Джеймс Бертрам - История розги Страница 78

Именно одна из подобных сцен была главной причиной крушения его последнего матримониального проекта. Чтобы сломить сопротивление только что купленной им девственницы рабыни, он велел ее высечь при себе двум рабам-варварам, но и после наказания девушка продолжала все-таки сопротивляться и даже слегка оцарапала его ногтями. Это привело Метелиуса в такое бешенство, что он тут же велел девушку сечь веревками до потери сознания. Конечно, тут не было ничего особенного, он только воспользовался своим правом собственника женского тела. Но об этом случае стали рассказывать болтуны-рабы, значительно, как всегда, преувеличив; о нем узнали в семье, где Метелиус сделал предложение и ему отказали.

Метелиус в самое последнее время воспылал сильной любовью к прелестной Цесилии – падчерице своего двоюродного брата проконсула Лициния Курзо. Этот чиновник недавно вернулся в Рим после довольно продолжительного пребывания в одной из провинций Малой Азии. Поехал он туда бедным холостяком, а вернулся богатым и женатым на вдове одного римского гражданина, покинутой там вместе со своей единственной дочерью. Впрочем, подобный брак был вполне понятен, так как жена проконсула, Юлия Помпония, была тридцати шести или тридцати семи лет и в полном расцвете своей замечательной красоты. Что же касается до ее дочери – Цесилии, то она отличалась чистотой своих форм и очаровательным личиком.

По возвращении в Рим, проконсул искал общества своего старого родственника, чтобы, при помощи его связей, проникнуть в самые аристократические семьи. Метелиус скоро воспылал страстью к молодой девушке и через несколько дней сделал предложение. Лициний, понятно, ничего не имел против этого брака, но мать и дочь наотрез отказались принять предложение. Дело в том, что Метелиус некоторыми своими сарказмами над манерами и неумением держать себя в обществе сильно задел самолюбие Юлии Помпонии. Цесилии тоже не нравилась грубость обращения, его частые припадки гнева и отсутствие той утонченной вежливости, с которой она познакомилась на Востоке.

Так как обе женщины имели громадное влияние на проконсула, человека уже в годах и истощенного от всевозможных излишеств, то Метелиус вскоре встретил и с его стороны пассивное сопротивление своим матримональным планам, что его страшно раздражало.

Лициний сильно его любил, но находился под очень большим влиянием своей жены и падчерицы, чтобы быть в состоянии настоять на своем желании. Случай же с наказанием рабыни убедил его окончательно в жестокости характера своего будущего зятя, и он, хотя и с сожалением, решительно отказал ему в руке своей падчерицы. Чтобы закрепить окончательно за собой победу и навсегда удалить неприятного претендента, Юлия и Цесилия каждый день рассказывали про Метелиуса самые неприятные вещи, выставляя его кровожадным развратником.

Эти сплетни еще более взбесили римлянина и без того раздраженного крушением сладострастных вожделений, которые возбудила в нем редкая красота Цесилии. Кроме того он, не без основания, видел, что ими могут воспользоваться его политические враги, а плебеи отказаться голосовать за него. И тогда все его честолюбивые мечты развеются, как дым, также как матримональные планы. Он рисовал в своем воображении, как он останется старым холостяком безъ всяких почестей. Как раз ему только что, случайно, удалось подслушать в Форуме далеко не лестное о себе мнение, происхождение которого ему отлично было известно. Вот почему он вернулся домой страшно раздраженным против всех женщин вообще и в частности особенно против тех, которые так сильно ему вредили.

Перебирая в своем уме самые невозможные планы мести и с трудом сдерживая свой от природы бешеный характер, Метелиус продолжал нервными шагами ходить по комнате, довольно скромно меблированной, когда дверь отворилась и показался Фаос с женщиной, которая должна была разрядить на себе его гнев и удовлетворить его страсть к флагелляции.

Рабыня, которая шла за вольноотпущенником, была еще довольно молодая женщина, лет двадцати пяти, со смуглым лицом и очень толстыми губами, свидетельствовавшими о ее африканском происхождении. Ее звали Гисбэ. Она родилась в доме родителей Метелиуса и с малолетства привыкла к покорности и беспрекословному исполнению всевозможных капризов своих господ. Сознавая, что она совершенно беззащитна и находится в полной их власти, Гисбэ старалась покорностью избегать слишком частых телесных наказаний. На ее горе природа одарила очень развитым крупом и, благодаря этому, господский гнев очень часто оставлял на нем чувствительные следы.

