Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство Страница 26

Прочтите подряд эти несколько строк:

Вы думаете, это бредит малярия?Это было,было в Одессе.«Приду в четыре», — сказала Мария.Восемь.Девять.Десять.Любит? Не любит? Я руки ломаюи пальцыразбрасываю разломавши.Так рвут загадав и пускаютпо маювенчики встречных ромашек.

Не правда ли, это читается как одно стихотворение? А между тем первые строки взяты из поэмы «Облако в штанах», завершенной в 1915 году, а последнее четверостишие — из самых последних его стихов, написанных в 1930-м и печатающихся во всех собраниях сочинений поэта под рубрикой «Неоконченное».

А вот еще — такое же:

Глазами взвила ввысь стрелу.Улыбку убери твою!А сердце рвется к выстрелу,а горло бредит бритвою.Как говорят, инцидент исперчен,любовная лодка разбилась о быт.Я с жизнью в расчете, и не к чему переченьвзаимных болей, бед и обид.

Здесь тоже: первое четверостишие — из поэмы «Человек» (1916), а второе — из предсмертного письма, написанного 12 апреля 1930 года, за два дня до самоубийства.

Маяковский — великий лирический поэт. Он и в поэмах своих был лириком:

Это время гудит                        телеграфной струной,это     сердце                с правдой вдвоем.Это было             с бойцами,                             или страной,или     в сердце                  было                         в моем.

Даже в своей поэме о Ленине он не удержался в границах эпоса:

Люди — лодки,                      хотя и на суше.Проживешь                 свое                        пока,много всяких                   грязных ракушекналипает             нам                  на бока.А потом,            пробивши                           бурю разозленную,сядешь,            чтобы солнца близ,и счищаешь                  водорослей                                    бороду зеленуюи медуз малиновую слизь.

Или вот это:

Если б          был он                    царствен и божествен,я б     от ярости                   себя не поберег,я бы       стал бы                  в перекоре шествийпоклонениям                   и толпам поперек.Я б     нашел              слова                      проклятья громоустого,И пока          растоптан                        я                          и выкрик мой,я бросал бы                  в небо                            богохульства,по Кремлю бы                     бомбами                                  метал:                                           долой!

Кстати, не из-за этих ли строк его поэма о Ленине на какое-то время попала в список запрещенных книг?

В библиотеку я записался в Ленинскую — Румянцевскую, кроме того гораздо удобнее оказалась читальня МОСПС в Доме Союзов. Вот в этой библиотеке, в ее читальном зале, я и провел весь 26-й год. День в день. Модестов — известный русский статистик — заведовал тогда этой читальней. Там был и домашний абонемент. Видя такое мое прилежание, он дал разрешение давать мне книги домой из спецфонда. Это был не то что спецфонд, а просто полки, где ставили книги, снятые с выдачи по циркулярам Наркомпроса: по черным спискам (как в Ватикане)…

Там, с этих полок, я и прочел «Новый мир» с «Повестью непогашенной луны» Пильняка, «Белую гвардию» Булгакова в журнале «Россия», «Ленин» Маяковского — поэма «Ленин» стояла на этих ссыльных полках года три.

ПЕРЕКЛИЧКА

…Било солнце                      куполам в литавры.На колени, Русь!                         Согнись и стой. —До сегодня                 нас                      Владимир гонит в лавры.Плеть креста                   сжимает                                каменный святой…А теперь             встают                       с Подола дымы,киевская грудь                      гудит,                               котлами грета.Не святой уже —                         другой,                                    земной Владимиркрестит нас                 железом и огнем декретов.

Есть в Ленине Керженский дух,Игуменский окрик в декретах,Как будто истоки разрухОн ищет в Поморских Ответах.

Мужицкая ныне земля,И церковь — не наймит казенный.Народный испод шевеля,Несется глагол краснозвонный.

Нам красная молвь по уму, —В ней пламя, цветенье сафьяна;То Черной Неволи БасмуПопрала стопа Иоанна.

Борис — златоордный мурза,Трезвонит Иваном Великим.А Лениным — вихрь и грозаПричислены к Ангельским ликам.

Есть в Смольном потемки трущобИ привкус хвои с костяникой,Там нищий колодовый гробС останками Руси великой.

«Куда схоронить мертвеца» —Толкует удалых ватага…Поземкой пылит с Коневца,И плещется взморье-баклага.

Спросить бы у тучки, у звезд,У зорь, что румянят ракиты…Зловещ и пустынен погост,Где царские бармы зарыты.

Их ворон-судьба стережетВ глухих преисподних могилах…О чем же тоскует народВ напевах татарско-унылых?

Лирическому поэту не надо искать героя. Он сам становится героем своих стихов.

Лирический поэт так говорит о себе:

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишутменя, и жизни ход сопровождает их.

Лирический поэт выплескивает в стихи сегодняшние, сиюминутные свои мысли, чувства, ощущения, а потом — по прошествии времени — они сами собой складываются в лирический сюжет.

Вот так у юного Лермонтова выплеснулось:

Мне нужно действовать, я каждый деньБессмертным сделать бы желал, как теньВеликого героя, и понятьЯ не могу, что значит отдыхать?

Думал ли он тогда, что пройдут годы, и у него вырвется, выплеснется такое:

Печально я гляжу на наше поколенье.Его грядущее — иль пусто, иль темно,Меж тем, под бременем познанья и сомненья,В бездействии состарится оно.

Так — сам собою, помимо воли автора — завершился этот, забрезживший в его ранней юности лирический сюжет.

У Маяковского было несколько таких лирических сюжетов, таких — через всю его жизнь проходящих — сквозных лирических тем.