Коллектив авторов - История русского романа. Том 2 Страница 21

В разговорах с Нивельзиным Волгин высмеивает либеральное фразерство Рязанцева и компании, подчеркивая, что оно способно принести только вред русскому обществу, потому что внушает ложные надежды и сбивает с толку людей. Он разъясняет Нивельзину, что нельзя переходить к революционному действию, пока общество не готово к нему, пока нет массового революционного движения. Причины поражения революции 1848 года во Франции именно в том, что массы народа не были подготовлены к сознательному осуществлению революционных задач: «Возьмите вы наш вчерашний разговор о 1848 годе. Как я бранил французских демократов за то, что они сочинили февральскую революцию, когда общество еще не было приготовлено поддеря? ивать их идеи. Так‑то оно, так; разумеется, вышла мерзость» (106). Без сознательного участия широчайших масс трудового народа невозможны никакие серьезные и глубокие преобразования. Поэтому и в России нельзя ожидать ничего, кроме мерзости, от «освобождения», проводимого реакционным самодержавием. «Так вот оно и у нас. Толкуют: „Освободим крестьян“. Где силы на такое дело? — Еще нет сил. Нелепо приниматься за дело, когда нет сил на него. А видите, к чему идет: станут освобождать. Что выйдет? —

Сам судите, что выходит, когда берешься за дело, которого не можешь сделать. Натурально, что испортишь дело, выйдет мерзость» (106).

С четвертой главы романа в сюжетное действие вступает новое лицо — Болеслав Иванович Соколовский, в котором отражены черты друга Чернышевского — польского революционера 3. Сераковского, героя восстания 1863 года. Он находится под сильнейшим влиянием либеральных иллюзий, носится с проектом положения об отмене телесных наказаний в армии, включается в ту суетливую и бесплодную деятельность, которою заняты Рязанцев и его компания. Но по силе и энергии характера, по темпераменту политического борца, агитатора и организатора, по пламенной преданности интересам народа Соколовский с самого начала оказывается на три головы выше всех либеральных болтунов.

Такой человек не может долго оставаться в плену либеральных иллюзий, они чужды самому существу его характера. Но даже и ему недостаточно теоретически разъяснить его ошибки. Соколовский — практик, и только на практическом опыте борьбы он может и должен убедиться в фальшивости либералов и либеральных идей. Поэтому Волгин отказывается и от общения с Соколовским, не хочет спорить с ним, разъяснять ему свои взгляды на крестьянский вопрос. «Он и не похож на нашу дрянь, но в таком же одурении, как они» (141), — резюмирует Волгин свои впечатления от первой встречи с Соколовским. После целого ряда разочарований Соколовский увлекся новым проектом — выступить с адресам от лица русской общественности, и опять на личном опыте убеждается, что либералы «умеют только вешать носы и хныкать» (187), что он не найдет сочувствия в их среде.

Только «тогда Волгин пошел дальше» (187) и попытался впервые объяснить ему, почему и адрес не нужен, как не нужны вообще правительственные реформы, выгодные только помещикам. В этом разговоре Волгина с Соколовским с исключительной ясностью и силой раскрывается подлинная классовая природа либеральных надежд и «освободительных» планов самодержавия. В. И. Ленин в работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал — демократов?» полностью цитирует и подробно комментирует этот разговор, как классическое выражение революционно — демократической позиции Чернышевского в крестьянском вопросе: «… Волгин (в уста которого Чернышевский вкладывает свои мысли) говорит:

„Пусть дело освобождения крестьян будет передано в руки помещичьей партии. Разница не велика“, и на замечание собеседника, что, напротив, разница колоссальная, так как помещичья партия против наделения крестьян землей, он решительно отвечает:

«„Нет, не колоссальная, а ничтожная. Была бы колоссальная, если бы крестьяне получили землю без выкупа. Взять у человека вещь или оставить ее человеку — разница, но взять с него плату за нее — все равно. План помещичьей партии разнится от плана прогрессистов только тем, что проще, короче. Поэтому он даже лучше. Меньше проволочек, вероятно, меньше и обременения для крестьян. У кого из крестьян есть деньги, тот купит себе землю. У кого их нет — так нечего и обязывать покупать ее. Это будет только разорять их. Выкуп — та же покупка“».[54]

