Минас Багдыков - Лики прошлого Страница 37

Талантливая молодежь тянулась к нему. Молодые, способные шли в науку через большой практический труд, на «скорой помощи», и экспериментальный. Таких Шорлуян выделял, признавал, подсказывал научную тему, создавал условия, искренне радовался успехам.

На разных этапах мне приходилось работать вместе с Партехом Макаровичем — и когда я писал кандидатскую диссертацию, и когда готовил две монографии. В качестве свободного времени он назначал вечера суббот и воскресные дни. Не перестаю задаваться вопросом: а когда же он отдыхал, если каждый год у него на кафедре защищалась кандидатская диссертация, а под его руководством было подготовлено к защите и защищено шесть докторских диссертаций? А сколько фундаментальных статей, выступлений на всесоюзных форумах! Титанический труд и был его отдыхом.

В науке Партахемос Макарович имел свое лицо, много занимался разработкой различных хирургических методов лечения заболеваний желудка, желчного пузыря, консервации и пересадки тканей, лечения ран. Работая с ним, мы, молодые хирурги, оперировали практически все — от органов брюшной полости, почек, мочевого пузыря, сосудов, костей до онкологической патологии. Партех Макарович относился к навсегда уходящему поколению поливалентных хирургов, при этом не только блестяще владел вопросами диагностики, но и не знал границ в объеме хирургических оперативных вмешательств.

Мы видели, с каким уважением к нему относились выдающиеся хирурги старшего поколения, такие, как Вишневский, Стрючков, Бураковский.

П. М. Шорлуян не терпел выскочек, особенно в науке, а таких в застойный период появилось множество. Используя партийные билеты, влияние сильных мира сего, они проталкивались в первые ряды, получали научные степени при отсутствии интеллекта, без глубоких знаний. Встречая препятствия на своем пути, писали анонимки, жалобы, просто хамили. В таких ситуациях в Шорлуяне просыпался солдат: он как в бою принимал огонь, не сгибаясь, не прячась. Обычная твердость покидала его только перед слабыми, незащищенными, нуждавшимися в защите и покровительстве.

К нему с особым доверием шли армяне из окрестных деревень. С обветренными темными лицами, в сапогах, запачканных землей, они приходили прямо на кафедру и терпеливо ждали, когда Партахемос Макарович освободится и пригласит их к себе. Обращались к нему на ты, говорили на понятном ему диалекте, свято следовали его советам, не подвергая их ни сомнению, ни обсуждениям. Он был их гордостью, надеждой, их Партехом, а он, как высоко ни поднимался, отвечал взаимным теплом и огромной человеческой благодарностью.

В быту это был любящий, заботливый муж и отец и неповторимый дедушка. В дом нес только радость, оставляя все невзгоды за порогом. Был справедлив, немногословен, ему доверяли беспредельно.

Учеников встречал как своих детей, расспрашивал о семье, о делах, успехах и трудностях. Знал все даже о детях своих учеников, гордился хорошими, огорчался за плохих, пытался деликатно дать совет.

Что касается личных планов, то мечтал построить дом в деревне и там доживать свой век. Уже в поздние лета приобрел машину, любил ее, ездил осмотрительно, спокойно. Но… случилось внезапное, непредвиденное. В дождливую погоду, по мокрой дороге вел он машину, ехал домой. Автокатастрофа в одну секунду вырвала Партахемоса Макаровича из жизни.

Провожали П. М. Шорлуяна в последний путь его ученики и их дети. Провожали те, кто обязан ему возвращенным здоровьем. Прощались коллеги. И все говорили о том, какой глубокий след может оставить человек уходя: след в учениках, делах, науке, детях, внуках.

Некоторые врачи добросовестно выполняют данные им рекомендации, принимая их за догму, и довольствуются теми результатами, какие получаются по рекомендации автора предложений. Они не утруждают себя мыслями о том, что следует искать новых вариантов решений и получать лучшие результаты.

Такое возникает обычно тогда, когда человек теряет способность задавать себе и окружающим вопрос — почему? Приобретение личного опыта начинается, прежде всего, ответом на вечно детский вопрос — почему?

Роль хорошего, мудрого учителя, воспитателя, имеющего свой жизненный опыт, умно направляющего ученика на приобретение своего личного опыта, велика — это редкость и благодать.

Зачастую учитель — это человек, выполняющий жандармские действия по отношению к стремлениям молодого человека самостоятельно познавать и находить выход из сложных лабиринтов, расставленных жизнью вопросов.

Роль учителя, поводыря, весьма деликатна, а учить в высшем учебном заведении тем более ответственно.

