Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве» Страница 34

В целом изумительная поэтическая звукопись усиливает драматическую и трагедийную интонацию «Слова», возбуждает у читателя (слушателя) ощущение тревожного предчувствия близкой опасности, назначение которого содействовать прозрению и объединению русских князей.

Суть отношения Поэта к Природе кратко можно, пожалуй, выразить словами «своя», «чужая» и «всеобщая». «Своя» — что особенно хорошо видно в плаче Ярославны и диалоге Игоря с Донцом, — это родная земля, где живут русичи, по которой текут русские реки и т. д., друг и помощник, например, Днепр или Донец, к которым можно обратиться с просьбой и на отклик которых можно рассчитывать. «Чужая» — это земля за пределами Руси, её враг; зона страданий, болезней, смерти — часть мифологического Моря. «Своя» и «чу-, жая» природы находятся в противоборстве, что ясно выражено, например, в том месте, где подводится первый итог разгрому Игоревых войск. «Всеобщая» Природа, своя для всех, равно служащая разным племенам и народам, но никому в особенности не принадлежащая, — это Солнце и подвластные ему стихии (ветры, зори, туманы, бури и т. д.), то есть видимая космическая и атмосферная часть Природы. Солнце — главный повелитель в Природе, от Его распоряжений зависит все и вся: «своя» Природа (Стугна) может выполнять функции «чужой», чужая (в побеге Игоря) —.«своей», а «всеобщая» может быть и «своей» (сполохи, зори) и «чужой», как в Половецком поле, и т. д.

Оказывается, Природа не укладывается в ложе мифологического мышления двоичными оппозициями, требует отказа от застывшего дуального осмысления и конструирования мира. В силу этого стало возможным осознание Поэтом изменчивого характера Природы и — как результат — создание потрясающего силой художественного прозрения образа Стугны, символа диалектического самопревращеяия друга во врага.

Чтобы получить поддержку Природы, требуется, по мысли Поэта, не приносить жертвы богам, а понимать её «язык» и действовать в согласии с её «волей». Эта идея открывает безграничный простор для развития человеческой мысли, возвеличивает разум, выпрямляет человека. В «Слове» нет никого, ни бога, ни дьявола, кто был бы над Природой, кто мешал бы людям черпать её мудрость и соединять в спасительный союз свои силы с её могуществом. Такое отношение к Природе по своему типу является диалектико–рационалистическим, возрожденческим. Однако в XII веке и гениальная мысль была не в состоянии совсем освободиться от идеи бога, ибо наукой ещё не была открыта и разумно объяснена природа Солнца и других «чудес» Космоса.

Практическая и эстетическая основа восприятия Природы Поэтом близка нам, его далёким потомкам. Естественные науки всегда требовали и требуют от своих адептов понимания тайных «языков» Природы, а лучшие художники мира находили и находят в её творениях идеал прекрасного. Конечно, в жизни Поэта и его современников Природа была гораздо более значительным и личным фактором, чем в нашей нынешней. Однако в последние десятилетия происходит удивительное явление: открытие термоядерной энергии и способов её применения, освоение космического пространства с новой силой возвращают человека к Природе, нерасторжимым узлом связывают их судьбы. Современная прогрессивная мысль зовёт людей жить не вопреки Природе, а в согласии с нею. Иначе, чем в XII веке, или в эпоху Ренессанса, в иных, и в более сложных взаимосвязях, но по сути так же, как и тогда, идея союза с Природой стала важнейшим фактором истории и судьбы людей. Однако ныне мы твёрдо знаем: только от человека, от его разума (и воли) зависит, будет ли Природа для него прекраснейшим Другом — Донцом и спасителем или она станет ему опаснейшим Врагом — Стугной и общей могилой.

Философия жизни людей выводится Поэтом из философии Природы только в целом, а потому он не ставит знак тождества между человеческим сообществом и миром Космоса.

В «Слове» нет (и не могло быть) идеи эволюции Природы, но мысль об изменении людей и отношений между ними лежит в основе его замысла и сюжета.

В жизни древнерусского человека огромную, часто определяющую роль играла традиция. Сегодня никого не удивляет, что Поэт XII века, размышляя о будущем Родины, вспоминает умерших князей и призывает современников брать или не брать с них пример. Кажется, что он поступает, как нынешний поэт. Однако это впечатление верно лишь отчасти. Чтобы осознать сходное и различное в их отношении к прошлому и будущему, необходимо раскрыть представления XII века о том, что происходит с человеком после смерти.