Для Гисбэ достаточно было одного беглого взгляда, чтобы сразу определить степень раздражения Метелиуса и убедиться, что ее ожидает жестокое наказание, хотя она ни в чем не провинилась. Она слегка побледнела; Гисбэ множество раз подвергалась наказанию розгами, все-таки она страшилась их горячих ласк. Ее опытность рабыни удержала ее от проявления даже тени сопротивления, когда Фаос, положив ее грудью на сиденье высокого стула, стал привязывать ей руки и ноги. Это была мудрая предосторожность, иначе молодой человек, конечно, приказал бы исполосовать плетью женщину, которая была бы настолько глупа, что позволила бы еще усилить его нервное возбуждение неуместным сопротивлением. Не произнося ни одного слова, в то время как Метелиус, тоже в полном молчании, следил за всеми этими знакомыми ему приготовлениями, Фаос поднял платье Гисбэ и привязал его к верхней части тела, обнажив таким образом совершенно тело женщины, у которого выступали во всей наготе два смежных полушария мощного крупа, покрытого тонкой, блестящей кожей… Положив недалеко несколько пучков, принесенных с собой, длинных, довольно толстых и свежих березовых розог, он молча вышел из комнаты, оставив господина наедине с его жертвой.

Женщина лежала неподвижно, слегка только вздрагивая в ожидании неизбежного наказания. Метелиус перестал шагать и его горевшие недобрым огнем глаза, не отрываясь, смотрели на этот обнаженный перед ним женский круп. Юлия Помпония, думал он, должна была иметь подобный же круп, и он дорого бы заплатил, чтобы иметь его в своем распоряжении. Цесилия, конечно, обладала менее развитым крупом. Но он с наслаждением бы высек его. От одной этой мысли все лицо его побагровело, и, взяв в руки пучок розог, он приблизился к покорной рабыне.

Заметив, что розги подняты над ней, женщина инстинктивно сжала свои обнаженные ягодицы. Спустя секунду последовал по ним первый сильный удар розог, вызвавший у бедной Гисбэ глухой стон. За первым ударом безостановочно стали сыпаться следующие. Гисбэ была очень закаленная в этом отношении, но в этот день Метелиус сек женщину без всякой пощады. Розги свистали в воздухе и со страшной силой ложились на тело женщины. Вскоре ягодицы стали покрываться красными рубцами, все более и более расширявшимися. Сначала Гисбэ стонала, затем вскоре она стала кричать, а потом молить о прощении, хотя она по опыту знала, что самые трогательные мольбы не останавливали наказания. Господин, действительно, продолжал наказывать ее, не обращая внимания на ее крики и жалобы. Как и предсказывал Фаос, по мере причинения страданий невольнице, гнев Метелиуса утихал. Стоны, мольбы о пощаде и крики наказываемой женщины доставляли ему удовольствие; он даже стал улыбаться при виде иссеченного розгами крупа молодой женщины. Метелиус продолжал его сечь, но уже более направлял удары розог несколько ниже крупа женщины, которая от страшной боли напрасно сжимала свои ляжки. В глазах Метелиуса показался яростный огонек и он, конечно, продолжал бы сечь несчастную, пока она не потеряла бы сознания, если бы не отворилась дверь и на пороге не появился бы Фаос.

– Прости, господин, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – твой родственник Лициний умер и говорят, что он назначил тебя своим единственным наследником.

Глава III Телесные наказания у римлян – III

Метелиус рассеянно слушал монотонное чтение писцом инвентаря оставленного имущества Лициния. Как верно передал ему вольноотпущенник, проконсул оставил все свое наследство молодому патрицию. Но перечисление всех оставленных ему богатств нисколько не трогало его, если бы не одно обстоятельство, которое являлось последствием этого наследования.

По смерти Лициния, Юлия и ее дочь Цесилия проявили страшную скорбь и в тоже время беспокойство. Обе выразили желание немедленно покинуть Рим, чтобы, – говорили они, – скрыть свое горе в какой-нибудь глухой и отдаленной деревушке. Метелиус ничего не имел против подобного желания. Но законные формальности требовали присутствия вдовы, а также было необходимо посоветоваться с адвокатами. Юлия так торопилась исчезнуть, что предлагала даже отказаться от своей законной доли наследства. Подобная поспешность сильно интриговала молодого человека; как, вдруг, в один прекрасный день, он к величайшему своему удивлению, нашел разрешение этой загадки.