Юрген Торвальд - Империя хирургов Страница 8

Я почувствовал, как в нем снова затеплилась надежда, хотя он и боялся верить в лучшее: возможные неудачи и разочарования пугали его. «Завтра утром я заеду к Вам около одиннадцати часов, – предупредил я. Если статьи, которые мне удастся найти, убедят нас обоих, то в Берн или Вену можно будет телеграфировать, чтобы не ждать, пока письмо дойдет по почте».

Было почти три часа ночи, когда я сидел в моей библиотеке, разбирая выпуски «Венского еженедельного медицинского вестника», «Архива клинической хирургии» и «Немецкого хирургического журнала». Я искал в них статьи об открытиях в области хирургии щитовидной железы, которые публиковались, насколько я мог припомнить, последние несколько лет и также встречались в журналах за последние несколько месяцев. Речь шла прежде всего об исследованиях цюрихского профессора Розе, венского профессора Теодора Бильрота и его ученика Вельффлера, а также молодого бернского профессора Теодора Кохера, которому едва исполнилось сорок. Впервые все эти имена упоминались некоторое время назад в хвалебной статье Эсмарха, хирурга, работающего в Киле.

Попытки устранить опухоль щитовидной железы при помощи скальпеля имеют такую же долгую историю, как и сама болезнь. Но так же длинна история связанных с этим промахов, ошибок и смертей, из-за чего укоренилось мнение, что любая операция на щитовидной железе – бойня, исход которой предопределен. Уже хирурги Древнего Рима пытались вскрыть мускулатуру шеи и пальцами вылущить опухоль. Часто при этом они сталкивались с чудовищными кровотечениями, которые не удавалось остановить. Двести лет спустя Гален сообщил об операции на щитовидной железе ребенка, в ходе которой была «вырвана» находящаяся глубоко под кожей опухоль. Ребенок оправился от потери крови, но после операции потерял способность говорить. Гален обнаружил, что непосредственно за щитовидной железой, рядом с трахеей проходит едва различимый нерв – так называемый возвратный нерв, – который влияет на деятельность голосовых связок. Его повреждение, разрыв или сдавливание ведут к потере речи или, в лучшем случае, к неспособности разговаривать внятно. По прошествии еще тысячи лет Парацельс предупреждал о чрезвычайной опасности дальнейших шагов в этой области. Он установил, что кровеносные сосуды в нездоровом органе располагаются особым образом. На рубеже XVIII и XIX вв. несколько французских хирургов, в их числе Десол, Дюпюйтран и Руа, прооперировали пациента с тяжелой формой зоба и постановили, что в таких случаях терапевтика бессильна. Это и был случай Эстер. Не существует средства, которое препятствовало бы дальнейшему увеличению железы и сдавливанию трахеи. И если Кэбот не желал дочери смерти от приступа удушья, если не хотел видеть, как она медленно угасает, после очередного тяжелого приступа способная дышать лишь через канюли, выходящие из ее шеи, ему придется выбрать путь, оставляющий надежду на спасение…

Я чувствовал, что Кэбот был готов пойти на то, что я ему предлагал. «Телеграфируйте профессору Бильроту в Вену и профессору Кохеру в Берн. Спросите их, когда они могли бы осмотреть Эстер. Но я попросил бы вас осмотреть ее в любом случае. Узнайте также, что думает каждый из этих врачей. Ведь им, вероятно, более всего известно о щитовидной железе и ее заболеваниях…»

Кэбот посмотрел на Винтерса устало и нерешительно. «Что Вы думаете…?» – спросил он. Винтерс не ответил. Он только слегка пошевелил своей худой морщинистой рукой, покоившейся на набалдашнике его трости. Помолчав, он сказал: «Может, вы попросите доктора Хартмана позволить мне подумать над его предположениями еще восемь дней?» Чрезвычайно изумленный, я взглянул на Кэбота. Неужели он не видел, что Винтерс почувствовал свою слабость и теперь тянул время, чтобы найти новые доводы в пользу терапевтического лечения? Но Кэбот, стоило только надавить на него, обратился ко мне: «Будьте добры, выполните просьбу доктора Винтерса».