Язычник, уходя в мир иной, уходит в прошлое, к предкам, и, думается мне, именно поэтому время, которое было перед ним, называлось «предним», а время, остававшееся за ним, называлось «задним». Оба времени не просто смыкались на границе, а отчасти налагались одно на другое, шли параллельным курсом, и предки (или их души) не отрывались от жизни потомков, а продолжали принимать в ней активное, хотя и невидимое участие. В сознании язычника человек и после смерти не переставал быть современником последующих поколений, примером и помощником своим потомкам.

Душа христианина на пороге загробного мира улетала в будущее, в чистилище, ад или рай, а за нею оставалось настоящее время, в котором продолжали жить живые. Связь между настоящей, временной, и будущей, вечной жизнью христианина выражалась только в том, что вечное бытие было либо наказанием. либо вознаграждением за земную юдоль. Его душа после смерти погружалась в своё индивидуальное будущее целиком, либо вкушая райское блаженство, либо страдая от адских мук. До грядущего Страшного Суда всякая связь между нею и живыми поколениями обрывалась. После физической смерти лишь души святых продолжали влиять на земную жизнь, вмешиваться в людские дела, быть примером для живущих.

В «Слове» сохранились следы языческих представлений о потустороннем мире. Его местонахождение «ниже дна реки» констатируется дважды — «во дне Каялы» и «затвори дне при темне брезе» — и оба раза от лица Поэта.

В первом случае с иным миром связывается также золотой цвет, который был для язычника одним из его признаков. Поэт не сомневался, что после смерти тело человека погибает. Это видно по таким образам, как отрубленные «половецкие головы», трупы русичей, которые «делят меж собой» вороны, «отвердевшее тело» Игоря, «посев» поля костьми убитых. Поэт, видимо, думал, что человеческая душа после смерти отделяется от тела («веют душу от тела») и продолжает жить, приняв образ животного или птицы, например, соловья (душа Бояна). Подобное представление соответствует общему воззрению Поэта на Природу.

Никаких элементов христианского учения о загробной жизни в «Слове» не обнаруживается. Ничего христианского нет и в представлениях Поэта о преемственности поколений. Он отчётливо видит: предки и потомки сосуществуют, делают общее, длинное дело. На этом фундаменте покоятся все, далеко не всегда языческие, взгляды Поэта на связь времён.

В «Слове» представлены три вида традиции. Во–первых, родо–племенная, которую Поэт оценивает двояко. Поскольку «прадедняя слава» помогает Ярославу Черниговскому бить врагов, побуждает его отказаться от эгоистической политики нейтрализма, постольку такую традицию Ольговичей Поэт поддерживает. Если же верность своим предкам противоречит интересам Родины и народа, то Поэт безоговорочно отвергает подобную традицию, решительно выступает за полный разрыв с «дедами» Гориславичами. Однако связь с прошлым Родины, а не рода–племени, непременно должна быть сохранена, а потому Поэт «выбирает» Игорю нового «деда» — Владимира Мономаха, то есть тот исторический пример для подражания, который «работает» на укрепление единства русских князей. Гакой подход ломает родо–племенную традицию и вскрывает её глубокое несоответствие потребностям времени. Освященное мифологией, обязательное подражание своим «дедам» заменяется целесообразно–творческим отношением к памяти о них, к их наследию, которое во всех случаях подчиняется главному критерию — объединению сил для борьбы с врагами. Родо–племенная традиция отвергается и заменяется традицией Владимира I, то есть общерусской, патриотической. И «внуки» Ярослава и «внуки» Всеслава, — потомки одного князя, Владимира I, а потому Поэт всех их призывает прекратить распри и заключить союз во имя защиты Родины от врагов и усиления её могущества.

В конечном счёте единство традиции основывается на единстве Рода, но осмысленного более широко и исторически более глубоко. С этой точки зрения становится понятным, что Поэт не мог в «Слове» восходить к ещё более древним истокам русской государственности, к предкам Владимира I, так как тогда традиция снова сужалась бы, распадаясь на родо–племенные ареалы. Не мог он — по той же самой причине — вести общерусскую патриотическую линию и от Владимира Мономаха.