видеть вторую долю щитовидной железы, – пояснил Кохер. – В ее структуре явно различимы болезненные участки. Я постараюсь ограничиться лишь их удалением. Наложение лигатур в данном случае не требуется. Также не придется вынимать саму железу. Я вырежу только опухоль, перевязывая в случае необходимости поверхностные вены. В щитовидной железе не должно остаться пораженной ткани».

Объявляя о своих дальнейших шагах, Кохер уже освободил правую долю щитовидной железы, перевязал несколько поверхностных вен и сделал надрез в области первого узла опухоли. Затем он завел палец внутрь разреза, долго ощупывал узел и в конце концов отделил его от здоровой ткани. Он имел неприятный голубоватый оттенок и был размером с голубиное яйцо. Открылось небольшое кровотечение. Кохер промокнул разрез губкой – кровь пошла слабее и остановилась. Его палец нащупывал на ткани щитовидной железы следующий узел. Снова надрез и вылущивание опухоли. Но в этот раз узел оказалось не так легко отделить. Когда он наконец поддался, выяснилось, что это лишь одно звено и что он связан со вторым фрагментом опухоли, который был также удален. Видимо, эта область располагалась совсем близко от трахеи, поскольку все мы услышали хрип Эстер, мучительно боровшейся за воздух. Кохер ждал, пока закончится приступ, и после сделал глубокий надрез, намереваясь удалить четвертый узел опухоли. Ему потребовалось очень много времени, чтобы добраться до него. В результате в его руке оказалось образование размером с куриное яйцо, а также несколько небольших смежных узлов. В тот момент, когда стал виден последний узел, из раны брызнула кровь. Она окрасила шею Эстер и руки Кохера. Это заставило наркотизатора забыть о своих прямых функциях. Я почувствовал, как страх сковывает меня…