В течение многих последующих десятилетий существовало положение, что главное — защитить докторскую диссертацию, и практически, автоматически человеку давалось право претендовать на заведование кафедрой и привилегию быть учителем, поучать, диктовать, «делать» науку для кандидатов в ученые.

Практически никто и никогда не задумывался над тем, а может ли быть педагогом этот ученый? Бывали случаи, когда окончивший институт папочкин сынок тут же защищал кандидатскую диссертацию, еще не став врачом. Такой кандидат «околовсяческих» наук начинал поучать, становился ассистентом и двигался к профессорской должности по зеленой улице.

Хотя в институте работает много настоящих учителей, самозабвенно любящих свое врачебное и педагогическое дело. Именно они, имея свой личный опыт, щедро делятся им, передавая это богатство студентам, врачам.

Одним из таких личностей был профессор отоларинголог Александр Рубенович Ханамиров. Прежде всего — это человек широко образованный, блестяще знавший и разбирающийся в тонкостях живописи, владеющий искусством скульптора, долгие годы проработавший ассистентом на кафедре основателя анатомической школы Ростовского медицинского института, профессора Яцуто, где зарекомендовал себя с хорошей стороны, как муляжист и создатель учебных пособий-препаратов.

Любил музыку, поэзию, был склонен к изобретательству. Нас, молодых врачей, работающих в клинике по соседству, потрясало его желание и умение лечить больных, добиваться правильного диагноза, а главное, создавать инструменты различного рода, приспособления, манипулировать ими, непременно добиваться успеха в лечении. Он мог создавать целые конструкции, приспособления для лечения только одного больного, гордиться этим, демонстрировать успех всем. Глядя на его энтузиазм, невольно заражался, и хотелось таких же успехов.

В этом враче-профессоре все спрессовалось как бы воедино: блестящее знание анатомии, топографии, опыт познания предыдущих поколений, владение пластикой и умение создавать не только в воображении, но кистью то, что вынашивалось в сознании.

Порой мы забывали, что это ученый, пишущий книги, статьи, председательствующий на ученых советах, с мнением которого считались не только в нашей стране, подходили к нему запросто, когда вопрос касался сложного и непонятного случая в диагностике — требовалась его врачебная помощь.

Его постоянно, как магнитом, притягивало к тяжелым больным, и он работал над ними индивидуально, добиваясь успеха.

Мы об этом знали и постоянно были рядом с ним, любуясь его работой, а он щедро одаривал нас за любознательность, стараясь всегда показать молодому врачу, как выйти из сложной ситуации, решая запутанные задачи диагностики, И все тяжелое и непредсказуемое брал на себя, извлекал инородные тела у детей из бронхиального дерева, оперировал на среднем ухе, возвращая слух рожденным глухими и немыми.

В больнице он был врачом, которого уважали за ум, добросовестность, любовь к труду рядового врача и понимание задач, стоящих перед руководством больницы.

Им в больнице возглавлялось научное общество практических врачей, выпускался ежегодный сборник трудов больницы, именно им была дана инициатива, найдены средства с предприятий и построен виварий, а экспериментальная операционная и поныне существует. Многие годы врачи, начинающие свою практическую деятельность, были обязаны ему поддержкой и созданием микроклимата и условий для выполнения научной работы, впоследствии они выросли в профессоров, доцентов, заведующих кафедрами.

В клинике у него был строгий порядок, он знал каждого больного в деталях, а учебный процесс был показательным, пожалуй, только в институте.

Как-то поздней ночью меня, молодого врача-хирурга, вызвали в соседствующее лор-отделение, где дежурила такая же, как и я, молодая врач-практикант. Скорой помощью была доставлена юная особа с множественными ножевыми ранениями передней поверхности шеи. Больная находилась в сознании, но проекции ран были крайне тревожны в отношении повреждения сосудов. Совместная ревизия всех десяти ран по всей глубине не дала предполагаемых результатов. Поставив капельницу на всякий случай, пришлось повторить ревизию, производя ее более тщательно, и вдруг… из проекции расположения общей сонной артерии с шипением вырвался фонтан крови, окрашивая все вокруг и вселяя страх и ужас окружающим. Место поражения было закрыто пальцем, а врач-стажер упала в обморок. Малейшее движение указательного пальца в ране вызывало мощное кровотечение. Что было делать дальше, какова тактика? Мозг лихорадочно прокручивал все варианты подхода к поврежденной общей сонной артерии, а опыта выполнения подобных манипуляций не было. О случившемся сообщили профессору домой по телефону, он приказал не предпринимать никаких мер, не убирать пальца, прикрывающего повреждения в сосуде, и ждать его немедленного приезда. Вскоре на попутном самосвале он приехал в клинику.