Элла Войтоловская - Практические занятия по русской литературе XIX века Страница 47

В. И. Ленин указывал, что формы человеческого мышления не являются чем‑то внешним по отношению к этому мышлению. Они отражение в нем и в чувствах человека непрерывно развивающегося «конкретного содержания мира» и поэтому сами, будучи обусловлены содержанием, не надысторичны, а создаются и изменяются в процессе общественного развития. Все это верно и по отношению к художественному творчеству. Понятно поэтому, что научный социально–исторический и искусствоведческий анализ содержания художественного произведения не может быть абстрагирован от анализа его формы. На ряде примеров развивает эти мысли Г. М. Фридлендер. «Всякое литературное произведение многослойно, и один из его главнейших секретов состоит в том, что оно воздействует на сознание читателя одновременно различными своими слоями. Читая (или слушая) стихотворение, читатель одновременно воспринимает его логический смысл и «магию» его поэтической речи — ощущает различные, сменяющиеся оттенки его ритма, его языка и стиха, которые находятся в определенном, более или менее сложном взаимодействии со смыслом»[247].

1. Изучение лирического стихотворения, как и всякого художественного произведения, возможно только в единстве содержания и формы. Это принципиальное положение должно лечь в основу всей работы со студентами. Вопрос этот освещается в интересной теоретической статье Г. М. Фридлендера «О некоторых проблемах поэтики сегодня». Автор пишет о том, что Ленин не имел возможности уделить специальное внимание поэтической форме, но, занимаясь проблемами материалистической теории познания, он в «Философских тетрадях»[248] дал глубокое освещение вопросам взаимоотношения содержания и формы в развитии природы, общества и в истории познания. И это имеет «величайшее методологическое значение для верной научной постановки и решения также специфических проблем художественной формы»[249].

Так же как и литературное произведение, многослоен и язык его. «Реализм… открыл в слове не одно или несколько, но целый сгусток разнообразных изобразительных и выразительных возможностей»[250]. Будучи главным средством общения между людьми, язык выполняет и другие многообразные функции, отражающие социальную сущность и психологические особенности общающихся. Язык художественного произведения является не только формой проявления содержания, но и сам выступает в качестве предмета художественного изображения. Долгие годы писатель «собирает» язык своих героев по словечкам, по пословицам. Язык каждого из персонажей подслушан художником у жизни, а затем воплощен им в его творениях. Понятно, что в художественном творчестве в целом, и в поэзии в особенности, анализ языковых форм не может иметь самодовлеющего значения и проводиться вне связи с содержанием. В то же время и содержание оказывается обезличенным и непознаваемым в случае бесплодной попытки исследовать его в отрыве от словесно–художественных категорий и форм.

Примером тонкого диалектического анализа поэтического произведения являются статьи С. Я. Маршака, которые могут послужить хорошим введением в работу со студентами по вопросу о нерасторжимом единстве содержания и формы. С. Маршак пишет, что размеры, рифмы, интонации, музыкальная тема рождаются вместе с поэтической мыслью. Он учит вниманию к слову, показывая на конкретных примерах, как поэт чувствует «возраст» каждого слова, как он умеет отличить словечки, ненадолго вошедшие в народную речь, от «золотого фонда» языка. Пушкин всегда безошибочно знал, где годятся старые и где нужны новые слова. Поясняя, почему Пушкин, воевавший с архаистами, сам прибегал к славянизмам, Маршак пишет: «Старинные слова, как бы отдохнувшие от повседневного употребления, придают иной раз языку необыкновенную мощь и праздничность»[251]. Он приводит много примеров того, как поэт «возвращает словам первоначальную свежесть», энергию, полнозвучность — достоинства, которыми они не обладали, покоясь в бездействии на страницах словарей»[252]. Подлинный знаток и мастер слова, он показывает то многообразие оттенков, которое поэтическое слово получает в стихотворной строке.

С. Маршак рассказывает, как много раз, начиная с отроческих лет, он перечитывал стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» и как заново «открыл» его уже в зрелом возрасте. Стихотворение стало для него «еще загадочнее и поэтичнее», с новой ясностью обнаружилось, как «соответствуют ритму нашего дыхания сосредоточенные, неторопливые строки с теми равномерными паузами внутри стиха, которые позволяют нам дышать легко и свободно». Форма и мысль, поэтические средства и содержание нерасторжимы в этом стихотворении Лермонтова: «Размер, ритм, аллитерация, рифмы, цезура служат одной музыкальной и смысловой теме»[253].

