Поль Крюи - Стоит ли им жить? Страница 25

Это все равно, как если бы они были специалистами по пшенице и владели в достаточной степени агробиологическими знаниями, чтобы дать пятьдесят бушелей доброй твердой пшеницы на акр[8]. Кругом расстилается безбрежное пространство земли, годной для посева. И они слышат стоны миллионов умирающих от голода людей. А система им говорит: «Нет средств для посева и спасения людей от голодной смерти, которая обойдется нам бесконечно дороже, чем небольшие меры для предотвращения этого».

И грустно было видеть, как знаменитые борцы с ТБ нисколько не возмущались этим оскорбительным отношением к науке, а если и возмущались, то только так, про себя; они не допускали даже мысли, что можно что-нибудь изменить в этой убийственной тирании. И здесь, среди песчаных дюн, для меня стало ясно: эти борцы со смертью совершенно не понимают, что они, именно они должны авторитетно потребовать средств для искоренения ТБ; они должны приказать, чтобы эти деньги были отчеканены, напечатаны, выпущены. Но они только смеялись, и безнадежность, бесстыдный цинизм этого смеха приводили меня в ужас. И я сказал им:

— Клянусь богом, я достану вам эти деньги!

Задыхаясь от смеха, они отвечали:

— Попробуйте, достаньте.

— Но ведь найдется же кто-нибудь из власть имущих, способный понять, что дважды два четыре!

— Попробуйте, заставьте их понять, — получил я в ответ.

Генри Вогэн подсказал мне хорошую мысль. Если бы удалось организовать своеобразное празднество, если бы вместо традиционной рождественской елки в городском зале можно было зажечь гигантский погребальный костер из трупов всех скончавшихся за год в округе Вэйни, тогда, может быть, граждане очнутся и потребуют, чтобы работникам здравоохранения была дана возможность применить свои знания…

Я перебирал в памяти сотни охотников за микробами, исследователей, борцов со смертью, встречавшихся мне за истекшие двадцать пять лет, — многие из них были несравненными специалистами; они были лучшими образцами из всего, что создано человечеством с тех пор, как оно перестало швыряться кокосовыми орехами вместе с павианами в джунглях. Все они были похожи на детройтских борцов с ТБ; все они не понимали, что право требовать, выписывать средства для борьбы со смертью — это их право; и эти средства должны соответствовать только их способности избавлять человечество от смерти и страданий. Но эти люди так покорны, так почтительны! Они унижаются, расшаркиваются, ломают шапки… Как будто должное экономическое вооружение науки может быть делом благотворительности!

Я сказал им, что помогу добыть то, в чем они нуждаются. Но мой план действий был не лучше. Нельзя, конечно, требовать, чтобы правительство специально напечатало доллары для спасения людей от смерти и уничтожения туберкулеза. Это были бы безвалютные деньги! Нужно искать кредитов у частных банкиров, которые отпустят их, конечно, под проценты, а попробуйте-ка на такой заем создать здоровых и крепких детей, будущих мужчин и женщин, без туберкулезного клейма!

Нет, пойду-ка я лучше к какому-нибудь богачу и постараюсь его уговорить, умаслить. Ладно, займемся умасливанием.

Кончалась уже первая половина моего «года мучений», и я начинал понимать, что экономика должна быть человечной или она ничего не стоит. Но вот суждено было разыграться новым волнующим событиям, чтобы вытеснить из моей головы все эти пессимистические размышления и добить последние остатки иллюзий.

Было жаркое майское утро, и яркокрасный кардинал снова радовал нас своими хриплыми трелями, мелькая язычком пламени в молодой зелени буков, и я сидел, по обыкновению устремив взгляд на запад поверх белесоватой синевы озера Мичиган. На всем тридцатимильном пространстве западного горизонта расстилалось коричневатое облако, затемняя чистую линию, которая является одновременно и прямой и кривой, линию, где бледноголубое небо сходится с синей водой. Эта линия настолько величественна, что если смотреть на нее достаточно долго, она может заставить вас забыть и свою и человеческую глупость. Но в это утро линия горизонта отсутствовала. Коричневатое облако поднялось выше, достигло зенита и миновало его. И все вдруг померкло в мутном полусвете; кардинал, трясогузка и золотой подорожник перестали петь. Солнце, хотя и не закрытое облаками, стало таким тусклым, что можно было смотреть на него не отрывая глаз, сквозь желтоватую мглу, которая покрывала все от неба до земли, висела туманом между деревьями, забиралась в комнату, устилая бумагу, на которой я писал, и набивая мне рот песком. Это было первое утро появления пыли, — день, когда добрая почва среднезападной области решила покинуть свои кукурузные и пшеничные поля. Засуха возвращалась к американскому народу. Это облако было приветственным знаменем для правительственных контролеров изобилия, ведущих борьбу за сокращение продукции. Это было как бы голосом самой природы, говорившей нашим начальникам: если вы, в самом деле, хотите сокращения, то вот вам оно, пожалуйста…