«Вилльям, – сказал я, – Эстер уже двадцать три. Пора спросить ее, какой судьбы она хотела бы для себя…»

В этот момент Винтерс покачал своей маленькой седой головой и сказал: «Эстер еще ребенок…»

«Вы находите?» – переспросил я. А потом добавил: «Вилльям, Вы тоже так думаете?»

Кэбот избегал моего взгляда. «Разумеется, мы обсудим с ней это», – сказал он неуверенно.

Я почувствовал, что за всем этим скрывалась некая тайна, некий тайный заговор, которому могло помешать мое стремление отвезти Эстер в Европу. Но только это могло уберечь ее от судьбы Сьюзан. «Могу я пожелать Эстер скорейшего выздоровления?» – поинтересовался я, надеясь таким образом все же поговорить с девушкой наедине.

«К сожалению, в таком состоянии она не может принимать посетителей…» – ответил Винтерс. Кэбот посмотрел на меня, будто бы извиняясь, но не смея перечить. Он не проговорил ни слова.

«Вилльям, – сказал я, – надеюсь, Вы достаточно хорошо все обдумали. Это одна из тех возможностей, упустив которую, приходится сожалеть до самого конца жизни…»

Я провел несколько дней в ожидании каких-либо новостей с Пятой авеню. На пятый день я самостоятельно телеграфировал Бильроту и Кохеру. Я поинтересовался, могли бы они в случае необходимости произвести удаление опухоли щитовидной железы и считают ли они, что это могло бы иметь положительный результат. Я хотел получить от них конкретное подтверждение, которое помогло бы мне убедить Кэбота. По истечении запрошенных Винтерсом восьми дней ни от Кэбота, ни от Эстер я не получил никаких известий. Зато два дня спустя пришел ответ профессора Кохера. В телеграмме он выражал готовность взяться за этот случай при условии, что сможет лично обследовать пациентку. Операция, на его взгляд, была необходима, и исход ее виделся ему успешным.

Следующим утром я получил письмо от Эстер:

«Мой отец рассказал, что Вы считаете операцию верным средством спасти меня. Доктор Винтерс расценивает это как покушение на убийство. Он втолковал моему отцу, что это было бы преступлением против меня и что мое состояние после еще более ухудшится. Но я не верю ему. Умоляю Вас, скажите, правда ли в Европе меня смогут вылечить или мне лучше оставить и эту надежду? Бурт передаст мне Ваш ответ».

Посыльный дожидался, пока я напишу несколько строк в ответ. К письму я приложил копию телеграммы Теодора Кохера. Я был убежден в своей правоте и считал необходимым ее отстаивать. На следующее утро меня ждали два письма: одно – от Кэбота, второе – от Винтерса. Оба были написаны днем раньше. «Из Ваших рассказов, – писал Кэбот, – я узнал, что хирурги могут вылечить чуть ли не от всех болезней. Но я не понимаю, как Вы могли умолчать об огромной опасности операций на щитовидной железе, единственно чтобы добиться Вашей цели. Я убежден в искренности Вашей веры в хирургию, но мне сложно простить Вам этот поступок. Доктор Винтерс напишет Вам об остальном. Сегодня я и Эстер уезжаем во Флориду. Теплый воздух наверняка пойдет ей на пользу и облегчит дыхание».

Я надорвал конверт, в графе «Отправитель» которого значилось имя Винтерса. Он в том числе содержал документы, которые я передал Кэботу.

