Андрей Ломачинский - Вынос мозга Страница 20

Вернулись бабы. Нелька хитро осмотрела стол и достала оставшуюся со вчерашнего початую бутылку водки:

— Голова болит, щас похмелимся разом на три стакана!

И она быстро разлила остатки на троих. По лицу Петра пробежала весьма заметная тень внутренней борьбы — его желваки заиграли, глаза забегали, горло дёрнулось, как будто он несколько раз подряд пытался что-то сглотнуть.

— Ну?

— Не буду я. Обещал. Ты мне нужней, чем водка. Ты и наш ребёнок!

Нелька хмыкнула и чокнулась с Наташкой. С утра, как обычно, пили за «лося». Чтоб спалося, еблося и любилося. Пётр молча наблюдал. Нелька сунула стакан ему в руку. Пётр понюхал водку и отделался стандартной шуткой про то, как такую гадость коммунисты пьют, а затем разлил свой стакан девчонкам. Нелька, похоже, удивилась по-настоящему и больше экспериментов на стойкость не проводила. Выпили за погоду, хотя окно уже чертилось длинными косыми каплями ледяного ленинградского дождя. Особых планов на день не было, но девок развезло «на старые дрожжи», и они страсть как хотели куда-то выйти. Порешили сходить в кино, а когда вернулись, то уставились в телевизор до самого вечера.

Воскресенье выдалось солнечным. Наталка засобиралась на чей-то день рождения, где якобы много потенциальных кавалеров, а Нелька с Петром, как семнадцатилетние, просто вышли на улицу и поплелись по

Ленинграду, как они говорили, «в далёкий поход» — от моста Гренадеров по набережной через Стрелку и дальше до Исаакия и Кировского, а потом назад длинным кругом через Невский, Литейный... Просто гулять. Приятно и бесцельно, до вечера, до страшной усталости в ногах.

Пётр приходил каждый вечер. Чтобы не искушать его, пьянки в Нелькиной комнате полностью прекратили. Временами, конечно, девки бегали на стопарь к Колобку или к кому из соседей, но в комнате ничего не держали. Через несколько дней Нелька снова пустила Петра к себе, резина ей была уже не нужна. В конце концов Пётр стал ездить к себе в общагу реже и реже, в основном по необходимости: дежурство по этажу, комендантское собрание, субботник или иная досада. Наташка удачно нашла какого-то мужика на стороне и тоже стала исчезать надолго, так что у Петра и Нели началась практически семейная жизнь. По обоюдному признанию самый счастливый период за всю их сознательную жизнь. Бабки на вахте к вежливому Петьке давно уже привыкли, а уж как он стал трезвенником, то и вообще души в нём не чаяли и относились к нему куда лучше, чем к законным жильцам.

К концу третьего месяца Нелька стала перед дилеммой — пойти и незаметно сделать аборт, ничего не говоря Петру, или соврать о выкидыше, якобы случившемся на работе. Её влекло на этот шаг по двум простым причинам. Во-первых, она видела, какого труда стоит Петру пройти мимо каждого винно-водочного магазина или пивной точки, она не верила, что такое может продолжаться долго. Вот если устроить испытание на год! Тогда, чем чёрт не шутит, может, он и вправду завязал? Ну а вторая причина была ещё проще: после трёх месяцев аборт в СССР было сделать нельзя. Легально нельзя. А перспектива родить и остаться без мужа, если тот снова запьёт, её пугала больше всего. Однако она недооценила его. Пётр почувствовал её сомнения и уверил, что через несколько месяцев она будет женой по паспорту, а потом ей туда впишут ребёнка.

И Нелька никуда не пошла. Пётр гнал её к врачу, чтобы провориться и встать на учёт, но что-то в Нелькином подсознании запретило ей это делать. Может быть, негативные ассоциации, связанные с этим заведением, а может, боязнь легально «засветить» свою беременность — после этого уже и криминального аборта не сделаешь, ведь Советское государство рабочих и крестьян начинало учитывать своих подданных ещё до их рождения. Нелька соврала Петру, что была в консультации, что доктор её посмотрел, всё, мол, нормально, и сказал приходить, если будет токсикоз, а если нет, то тогда прямиком на роды. Пётр не разбирался в тонкостях диспансерного наблюдения, и его такой ответ вполне устроил. Токсикоза у Нельки практически не было. Ну, воротила нос отдухов, три-четыре раза блеванула, а так если и подташнивало, то слегка и без особой головной боли. Прекрасная, легко протекающая беременность. На фрукты и хорошее питание денег не жалели. К концу пятого месяца Нелька бросила курить и стала пить витамины «Гендевит» — лучшее, что имелось для будущих мам в советских аптеках.