Это было бедствием. И в течение месяца — после того, как небо уже прояснилось, — осторожные намеки на крупное бедствие стали появляться в газетах, переползая постепенно с последних страниц на первые, в заглавные строки. И вот в один жаркий вечер июня меня запросили по междугороднему телефону из Филадельфии, не соглашусь ли я поехать в Висконсин и на северо-запад, чтобы рассказать о том, что значит жить без воды или жить, покупая воду, или не иметь возможности достать воду ни за деньги, ни за какие блага в мире.

Мне было страшно ехать, мне не хотелось этого видеть. Но я репортер и должен был ехать. И я поехал, оставив благословенное озеро Мичиган, оберегающее от печального зрелища народных страданий.

Это было шестнадцатого июня; небо было голубое и ясное; царила тишина и прохлада. Самый подходящий денек для пикника или июньской свадьбы, и если пройдет дождик, то, может быть, и не придется уничтожать половину висконсинского молочного скота, а дети северо-запада будут иметь почти вдоволь молока. Если в самые ближайшие дни пройдет хороший, настоящий дождь, то, может быть, удастся избежать голода в Америке, испокон веков хвастающей своим изобилием… Ах, как нужен хороший дождь! Эту фразу в продолжение десяти дней я не переставал слышать повсюду в Висконсине.

Несколько дней тому назад, после того как мутнокоричневые дни пылевого шторма уже миновали, в газетах исчезли заголовки об опасности весенней засухи для Висконсина, Миннезоты и Дакот, потому что прошли ливни, — короткие ливни, кое-где. И каждый, кто не жил в полосе развернувшегося уже бедствия, забыл о засухе, читая вместо нее новости о надвигающейся забастовке в сталелитейной промышленности или о том, как Макси Байер здорово отлупил Карнера, человека-гору. Маловато дождей было в Висконсине; за десять дней, непосредственно после этих так называемых ливней, я проехал две тысячи миль по сухим и пыльным висконсинским полям, поглотившим эти дожди, почти не заметив их.

Засуха в Висконсине была еще не так демонстративна, как в Дакотах, где несколько тысяч ферм были буквально выжжены, где матери, вставая утром, не знали, смогут ли напоить детей, не говоря уж об умывании. Но если отсутствие дождей в Висконсине не давало достаточно яркого материала для кинохроники или журнальных иллюстраций, то все же оно имело некое важное значение. Дакотским фермерам засуха принесла гибель пшеничных посевов. Но засуха, опустошавшая посевы трав в Висконсине, продолжалась уже третий, четвертый и пятый год в некоторых частях этой когда-то зеленой страны. Это угрожало самым основам молочного скотоводства, а в Висконсине молочное стадо — это вся жизнь.

Я смотрю на красивые коричневые волны реки Висконсин и размышляю о том, что я слышал и видел в Висконсине. Странный стоит июнь — без обычного запаха свежескошенного сена; и когда проезжаешь вечером по дорогам, то вместо зеленых трав и розового клевера видишь одни только голые коричневые поля. Дикий, издевательский июнь! Лошади дохнут сотнями без пастбищ, жены фермеров не спят по ночам, прислушиваясь к мычанию голодного скота, а бледные, истощенные дети сидят без хлеба…

Для меня это очередной урок сумасшедшей науки, именуемой экономикой.

В нашей стране изобилия всегда нехватало основного продукта питания — молока, необходимого детям для крепости и здоровья. И вот, в эту засушливую весну, когда мой старый друг Генри Уолес со своими мудрецами из ААА[9] силятся доказать, что для удовлетворения детей молоком нужно уничтожить то, чего никогда нехватало, в этот момент сама мать-природа идет к ним на подмогу…

Она тоже хочет доказать, что единственный путь для обеспечения Америки молоком, — это заморить голодом достаточное количество коров, чтобы вздуть цены на молоко и сделать его доступным только для богатых.