Беседуя со студентами о единстве формы и содержания лирического стихотворения, преподаватель может указать как на один из образцов литературоведческого анализа статью Д. Максимова «О двух стихотворениях Лермонтова «Родина» и Выхожу один я на дорогу». Остановимся на стихотворении «Родина». Все творчество Лермонтова проникнуто любовью к родине, но задача исследователя, как полагает Д. Е. Максимов, заключается в выявлении своеобразия и особенностей этой любви. «Личный, вполне оригинальный и чрезвычайно значительный» подход к этой теме у Лермонтова раскрывается в таких стихотворениях, как «Бородино» (1837) и особенно в «Родине» (1841). Именно здесь «создается еще неизвестный в лирике того времени образ народной России»[254]. По мнению Д. Е. Максимова, не лишено оснований предположение Б. М. Эйхенбаума и Н. И. Мордовченко, что лермонтовская «Родина» полемически направлена против славянофильского стихотворения А. С. Хомякова «Отчизна» (1839). Это подтверждается тем, что в размышлениях лирического героя стихотворения отвергаются позиции, близкие к славянофилам.

Сам лирический герой, несомненно, близок Лермонтову. Это мыслитель, живущий большими вопросами своего времени, живо чувствующий окружающую жизнь. Он анализирует и свое чувство к отчизне. Он отвергает близкую славянофилам идеализацию «заветных преданий» «темной старины», не влечет его и якобы неколебимый «полный гордого доверия покой». В противовес подобному «патриотизму», лермонтовский герой утверждает свою любовь к России, «народной, крестьянской, к мощи и простору русской природы, поясняющей душу народа, к русской земле, возделанной его трудом». Этот интеллектуальный герой Лермонтова хорошо знает любимую им народную Россию. В крестьянской телеге ездит он по проселочным дорогам родной земли. Ему дороги и желтые нивы, и печальные деревни, вся жизнь народа.

Исследователь отмечает органическую связь идеи произведения с его композиционными особенностями и словарным составом. В начале стихотворения герой погружен в размышления. Он думает о завоеваниях, славе, заветных преданиях, у него на устах такие «высокие» слова, как «отчизна», «рассудок», «слава, купленная кровью», «доверие» и т. д. Но не только отвлеченные мысли волнуют этого человека. Он думает о родине, об окружающих его просторах, о разливах широких рек, холодных степях, безбрежных лесах. Он чувствует свою неразрывную связь с ними. А тот проселочный путь, по которому скачет телега, открывает ему картины естественной жизни. Он видит «дымок спаленной жнивы», «кочующий в степи обоз», видит деревни, их крытые соломой избы, гумна, всю повседневную жизнь людей из народа. Все ему дорого и близко. До полночи готов он смотреть на незатейливое веселье деревенского люда, на пляску «с топотом и свистом», слушать говор «пьяных мужичков».

Д. Е. Максимов в своем анализе «Родины» пишет не только о любви и близости Лермонтова к народной России. Он ставит вопрос о своеобразии этого чувства, о близости Лермонтова к герценовской позиции. Дворянам, писал Герцен, родину «заменяло государство; они трудились ради его могущества, его славы, попирая естественную основу, на которой покоилось все здание»[255]. Идея «Родины» говорит о том, что Лермонтов разделял герценовское чувство. Его «странная любовь» к отчизне рождалась из великой ненависти к России «голубых мундиров», которую он заклеймил своим «железным стихом» в бессмертном стихотворении «Прощай, немытая Россия…».

Умело проведенный анализ лирических стихотворений делает очевидной мысль: если произведение поэта по–настоящему значительно, в нем оригинальны и содержание и форма. Даже в отдельной детали того или иного образа (в строфе или строчке стиха) органически слиты содержание и форма. «Совершенство, — говорит А. Твардовский, — это не что иное, как поразительное по своей живой органичности слияние формы и содержания. И поразительное в своей нормальности»[256].