Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве» Страница 33

Все Названные значения Солнца Содержатся в мифе о нём, развёрнутом в «Слове». Миф о Светлом И Тресветлом Солнце, видимо, создан Поэтом, что не исключает наличия в его основе архетипа. В мифе выражена не только философия Природы, но и философия истории, так как действия Солнца теснейше переплетены с прошлым, настоящим и будущим Руси.

В солнечном мифе противопоставление «неба — земле» снято без помощи богочеловека. Союз людей с Солнцем достигается путём понимания Его «языка» и осознания необходимости действовать в согласии с Его «повелениями». Мифологическое Море все ещё живёт в сознании Поэта и сохраняет извечное противостояние Суше: на него также распространяется власть Солнца (Море Полуночи, сполохи и «погашенные» вечерние зори), а следовательно, принципиально допускается возможность союза и взаимопонимания со всей мыслимой Вселенной.

Природа «разговаривает», открывая человеку тайны бытия, на разных иносказательных «языках». «Язык» Солнца — «язык» света и тени, «язык» цветового спектра радуги — самый распространённый в Природе и в «Слове». На этом «языке» с огромной силой выражено скрытое художественное содержание образов Потемневшего, Гневного и Карающего Солнца, глубинное содержание связанных с ними символов «Кровавые Зори», «Холмы–Горы», «Погребальные Костры», «Вечер», «Ночь», «Ночь над Киевом», «Черное Покрывало», «Синее Вино, Смешанное с Пеплом», «Крыша Златоверхого Терема без Князька», «Два Померкших Солнца», «Два Молодых Месяца», «Песня Готских Дев», «Утренний Плач Ярославны», «Море Полуночи». Их структура, их система изобразительно–выразительных средств могут служить доказательством диалектичности мышления Поэта, высочайшим образцом применения которого является, на мой взгляд, осмысление глубинного смысла числа 10 в символе «Десять Соколов». Их поэтика и сила воздействия в огромной степени обусловлены тем, что они входят в миф о Солнце, который философски и эстетически неразрывно связан с реальной социально–политической действительностью Руси.

«Свет», «светлый» выступают в «Слове» в мифологических значениях «счастье», «жизнь», однако им противополагаются не только «тьма» и «тёмный», но и ещё четыре определения — «чёрный», «кровавый», «синий» и «тресветлый». Кроме того, шесть цветовых характеристик (белый, серебряный, серый, зелёный, красный и огненный) имеют двоякое значение: иногда такое, как «светлый», иногда — как «тёмный». Общее впечатление от соотношения «света» и «тени» и соотношения цветов — разрастание владений «тьмы» (смерти) за счёт поглощения владений «света» (жизни) — характерно для того момента в истории Руси, который отображён в «Слове». В силу этого «светотеневые» и цветовые определения стали философскими и эстетическими обобщениями действительности, отразившими страшную угрозу существованию русского народа и государства со стороны сил Мрака и, разумеется, реальность познающего разума самого Поэта. Вариативность значений света и цветов может быть новым свидетельством диалектичности его мышления. Особенно отчётливо это обнаруживается на противопоставлении «светлый» — «тресветлый». Противоположные значения (жизнь — смерть) обусловлены здесь лишь степенью интенсивности одного и того же зрительного восприятия, то есть иное понятие рождается только путём количественного умножения базового понятия. Оппозиция «светлый» — «тресветлый» фиксирует и демонстрирует переход количества в качество. Значит, диалектическая противоречивость этого процесса отчётливо осознавалась Поэтом, хотя, возможно, не осмысливалась именно в таких философских категориях.

Мгновение, когда помрачневшее лицо светоносного верховного божества иносказательно дало понять Игорю правду о будущем — о гибели его войска и о пленении его самого, — это мгновение символизирует, на мой взгляд, и творческое кредо Поэта. Вот так же, как великое Солнце на «языке» света и тьмы, Поэт на словесном языке будет «петь» о светлом и тёмном в своём времени, ибо какова природа Космоса, такова и природа всех его частей, включая жизнь людей и их самих. Этот момент озарения может, по–моему, символизировать также зарождение критической и символико–реалистической эстетики Поэта и — шире — древнерусской художественной литературы.

Представление о богатстве «светотеневого» языка Поэта будет неполным, если не отметить тот тип образа, в котором, «тьма» присутствует неявно, внутри слова, и воспринимается лишь воображением. Нашествие Тьмы на Свет (врагов на Русь) станет тогда ещё более тревожным: «Долго спускается ночь. На поля лёг туман», или «…взбаламучены реки, пылью поля прикрывает», или «но часто вороны каркали, трупы деля меж собой, да галки на своём языке говорили, собираясь лететь на поживу» — и т. д.