В. И. Ленин видит в этих суждениях Волгина свидетельство гениальности Чернышевского, понимавшего, «что существование правительства, прикрывающего наши антагонистические общественные отношения, является страшным злом, особенно ухудшающим положение трудящихся».[55]

Волгин заявляет Соколовскому: «Если сказать правду, лучше пусть будут освобождены без земли». В. И. Ленин разъясняет это положение следующим образом: «То есть если так сильны у нас крепостники — помещики, пусть лучше выступают они открыто, прямо и договаривают до конца, чем прятать эти же крепостнические интересы под компромиссами лицемерного абсолютного правительства».[56]

По словам В. И. Ленина, Чернышевский «протестовал, проклинал реформу, желая ей неуспеха, желая, чтобы… получился крах, который бы вывел Россию на дорогу открытой борьбы классов».[57] Такова позиция последовательного демократа и революционера, таков идейный смысл событий, изображенных в «Прологе пролога».

Когда все общественные силы достаточно полно обрисованы перед читателем, Чернышевский сталкивает их в прямом политическом действии в картине банкета, созванного по поводу выхода царских рескриптов. Это составляет кульминацию сюжета.

Неожиданно для Савелова и либералов, уже считавших, что «дело свободы» окончательно проиграно, Чаплин получил отставку, и рескрипт был подписан царем. Чернышевский подчеркивает, таким образом, что правительство встало на путь реформ вовсе не благодаря деятельности прогрессистов, не вследствие интриг Савелова, а «по общественной необходимости». Правительство встало на путь фальшивого и лицемерного «освобождения» крестьян сверху для того, чтобы предотвратить действительное их освобождение снизу. Но либералы приписывают себе честь «победы»: «Они задрали носы и пошли по Петербургу победителями, завоевателями» (189).

Соколовский все еще не освободился от власти Либеральных надежд и предлагает Илатонцеву созвать провинциальных помещиков, чтобы, взяв их на испуг, использовать их растерянность, вызванную рескриптом, и вырвать от них подписи, обеспечивающие более выгодные для крестьян условия выкупа. Но либерал Рязанцев приглашает на обед правительственного чиновниканреформиста Савелова, и тот со всей определенностью разъясняет помещикам, что реформа будет проводиться в интересах помещиков и руками помещиков, что крестьяне отданы правительством им на разграбление.

Обед у Илатонцева приводит к результатам, прямо противоположным тем целям, для которых он был затеян. Так раскрывается предательская роль либералов, прикрывающих цветистыми фразами реакционную политику самодержавия.

Только теперь Соколовский на опыте убеждается в том, что на основе правительственных постановлений, опираясь на либеральных прогрессистов, ничего невозможно сделать в интересах народа.

Сцена обеда у Илатонцева является кульминацией сюжета не только потому, что здесь окончательно выясняется характер реформы и определяется развязка события, стоящего в центре сюжета, но и потому, что единство лагеря крепостников, правительства и либералов становится тут очевидным. В этой сцене непримиримость противоречий между помещиками и крестьянами, между либералами — прогрессистами и революционерами — демократами достигает наивысшей силы. Лагерю реакции одиноко противостоит здесь революционер — демократ Волгин. Он выступает как представитель мнений, «врожденных русскому народу, народу мужиков, не понимающих ничего, кроме полного мужицкого равенства» (195). Он уверен в том, что после действительного раскрепощения народа, после уничтожения помещичьего землевладения и крепостной кабалы Россия двинулась бы вперед семимильными шагами. Ио для этого необходимо, чтобы «освобождение было полное и мгновенное, по мыслям народа…» (197), а такое освобождение возможно только силами самого народа. Глубокий трагизм положения Волгина заключается в понимании того, что полицейско — самодержавная власть сильна и крепка пассивностью, покорностью масс, их неспособностью к организованному революционному действию: «Жалкая нация, жалкая нация! — Нация рабов, — снизу доверху, все сплошь рабы… — думал он, и хмурил брови» (197).

В статье «О национальной гордости великороссов» В. И. Ленин разъяснил подлинный смысл этих чувств и размышлений Волгина: «Мы помним, как полвека тому назад великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: „жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы“. Откровенные и прикровенные рабы — великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А, по — нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения».[58]