Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве» Страница 35

В конечном счёте единство традиции основывается на единстве Рода, но осмысленного более широко и исторически более глубоко. С этой точки зрения становится понятным, что Поэт не мог в «Слове» восходить к ещё более древним истокам русской государственности, к предкам Владимира I, так как тогда традиция снова сужалась бы, распадаясь на родо–племенные ареалы. Не мог он — по той же самой причине — вести общерусскую патриотическую линию и от Владимира Мономаха.

Особого рассмотрения заслуживает отношение Поэта к Бояну. Бояновский взгляд на «песнетЕорчество» Поэт ясно осознает как устаревший, не способный охватить противоречивее развитие действительности. В его наследии он находит и то, что достойно подражания, что будет жить вечно — высочайшее художественное мастерство, любовь к Родине и то, что надо преодолеть как препятствие на пути развития искусства и патриотического воспитания людей в новых исторических условиях — мифологическое представление о назначении и содержании искусства, о неизменном идеальном образе своего князя. Такое понимание преемственности в искусстве, по сути, не отличается от возрожденческого. Оно рационалистично и диалектично: старое не отбрасывается целиком, а частично удерживается в новом и помогает его развитию. Оно исторично: образ Бояна рассматривается в неразрывной связи с изменением времени. 800 лет назад Поэт поставил актуальнейший вопрос о соотношении традиции и новаторства в искусстве. И дал на него ясный ответ, основное содержание которого осталось истинным до наших дней.

Отношение Поэта к историческим предкам в главном лишено мифологизма, хотя оно и возникло на языческой почве. Владимир I, Ярослав Мудрый, Боян, Гориславич или Владимир Мономах живут одновременно с Поэтом лишь постольку, поскольку продолжаются их дела, живут их примеры, их слава. Родной дед Игоря «умирает» для него, как только Игорь отказывается идти по его следу и выбирает иной путь. В принципе таково и наше отношение к «предкам», к эпическим героям прошлого, хотя оно, разумеется, обогащено и углублено диалектико–материалистической, классовой интерпретацией исторического процесса и поставлено на интернациональное основание.

Новаторское понимание традиции было обусловлено более глубоким, чем языческое или христианское, пониманием противоречия между «своим» и «чужим». Конечно, жители Русской земли, женщины и мужчины, князья и бояре, дружинники и воины, пахари и сеятели — «свои», а жители других земель — «чужие». Однако этим дело не исчерпывается. Ведь Гориславича, русича, Поэт считает врагом Руси, «чужим», а половца Овлура — её другом, «своим». Главным критерием патриотизма тут является не национальная или территориальная принадлежность, а конкретные дела, полезные (вредные) для Руси и Русского государства. К этому необходимо добавить, что защиту Руси Поэт понимает и как защиту интересов её трудового народа. Его чувство Родины имеет отчётливое демократическое содержание. Но и это ещё не все. В христианском государстве огромное значение придаётся вероисповеданию: любой христианин — «свой», патриот, любой язычник — «чужой», поганый враг. Этот религиозный фанатизм чужд Поэту, и, я думаю, не в последнюю очередь потому, что язычниками были многие, если не большинство русичей, в том числе и среди тех, кто храбро сражался и погиб на Каяле. Гориславич, наверное, был христианином, а половец Овлур — язычником. Сам Поэт, пожалуй, считал себя скорее язычником, чем христианином, но кто же усомнится в его деятельной любви к Родине?

Таким образом, «свой» и «чужой», сохранив тесную связь с национальностью и территорией, а тем самым и с традицией, получили в «Слове» более широкое и глубокое содержание как применительно к Природе, так и к человеческому обществу. И там и тут Поэт не стал в тупик перед самоизменением «своего» в «чужого», и наоборот, а нашёл в этом подтверждение правды времени и своей правоты.

Диалектическое понимание взаимосвязи «своего» с «чужим», «прошлого» с «настоящим» нашло совершенное художественное выражение в таких символах, как «Десять Соколов», «Стая Лебедей», «Лебединая Песнь», «Тайна», «Песнетворчество Бояна», «Боян — Соловей Старого Времени», «Боян и Время», «Гориславич», «Сердце, Закаленное в Буести», «Помолодевший Старик», «Обесчещенные Мечи», «Род Гепардов» и другие. Их эстетика основана не на мифе о Светлом и Тресветлом Солнце, а на знании истории и культуры Руси, на глубоком понимании движения времени. Идейно–образное содержание этих символов доказывает широту и всесторонность исторически–конкретного, диалектического мышления Поэта, самостоятельность, глубину и верность его постижения действительности. Множество метафор, метонимий, эпитетов и других тропов, входящих в структуру символов, примыкающих к ним или их дополняющих, поражают своей ёмкостью и выразительностью. Будучи внутри символа, они символизируются, получают высокую обобщающую способность: «кровавые зори», «обильные времена», «кричат телеги», «стязи глаголют», «ковать крамолу» и т. д. Эта особенность художественного письма Поэта давно по достоинству оценена исследователями «Слова».