Мрачное символическое значение получил в «Слове» древнерусский глагол «прикрыта» (прикрыть, закрыть, покрыть), благодаря чему Поэт смог создать огромной обобщающей силы образ Пустыни Смерти. В первый раз глагол употреблён в стихе «Тьма от него все войско прикрыла», предвещающем беду воинам Игоря, второй — в стихе, означающем опасное приближение этой беды («чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца») и третий — в стихах со значением осуществляющейся беды («земля трясётся, взбаламучены реки, пылью поля прикрывает»). Во всех случаях знаком беды является не глагол «прикрыта» сам по себе, а иные слова и словосочетания, хотя неверно было бы сказать, что он вовсе не участвует в создании мрачного смысла. В четвёртом же стихе «уже пустыни силу прикрыла» этот смысл целиком выражен глаголом «прикрыти». Здесь нет ни явного, ни скрытого присутствия «тьмы», а только заёмное, как бы удержавшееся и застывшее в глаголе «прикрыти» от его прежних одинаковых значений, но тем не менее в высшей степени образотворческое.

Из языческой древности пришли в XII век и ожили на страницах «Слова» зловещие порождения Мрака: половецкое птицеподобное божество Див, страж владений степняков и хищный враг Русской земли; сеятельница раздоров Обида, отнимающая для Мрака человеческие души; воплощение коварства и агрессивного зла — Лжа. Нашествие Тьмы неизбежно привело к массовой гибели людей, которая всегда сопровождается печальными спутницами языческих похорон — Карной и Желей. Закономерно появился в «Слове» и образ загробного мира, в который волею злой судьбы «погрузились» тысячи русских воинов, — образ реки Каялы.

Знатоки «Слова» по–разному толкуют вопрос об отношении Поэта к вере в сверхъестественные существа низшего класса. Мне думается, вера в духов — в том виде, в каком она представлена в «Слове», — не может быть основанием для упрёков в мировоззренческой отсталости. В XII веке, при тогдашнем уровне знаний о психической жизни человека было невозможно объяснить только рационалистически, без обращения к мифологии причины многих её проявлений (обида, коварство и пр.). Даже в поэме Гения.

«Слово» наполнено разнообразными звуками — голосами среды, окружающей человека. Они всегда эстетически значимы, тончайше оркестрованы как осмысленные компоненты иносказательной системы. Возникновение их символического, глубинного смысла может быть хорошо показано сравнением следующих примеров: «Солнце тьмою ему путь преграждало, ночь грозою ему стенала, птицы свистом страшили, зверь — смятеньем своим. Див кличет с вершины дерева…» и «Овлур за рекой в полночь свистнул коней. Разумей, княже Игорь: надо быстро бежать! Клик в ответ полетел, стук пошёл по земле». «Клик» или «свист» сами по себе «окрашены» семантически и эстетически нейтрально. Их устрашающий смысл в первом и тревожно–радостный — во втором создаётся только контекстами, наиболее общее значение которых определяется Тьмою (гневом Солнца) и сполохами Северного Сияния (милосердием, помощью Солнца).

«Звуковой» язык «Слова» очень богат: песнь и крики лебедей, рокотание струн, пение соловья, розное «пение» копий и пение Готских Красавиц, ржание коней, звон славы и походов Гориславича, звон золота и звон колоколов, стон грозы и стон Русской земли, свист птиц и свист Овлура, предупреждающие кличи Дива, угрожающе–торжествующие кличи половцев, победный клич Черниговских полков, скорбные кличи Карны и Жели, скрип телег, клёкот орлов, брехание лисиц, удары мечей и сабель о шлемы, веянье ветра, покрикивание пахарей, грай и карканье ворон, галдёж галок, треск копий, плеск лебединых крыл о воду и расплёскивание Волги вёслами, крики от ран, рыканье раненых туров, молотьба цепами булатными, плачущие крики чайки, плач Ярославны, стук по Земле, стук дятлов. За единичными исключениями смысл звуковой «речи» связан в «Слове» со смертью, скорбью, печалью, тревогой или опасностью. Это, конечно, является следствием замысла «Слова», под облучением которого даже мирные, благоприятные звуки, как покрикивание пахарей или стук цепов при молотьбе, переосмыслены и насыщены значениями «смерть», «смертельная опасность», «трагедия». Печально и «весёлое пенье соловья», так как оно предвещает рассвет Гзаку и Кончаку, ночью мчащимся в погоне за Игорем, печально и прекращение пения соловья, ибо оно является для русичей, ночующих посреди Половецкого поля, знаком надвигающейся беды. Слова «звон» и «звенеть» имеют в поэме шесть значений, из которых четыре окрашены в минорные тона (позвенел мечами о шлемы литовские, звон русским золотом, звон «прадедней» славы, звон от походов Гориславича) и один (воображаемый) — «звон славы в Киеве» — в мажорный. А «звон колоколов» св. Софии в Полоцке, приглашавший христиан к заутрене, интерпретирован не как призывный голос бога, а как голос дисгармоничный, чуждый Всеславу. В этом «звоне» нет ни радости, ни величия.