А на двадцать второй неделе у Нели впервые забился ребёнок. Вначале изредка, а потом чаще и чаще. Она сказала об этом Петру и положила его руку к себе на живот. Неописуемая картина! Пётр, ощутив биение малюсенького человечка, с испугом дёрнулся, а потом застыл и долго-долго ждал очередного шевеления. Он испытывал гордость и какую-то детскую радость, когда его чадо напоминало о себе из кругленького Нелькиного животика то лёгким трепетанием, то по-настоящему хулиганским стуком в его ладонь через мягкие стены своей уютной квартирки. Пётр прижимал ухо к Нелькиному животу, ощущал биение щекой, попутно покрывая её пузо бесчисленными поцелуями, начиная с пупка, ставшего таким смешным, большущим и выпуклым. Единственной сложностью для Нельки стала работа. Она также исправно давала свою норму, но это ей давалось уже куда тяжелее. Запах красок она переносить не могла, а поэтому вламывала, как кобыла, исключительно на штукатурке. Без справки из консультации рассчитывать на облегчённую работу не приходилось, ибо официально она беременной не являлась...

И тут случилось несчастье. Окончательно убедившись, что Нельке деваться некуда, поняв, что теперь она по-любому выйдет за него, Пётр сорвался. Нет, он ни в коем случае не был каким-то злодеем, обманувшим её. Просто сдерживающие мотивационные механизмы в виде «выпьешь — пошлю на три буквы» перестали его пугать. Остальное: желание создать семью, любовь к Нельке и будущему ребёнку — всё это осталось. Он искренне хотел больше не пить. Он просто сорвался.

Самое страшное, что рациональная сторона его сознания оказалась абсолютно права — Нелька даже и не подумала его бросать. Всякие условия и ультиматумы оказались давно забытыми и несерьёзными. Нелька страшно хотела семью! Она стоически стала выискивать его по дружкам, тянуть пьяного к себе в комнату по крутым лестницам. От таких упражнений её беременный живот иногда побаливал, но не так чтоб сильно. Но Нелина любовь сослужила злую службу Петру — его тормоза совсем отказали. Она ведь даже не ругала его. Тихо стояла и плакала, отмывая его рвоту и стирая его трусы. Когда он был более или менее вменяем, просила, умоляла, стояла на коленях, валялась в ногах, шептала ему на ухо, вслух мечтая о будущем... Тщетно. У Петра начался запой, чего раньше никогда не было. Деньги исчезли полностью. Какие там фрукты и овощи — Нелька две недели ходила просто голодной. Конечно, можно зайти к соседям, к Колобку: эти последнее для беременной подруги отдадут! Нелька так и поступала, но только в моменты, когда совсем невмоготу. Да, она простая примитивная лимитчица, но и у неё есть гордость. Ей стыдно за Петра.

И вот Нелька не выдержала. Пётр пришёл пьяный и с ободранным лицом. Тут она ему и закатала первый, и последний скандал. А ведь это был день аванса! И он не дал ей ничего. Она сказала, что отныне она будет жить исключительно на свои деньги — ей нужно хотя бы элементарно нормально питаться. Но, видимо, запой уже сделал своё дело — Пётр совершил поступок, которого Нелька от него никогда не ожидала. Он вырвал из её рук её же кошелёк и быстро убежал. Она гналась за ним почти до вахты и, наверное, догнала бы, если бы так не заколотилось сердце и не налился противной тугой болью низ живота. Испуганная баба Аня выскочила из своего закутка и усадила Нелю к себе на вахтёрский стул. Минут через десять боль прошла, и Нелька, размазывая сопли и закрывая рукой слёзы, пошла к себе в комнату.

Пётр вернулся часа через два. Гораздо пьянее, чем был, да ещё принёс с собой две бутылки водки. Он кинул Нельке её пустой кошелёк и предложил с ним выпить. Неля молча взяла водку и выставила её за дверь. Вообще-то, было желание всё разбить, но она просто вспомнила тот вечер, когда только узнала о своем залёте, и ей очень захотелось повторить нечто подобное.

Её простенький расчёт сработал: Пётр вышел в коридор за водкой, а Нелька проворно закрыла дверь за его спиной. Не веря больше в надёжность шпингалета, заперла замок на два оборота.

— Ты, пусти, коза! Сука, чё делаешь?!

— Нет, теперь не пушу. Иди пей где хочешь, а не у меня в комнате. Жри свою водяру! Мне плевать. На тебя плевать!

— Ну и сука! Пойду и выжру! Всю выжру тебе назло!

Нелька бросилась на кровать и зарыдала, уткнувшись носом в подушку. Плакала долго и безутешно, пока слёзы не кончились и на смену им пришли глубокие порывистые вздохи, как бы с лёгкой дрожью. Такое бывало с ней очень давно, маленькой девочкой, когда после сильного и длительного рёва от несправедливой обиды вдруг внезапно приходило облегчение в виде таких вот шумных вздохов. Ей самой показалось на момент, что она опять в своём детстве, плач сработал как дежавю. Вроде она не прошедшая Крым и Рим тридцатилетняя стокилограммовая бабища, а снова маленькое, запуганное существо, спрятавшееся между тёплой печкой и здоровым мешком с тыквами от страшного огромного мира с коварно обижающими взрослыми. Эти внезапно навернувшиеся детские переживания стали приятны ей, она ещё пару раз вздохнула и закрыла глаза. Скоро перед глазами поплыли мутные большие картины, переходящие в неясные пятна, фиолетовые, синие, жёлто-зелёные на бесконечном бархатном фоне чёрной пустоты. А потом унеслись и они, и Нелю окутал тихий сон, каким спят вдоволь наревевшиеся дети.