Чезаре Ломброзо - Политическая преступность Страница 59

Чем бестолковее маттоиды в своих писаниях, тем находчивее и остроумнее они, однако ж, при словесном споре. В обыденной жизни они также оказываются очень смышлеными, даже хитрыми и понятливыми, в противоположность настоящим гениям, которые всегда бывают очень непрактичными.

Благодаря воздержанности, честности и энтузиазму, с которым они поддерживают свои убеждения, столь же растяжимые, сколь абсурдные; благодаря своей благообразной внешности и житейской практичности; наконец, благодаря крупицам истины, всегда заключающимся в их учениях, хотя бы в виде общих мест, доступных пониманию толпы, маттоиды пользуются большим влиянием на эту толпу, особенно в смутные времена.

Они нравятся массам именно потому, что вульгаризируют истину, высказывая ее в форме общих мест и сводя на личность, причем иногда удовлетворяют тому чувству справедливости, которое каждый носит в своей душе и которое на практике беспрестанно нарушается в парламентарных странах, так как у честных людей не хватает мужества стоять за него.

Правда, все это они делают из эгоизма, так что правосудие их похоже на правосудие разбойника, грабящего богатых для того, чтобы помогать бедным и прежде всех самому себе, но ведь большинство не обращает внимания на такие мелочи, как цели и средства, лишь бы только личные желания были удовлетворены.

Затем маттоиды, в противоположность гениям и сумасшедшим, связаны друг с другом общностью интересов. Они представляют собой нечто вроде масонского союза, основанного с целью взаимного самовосхваления и противодействия осмеянию, которое рано или поздно повсюду их настигает, а также с целью борьбы против людей действительно гениальных. Ненавидя друг друга, они все же являются солидарными и если не радуются успеху товарищей, то радуются результатам этого успеха – посрамлению гения, так как толпа почти всегда предпочитает маттоида последнему.

Надо заметить, что политические маттоиды весьма часто проводят свои идеи и планы с замечательным искусством. В этом отношении классическим примером может служить Малле. Сидя в сумасшедшем доме, без денег и без войска, при содействии одного священника и одного служителя он пробует свергнуть Наполеона, что ему почти и удается благодаря убийству одного министра, аресту начальника полиции, изданию поддельных декретов и обману почти всех корпусных командиров, которых он уверил, что Наполеон погиб. И это не первая его попытка: в 1808 году он уже пробовал поднять бунт, сочинив из своей головы «Senatus consulte»[29].

Участие маттоидов в политических преступлениях тем опаснее, что когда они видят крушение своих иллюзий, то есть вместо всеобщего поклонения, к которому стремились во что бы то ни стало, встречают насмешки, да еще находятся под влиянием голода и алкоголизма, то теряют равновесие, отличающее их от сумасшедших, и сразу приобретают эпилептоидную импульсивность, под влиянием которой совершают насилия, прибегают к революционным попыткам, часто удающимся в самом начале.

Так, Манджионе из мирного филантропа сразу превращается в буяна и ранит Джуссо, против которого вел полемику; Сбарбаро, политический философ-реформатор, вдруг на заседании факультета начинает бросать чернильницами в головы своих товарищей и оскорбляет министров, не отступая даже перед шантажом. Кокапиллер не заходит так далеко, но все же грозит тюремным сторожам и вызывает к себе прокурора, исключительно для того чтобы сказать ему: «Если я не сделался королем, так только потому, что не хочу им быть».

В одном из таких припадков буйства, конечно, Сбарбаро ходил голым и публично поцеловал на улице одну незнакомую ему старуху, восклицая: «Я должен был это сделать, потому что она похожа на мою мать!»

Та же эпилептоидно-импульсивная наклонность проявляется и в наполненном угрозами письме его к депутату Бачелли, в котором он заявляет, что, прежде чем утопиться в Тибре, желает дать урок Италии. А вслед за этим письмом он прислал другое, написанное в тоне униженной просьбы, что еще более подчеркивает контрасты в его настроениях.

Во всех поступках маттоидов альтруизм является предлогом или маской для преступлений. Поэтому-то они и становятся во главе революций, бунтов и заговоров, более или менее искусно прикрывая личные интересы общественными.

