Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров Страница 13

его бывшая жена, которая в отчаянье метнулась к другому. А вы пойдите к нему, авторы служебных характеристик, пойдите к нему домой. Он уже два года живет на другой квартире. Вам откроет застенчивая женщина в простеньком платье. Вы спросите, авторы служебных характеристик, вы спросите у Васильева, кто эта женщина. Он ответит (какой вежливый и спокойный человек!), он ответит, что это домработница. Красивый блондин — разве такой солжет? И никому не придет в голову, как глубоко несчастна эта женщина, зная, что ее называют домработницей. Откуда ей догадаться, что все это диктуется потребностью в здоровой морали!

— Ему нет никакого дела до Сережки и до меня, — говорила Тоня привычные спокойные слова.

— Полагаю, что ты ошибаешься, — высокомерно ответила Вера Игнатьевна. — Он был огорчен, когда я сказала, что этот врач стал тебе часто звонить. Думаю, и сегодня тебе звонил… И эта поздняя встреча… — Увидев на лице племянницы выражение усталого протеста и расценив его по-своему, тетя гневно воскликнула: — Да, да! От тебя пахнет эфиром! — И уже тише добавила: — Боже, как я не люблю этот запах! Твоя бедная мама…

Тоня подошла к столу. Стопки пухлых растрепанных книжек. Из времен мушкетеров. На стене портрет мамы в морской форме. Мама поняла бы все, потому что не противопоставляла свою правоту ошибкам дочери. Тоня до сих пор удивляется, как часто ее мысли совпадали с мыслями мамы. Иногда ей даже казалось: это ее, Тонины, мысли, только мама умеет их точнее высказать. И это поддерживало в дочери уверенность, что она не так уж глупа.

Тетушка продолжала:

— В старые времена выдавали замуж без любви. Любовь приходила потом, с годами. А сейчас неделю любят, будто твои Ромео и Джульетта, женятся и тут же расходятся.

Тоня едва не сказала вслух, что это логика проницательных скептиков. Они считают, если в комнате много пыли, в этом виноваты светлые окна и солнце.

Она попросила:

— Оставим Васильева в покое!

Вера Игнатьевна, как тугой на ухо актер, наконец-то расслышавший реплику партнера, обрадованно воскликнула:

— Так вернись к Раевскому! Он добр и обеспечен…

Тоня взмолилась. Это ужасно: каждый день об одном и том же и одними словами. И всё во имя того, чтобы соблюсти внешнюю порядочность и снова повторять ошибки, которые так научили ее жить, что уже не могут повториться.

— Тетя, милая, я больше не могу… Прошу вас, не надо!

— Ага! — торжествовала Вера Игнатьевна. — А я все могла! Я могла видеть, как у тебя рушится семья. Могла нянчиться с твоим ребенком. Но, помилуй, сколько я еще могу выдержать? Ты, сотрудник комсомольской газеты, выгоняешь своего мужа, потом уходишь к другому мужчине и даже не оформляешь брак по закону. И вдруг через месяц оказывается, что и он плох. Ты возвращаешься сюда и начинаешь бог знает где проводить время. Не так порядочная женщина должна бороться с одиночеством! — У тети дергался подбородок. — Знаешь, как называют люди такой образ жизни?

— Людмила Петровна? — неосторожно спросила Тоня.

— Да, да, и она, если хочешь! — почти крикнула Вера Игнатьевна. Она встала и тронулась к полочке с лекарствами. — Мне бы не хотелось повторять эти слова.

— Спокойной ночи, тетя Вера.

Вера Игнатьевна с пузырьком повернулась к ней. Бигуди делали ее смешной, жалкой и доброй.

— Ты всегда уходишь от ответа, — с горечью произнесла она. Ну скажи мне, я ведь заменила тебе мать, скажи, почему ты не вернешься к Константину? Он любит Сергея, чуть не каждый день приходит с подарками, и Сережа его любит, спрашивает про папу.

Тоня вышла. Сегодня обошлось без слез.

Радуюсь дню самому глупому, самому бесполезному, только бы без этой казни. Езжу в командировки, хожу на свидания — только бы прийти, когда заснет Вера Игнатьевна. И уехать нельзя, нельзя бросить одинокую женщину, которая не знает жизни.

В ванне царил подчеркнутый порядок — бомба с сюрпризом, которую соседи по очереди подкладывают друг другу. Людмила Петровна непорядочная женщина. У них что-то было с Васильевым. В свое время Тоню душила бессильная злоба, оттого что на стороне жены оставался закон и ничего-ничего больше. Людмила Петровна питала к ней такую же неприязнь, понимая, что на стороне любовницы был не более чем случай. Когда ушел Васильев, обе в какой-то мере отомстили друг другу, и это наложило на их отношения отпечаток невысказанной взаимной антипатии и холодной вежливости.

Приняв ванну, Тоня посмотрела на себя в зеркало. Кожа смуглая, гладкая, груди маленькие, словно она и не была матерью. Что ж, надо признаться: жизнь прошла в двадцать три года. Когда Борис влюбился в нее, она еще на что-то надеялась. Раевский боготворил ее. Она переселилась к нему, оставив Сережку у тети, и в редкие вечера, когда у него не было занятий в техникуме, они уходили вдвоем в ресторан и просиживали допоздна. И каждый раз, приходя домой, она мучительно думала, как бы незаметно уйти и повидать сына.

Тоня оделась и быстро прошла к себе в комнату. Стучали мамины часы — отсчитывали следующую жизнь. Сережка разметался на кровати. Она опять не удержалась и поцеловала его.

Этого Борис так и не смог попять. Она прибегала к Сережке и часами засиживалась у его кроватки. А когда возвращалась, Борис молчал. Однажды он стоял у окна. Тоня заметила, каким холодным стало его лицо, когда она в отчаянье сказала, что умрет, если не поцелует сегодня у Сережки пяточку.

…Она выключила свет и легла. Через открытое окно ночь приподнимала штору. Ветер тормошил деревья, и они снова засыпали вразброд. Подушка была жаркой. Тоня перевернула ее и почему-то вспомнила, как ночевала в редакции районной газеты. Было страшно, и сквозь сон она чувствовала, как пахнет въевшимся потом спинка дивана.

Кажется, звонит телефон. Нет, это ветер. Сумасшедшая, Николай больше не позвонит. Он ждал ее сегодня у подъезда и сказал, что к нему приезжает жена. «Это хорошо», — весело ответила она. «Как ты можешь?» — упрекнул он. «Жизнь сложна, и упростить ее нам можно только прямотой и откровенностью. В наших отношениях этого не хватает».

Он хороший, Коля Великанов. Но зачем нам прямота и откровенность? Начать все сначала? И опять убедиться, как в хорошем человеке эгоистическое обожание жены берет верх над любовью к неродному сыну. Мужчины не могут смириться со вторыми ролями, которые им отводятся после рождения детей. Поцеловать у сына пяточку — разве это ему понять?

Великанов говорил, что у нее нет ни капельки беззаветности и что она не может быть безрассудной, решиться очертя голову.

Могу, Коля. А