Междоусобные войны, войны под знаком Трояна не новое явление на Руси. Однако Поэта тревожит их небывалый размах: ими охвачены все князья. Русь — это было ясно Поэту — развивается по гибельному пути раскола. Всю страсть души вложил он в идею объединения князей на борьбу за спасение Руси от политической и национальной катастрофы. Об этом непререкаемо свидетельствует «Слово» в целом, но особенно проникновенно лирические отступления, гневно–скорбные обвинения князей или взволнованные обращения к ним: «Какие раны, братья…», «Что за шум, что за звон издалече слышится мне…», «И вот, братья, невесёлое время настало…», «О, далече к Морю залетел сокол, птиц избивая!», «Ярослава внуки и все внуки Всеслава!», «О, стонать Русской земле…». Тот же лейтмотив звучит в маленькой гневной поэме о разорении Руси князьями Гориславичами, во «Сне Святослава» и в его «Золотом Слове», в повести о Всеславе и в трогательнейшей элегии об Изяславе. Как все же долго длится пора раздоров на Руси, как удручает сознание эта длительность и отсутствие ясной перспективы избавления от беды. «Одолело уныние, сникло веселие, плачут трубы городненские!» Но Поэт находит в себе силы бросить вызов отчаянию, решительно осудить распри и указать путь их прекращения.

Поэт не замирает, подобно боярам, в фаталистском оцепенении перед циклическим бегом времени, а страстно убеждает князей вмешаться в ход событий и переломить его в пользу Руси. Твердо стоя на реальной исторической почве, он ратует за единую общерусскую политику войны и мира с врагами, но не призывает к самовластию одного князя, которое было в «первые времена», в годы правления Владимира I или Ярослава Мудрого.

Главное для него — дружные, добровольные действия против врагов и согласие с Природой, активное, творческое отношение людей к своей судьбе. Хотя в Природе предопределено, что Солнце — повелитель всех стихий и сил, но эту предопределённость Поэт переносит на сообщество людей символически, а не механически. Военным предводителем князей должен быть тот, кто является среди них «солнцем». В 1185 году такой фигурой, по мнению Поэта, был Святослав III, великий князь Киевский. Поэма не политический трактат, и не надо ожидать от Поэта, что он подскажет князьям, каким образом они должны определять, кто достоин скреплять своей властью Крышу Златоверхого Терема Руси. Решение оставляется на усмотрение князей.

Единство русских сил мыслится под верховной властью одного князя — как это и было в «первые времена». Но если тогда оно устанавливалось — что, конечно, знал Поэт, — в результате насилия, побед в междоусобных войнах, то теперь он хотел бы, чтобы оно было результатом добровольного согласия князей. Если тогда единовластие распространялось на внутреннюю и внешнюю политику Руси, то теперь Поэт призывает только к единству сил для защиты границ Родины, не затрагивая самостоятельности князей в остальных вопросах управления княжествами. Единство Руси, несомненно, понимается гибче — как целесообразное самообъединение большинства князей. И здесь диалектический ум Поэта не устрашился, противоречивого разнообразия, а сумел отыскать в нём скрепляющее звено, общий политический интерес. Кроме того, он отметил другие практические потребности и стимулы самообъединения. Такой трезвый подход способствовал частичному преодолению философского идеализма Поэта, возлагавшего надежды и на сверхъестественные силы Природы.

История подтвердила стратегическую правоту Поэта. Другое, дело — конечная мера воздействия «Слова» на ход событий, за что мы, разумеется, не можем упрекать его.

…Войны, войны, несть им числа — войны с «чужими», с, врагами, и войны со «своими», между русскими князьями. И великому Святославу и боярам, похоже, все войны видятся неизбежными. Поэт же, требуя прекращения кровавых междоусобиц, исходит из того, что эти войны не являются неизбежными. Но войны с врагами и он считает неотвратимыми и поддерживает походы против них, потому что эти войны открывают перспективу «усыпления Лжи», то есть отдаления вражеских нашествий вследствие истощения их сил.