Спавента совершенно справедливо говорит о Сбарбаро: «Он вполне искренно стремится к справедливости, но смотрит на нее с чисто личной точки зрения, то есть считает преступлением всякое несогласие с собой, наказывая его бранью и угрозами». Все они таковы. Сбарбаро, Кордильяни, Лаццаретти, Баффье – все считали себя мстителями за несправедливости.

Ормеа, тридцатилетний рабочий, по-видимому вполне нормальный, напечатав демагогическую статью в одной малораспространенной газетке, считает себя уже состоящим у правительства на замечании, тем более что он стремится получить вселенную и освободить народ при помощи своих открытий. Поэтому в пустой ссоре из-за кур, выпущенных им на засеянное поле, он стреляет в хозяина и в карабинеров, которые пришли его арестовать; в выговоре хозяина и в появлении полиции он видит месть правительства за написанную им статью.

При полной готовности на преступление маттоиды, однако ж, совершают его с меньшей решительностью и меньшим искусством, чем прирожденные преступники, для которых это дело привычное и самое подручное. Они даже не всегда пользуются подходящим оружием. Так, Пассананте, Кордильяни, Копорали, Баффье прибегают к кухонным ножам и камням, а Вита – к коробке с безвредной жидкостью, притом так хорошо упакованной, что она не разорвалась бы, если бы даже была наполнена нитроглицерином. Довольно часто они стреляют холостыми зарядами, как в недавних покушениях против Карно и Ферри. У них обыкновенно не бывает сообщников, они не устраивают засад, не приготовляют себе алиби, не запираются, а прямо признают себя авторами преступления.

Характерным признаком маттоидов, общим для них с истеричными, является многописание – обилие писем, проектов, брошюр, которыми они забрасывают самые ходкие газеты, администрацию и даже первого попавшегося. Другим характерным признаком их служит отсутствие раскаяния в преступлении, несмотря на то что совести они не лишены. Иногда они даже хвастаются своими подвигами – удовольствие достичь, наконец, известности и принести пользу человечеству заглушает в них всякие другие чувства.

2) Маттоиды-преследователи. Есть, между прочим, особая разновидность маттоидов, весьма часто страдающих болезнями или аномалиями печени и сердца. В противоположность вышеописанным, они не обладают правильно развитым нравственным чувством и постоянно считают себя обиженными только потому, что никак не могут добиться успеха. Видя повсюду преследование, они сами превращаются в преследователей всего того, что, по их мнению, преднамеренно мешает им проявить свою силу, – против богатых, против глав государства, даже против того политического режима, который дозволяет им действовать.

Примешивая свои личные ссоры и антипатии к политической борьбе, они нападают на депутатов, чиновников, министров, которым приписывают свои личные неудачи, оскорбляют судей и делаются иногда адвокатами всех тех, которых считают угнетенными. По словам Бюхнера, один из таких маттоидов основал в Берлине общество покровительства жертвам суда и уведомил об этом короля.

Примером такого маттоида может служить Санду, надоедавший Наполеону III и Бильо. Тардье дает следующие о нем сведения.

В ранней молодости Санду был чрезмерно самолюбивым адвокатом без практики и находился в жалком положении до тех пор, пока Бильо, товарищ его по школе, не создал ему служебного положения, превышающего его способности. Убедившись затем в психической ненормальности своего школьного приятеля, Бильо от него отступился. Тогда Санду свалил ответственность за все свои ошибки на Бильо и стал жаловаться на неслыханные преследования последнего, тогда как на самом деле сам клеветал на него непозволительным образом.

Переходя от глупого высокомерия к самому низкому подлизыванию, он то грозил, то унижался, то требовал, чтобы с ним говорили как с представителем сильной партии, а то давал понять, что удовольствуется койкой в сумасшедшем доме, как бедный больной.

В одном и том же письме он грозит убить Бильо и просит у него яда, чтобы самому отравиться, причем делает его своим душеприказчиком и сообщает свои распоряжения насчет похорон.

Политическая окраска его бредовых идей беспрестанно меняется; он пристает последовательно ко всем партиям и от всех потом открещивается; приписывает Карно обещание сделать его депутатом от Парижа, но ставит при этом условие состоять под покровительством графа Персиньи, а не герцога Морни!

Предполагая, что Франция и Европа интересуются только им одним, он сравнивает себя с Монтескье и ждет выбора в Академию за свой «Трактат о величии и падении демократии».