В самом письме говорилось:

«К моему глубочайшему сожалению, я должен был отговорить мистера Кэбота последовать Вашему совету. Ваши немецкие профессоры полагают, что щитовидная железа не является жизненно важным органом. Но я не думаю, что в теле человека есть хотя бы один орган, который являлся бы таковым, пусть даже хирурги в первый год после ее опрометчивого удаления как один утверждают, что причиной новым недугам в спешке проведенная операция. Нужно отдать Вам должное, от Вас только лишь по невнимательности ускользнули несколько наблюдений, сделанных профессором Бильротом и его ассистентом доктором Велффлером, которых Вы так хвалили, по ходу их экспериментов. После большей части операций по удалению опухоли проявлялись тонические судороги, которые в конечном итоге приводили к смерти, или в особенно коварных хронических случаях возникали периодические, сопровождающиеся острой болью конвульсии, превращавшие якобы здорового человека в такого же калеку, каким он был до операции. Я не думаю, что требуются еще какие-то аргументы в пользу того моего убеждения, что удаление щитовидной железы есть преступное вмешательство в человеческую природу, и ее месть за это бывает поистине страшна. Поэтому я был вынужден изложить мистеру Кэботу все достоверные факты. С благодарностью возвращаю Вам все документы, в целостности которых Вы можете удостовериться».

Я швырнул письмо на стол. Впервые я ощутил по отношению к Винтерсу непреодолимую ненависть. Его слепота виделась мне преступной. То, что он посылал Эстер дышать «теплым воздухом» – будто бы качество воздуха могло помешать росту опухоли и беспощадному сужению дыхательного прохода – было за гранью моего понимания.

Сегодня, спустя много лет я готов посмотреть на Винтерса и его твердолобый консерватизм в несколько ином свете – более миролюбиво, потому что сегодня уже обозначены фактические границы возможностей хирургии, сегодня остались далеко позади трагические неудачи Кохера в области хирургии щитовидной железы, о которых тогда я только готовился узнать. Я еще раз просмотрел статьи. Выяснилось, что Бильрот наблюдал судороги, или «тетанию», как выражался он сам и его коллеги, только в шести случаях из двухсот. Но доказывают ли эти шесть случаев, что потеря щитовидной железы приводит к тяжелым заболеваниям, если в ста девяноста четырех случаях никаких осложнений не последовало? Для тетании, кроме полного или частичного удаления щитовидной железы, существовало множество причин. Я подробно изучил доклады Кохера. Там говорилось, что в его клинике не было выявлено ни одного случая тетании, во всяком случае, об этом свидетельствовали те материалы, которыми я располагал. Казалось, только Бильрот несколько раз сталкивался с ней. В отличие от Кохера он до сих пор не ответил на мою первую телеграмму. Я телеграфировал ему вторично – на этот раз попросив сообщить мне о предпосылках, протекании и опасностях тетании. По непонятным причинам и на этот раз ответа из Вены не последовало. Только позже я узнал, что Бильрот был в отъезде. Тогда я отправил вторую телеграмму Кохеру. Мне ответил один из его ассистентов, некто по фамилии Ру. Он сообщал, что Кохеру никогда не доводилось наблюдать таких явных случаев тетании, как Бильроту. Но и у Бильрота доля этих пациентов была ничтожна, поэтому нет оснований считать, что именно удаление щитовидной железы было причиной тетании. Он подозревал, что речь в этом случае шла о разрыве некоего нерва или о повреждении смежных органов и тканей, как и в случае с потерей голоса. Получив телеграмму из Берна, я отправил посыльного на Пятую авеню, чтобы он узнал адрес Кэбота во Флориде. Он вернулся с пустыми руками. Секретарь Кэбота отказался дать ему адрес. Тогда, будучи уверенным в своей правоте, на его нью-йоркский адрес я отправил письмо, выражающее недовольство и искреннее негодование. Оно заканчивалось следующими словами: «Я считал Вас человеком, который умеет принимать решения. Когда такой человек, как Вы, стоит перед выбором между неминуемой смертью и операцией, которая приводит к смертельному исходу в десяти процентах случаев, а к тому, что Бильрот называет тетанией, еще реже, оставляя девяносто процентов шансов на спасение, правильное решение не должно даться тяжело…»