Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче Страница 33

полным основанием), делалось ли такое прежде. Да – на обезьянах, на многих и многих «Либби» из лабораторного вольера. Родители дали согласие, Питера погрузили в наркоз на операционном столе, и Уайт выполнил перфузию в надежде предотвратить отмирание нервов. Через несколько часов пациент пришел в себя. Через несколько недель к нему вернулась способность действовать руками, включая кисти. Впоследствии Питер Сикора стал судьей в округе Кайахога: спасибо обезьяне, хирургу и просчитанному риску.

Может быть, схватка с Фаллачи заставила Уайта взять паузу, но в пылу хирургической практики сомнения испарились. Для Уайта цель оправдывала средства. Через несколько лет в интервью лондонской Sunday Telegraph он скажет, приводя в пример пациента, которому грозит отказ органов: «Предположим, перед вами человек, полностью парализованный ниже шеи. Вы будете сидеть сложа руки и скажете, что у вас нет для него донорских органов?»[236] А что такое почка или сердце в сравнении с целым организмом, все системы которого исправно работают? До сих пор все это оставалось пространством гипотез. «Пересадка человеческой головы меня вообще не интересует», – когда-то заявил он Фаллачи. И это была неправда.

14 марта 1970 года. В Шейкер-Хайтс вновь похолодало, температура опустилась до минус семи по Цельсию, за окном временами снежит. Уайт проснулся необыкновенно рано, раньше всех домочадцев, и бродит по гостиной между изумрудно-зелеными поделками детей ко Дню святого Патрика. Патрисия как-никак из бостонских ирландцев, потомок сестер Толанд, которых в числе 4000 сирот Великого голода 1845–1849 годов отправили в Австралию в услужение[237]. На святого Патрика весь день лежат на камине солонина и содовый хлеб, и Уайт, однажды избранный «ирландцем года» на праздничном кливлендском карнавале, ведет одетых в зеленое детей на парад. Но сегодня он обо всем этом даже не думает. Сунув в карман зимнего пальто «операционную» трубку, он выходит в холод и темноту. Ему предстоит незабываемая суббота.

В лаборатории пыхтят горячие кофейники. Уайт наматывает на шею полотенце – чтобы впитывало пот во время операции – и поправляет квадратные очки в черной оправе. Все как раньше, напоминает он команде; по крайней мере, первые действия будут такими же, как на подготовительных операциях с витыми трубками. Только сегодня, конечно, все гораздо важнее. Участники занимают свои места: в двух разных операционных работают две бригады хирургов и две команды других необходимых специалистов. Обезьяны обриты и помечены: у одной на голове несмываемым фломастером выведена литера А, у другой на теле – Б. Слышны шумные выдохи: нервы у всех напряжены. Уайт откладывает трубку и сверяется с большими электронными часами на стене. «Приготовились!» – командует он, давая знак Албину вводить наркоз – по 20 миллиграммов на килограмм веса через установленные интервалы. Бригады в двух операционных, синхронизируя действия по часам, вводят в трахеи обеих обезьян трубки для искусственной вентиляции легких. Аппараты Mark 8 из полупрозрачного красно-зеленого пластика поддерживают нужный уровень кислорода. Тик-так: пора делать первый разрез.

Бригада Уайта по кругу надрезает мягкие ткани, по всей окружности шеи той обезьяны, которой предстоит «пожертвовать» головой. Хирурги пробираются глубже – тщательно отделяя тонкие вены и артерии, освобождая от тканей шейные позвонки[238]. Уайту остается только надеяться, что во второй операционной все идет по расписанию и что Вердура, руководитель второй бригады, так же, как он сам, смотрит на часы, чтобы двигаться вровень. Десять минут, двадцать, полчаса, час: постепенно обнажилась внутренняя часть шеи, и можно перерезать трахею и пищевод. Уайт смотрит на мониторы: аппараты обеспечивают дыхание. Вдох-выдох, грудная полость наполняется кислородом. Уайт делает разрез. Еще несколько мгновений – и он наконец добирается до позвоночника. «Готовьте катехоламин», – командует Уайт медсестре. Это вещество смягчит спинальный шок, когда рефлексы, моторная и сенсорная функции ниже места разреза отключатся. Уайт перерезает спинной мозг, и медсестра вводит раствор. Затем он прижигает внутренние позвоночные венозные сплетения, проходящий через позвоночник канал, по которому течет венозная кровь[239]. После этого Уайт готов разделить сам позвоночник. Несколько неторопливых движений электроножом, и голова почти отделена от тела – их связывают только нервно-сосудистые пучки. Все эти сосуды лигируются, перекрываются один за другим. Хирурги и сестры боятся вздохнуть: каждый сосуд нужно отрезать и присоединить на место за доли секунды. Одно неверное движение – и обезьяна истечет кровью. Уайт дает знак, и за считаные минуты все сосуды канюлированы, соединены с витыми трубками и вставлены обратно. Голова обезьяны висит над телом, будто снятая трубка над телефоном. Дальше этого команда Уайта еще не заходила. Раньше они заканчивали здесь, и это знакомое место, эта остановка – своего рода зона комфорта. То, что они собираются делать дальше, еще никто никогда не делал.

Звук колес, катящих по гладкому плиточному полу, оповестил о прибытии обезьяны Б. Вторая бригада – все запыхавшиеся и мокрые от пота – вкатывает передвижной операционный стол на место, очерченное мелом. И без того жаркая операционная превращается в баню, в ней стало вдвое больше тел – считая не только человеческие, но и обезьяньи, опутанные паутиной проводов и трубок, воздушных и жидкостных шлангов. Чтобы успешно выполнить положенные манипуляции, медики вынуждены тянуться через руки друг друга, выгибаться под странными углами. Кровоток из тела обезьяны Б предстоит перенаправить в голову обезьяны А. Во многих смыслах это применение ранее разработанной Уайтом методики «кровяного мешка». Раньше обезьяна-«мешок» только поддерживала своей кровью чужой мозг, извлеченный из тела, а теперь нужно соединить тело с новой головой. Гомон, столь обычный в операционной Уайта, стих до еле слышного гула. Все происходит не как в кино.

В классическом фильме о Франкенштейне 1931 года с Борисом Карлоффом нерадивый ассистент забирает из лаборатории мозг – заспиртованное хранилище личности, готовое к помещению в любое доступное тело. Уайт говорил, что ему нравится момент, когда Фриц (в более поздних экранизациях – Игорь) роняет мозг на пол и потому вынужден заменить его другим мозгом, с меньшим количеством извилин. В действительности же любой мозг оказался бы бесполезен: он слишком долго был отключен от животворящего кровотока. Команда Уайта не могла просто отрезать обезьяне Б голову и приставить на ее место голову обезьяны А. Нет, следующие несколько часов медики занимаются тщательным «переплетением» двух живых существ. Всякий раз, как они отключают один поток животворящего эликсира от тела Б, его нужно сразу присоединить к соответствующему «входу» в голове А. С каждой трубкой, перенаправленной с Б на А, умирала какая-то часть мозга Б. И с присоединением каждого сосуда головы А к телу Б умирала какая-то часть организма А. Рождалось составное живое существо, рукотворный сиамский близнец, в чем-то схожий с собаками Демихова, только куда более совершенный. Где-то в середине операции сигналы энцефалограммы Б замедлились и исчезли: с ухудшением кровоснабжения зубчатая линия