Элла Войтоловская - Практические занятия по русской литературе XIX века Страница 48

Для беседы о единстве идеи и формы ее воплощения в лирике преподаватель может воспользоваться интересной книгой Д. Озерова «Работа поэта». Автор возражает тем, кто искусственно отделяет замысел — «идеологию» от мастерства поэта, имея в виду работу над рифмой, метрикой, стилем, звучанием лирического стихотворения. Такое отделение «чуждо природе поэтического искусства, природе художника». «Сводить неизмеримость бытия и работы художника, многообразие его взгляда на мир к метрике и рифме — значит ничего в ней не понимать»[257].

На практических занятиях обычно анализируются отдельные стихотворения. Большую помощь в таком анализе окажет сборник «Поэтический строй русской лирики», авторы которого характеризуют «ряд выдающихся явлений русской поэзии XIX— XX веков» в единстве их содержания и формы[258]. На примере раскрытия «внутритекстовых» связей отдельного поэтического произведения авторы книги помогают выявлению идейного и эстетического содержания произведения и его органической связи с конкретными периодами историко–литературного процесса. Изучая текст произведения, они привлекают различные разделы науки о литературе: текстологию, историю стиля, поэтику, биографию писателя — и наглядно показывают, как это помогает углубленному пониманию поэтического произведения. В сборник вошли 24 статьи, посвященные анализу стихотворений русских поэтов XVIII‑XX вв. Те из них, в которых разбираются произведения, упомянутые в главе «О лирическом стихотворении на практических занятиях», рассматриваются нами по ходу изложения. Поможет преподавателю и работа В. Огнева «Книга про стихи» (1963), которая будет полезна студентам при разборе отдельного стихотворения.

Анализируя лирические стихотворения, преподаватель должен помнить о тех историко–литературных проблемах, которые освещаются в лекционном курсе, и соотносить то или иное стихотворение не только с творчеством поэта, но и с литературным движением к тем процессам, которые совершались в лирике того или иного периода, к характеристике авторского поэтического стиля, к литературной жизни эпохи. Большую помощь в этом окажет содержательная книга Л. Гинзбург «О лирике». Автор подчеркивает, что она не пытается ставить здесь «вопрос о том, что такое лирика вообще». Она рассматривает теоретически значимые факты в их становлении, в конкретно–историческом процессе, останавливаясь «на тех узловых, переломных моментах, когда именно лирика привлекала внимание читателя и имела решающее значение в русском литературном процессе»[259]. В русской лирике в 1810—1830 гг. особенно явственно заметен сложный процесс перехода от поэтики сознательно–традиционной с ее устойчивыми темами и формами к иным идеям и методам. Выдвигаются требования обновления «темы авторского образа, поэтического языка»[260]. В 1830 г. Пушкин характеризовал школу Жуковского и Батюшкова как школу «гармонической точности». Называя этими словами одну из глав своей книги, Л. Гинзбург понимает их «как точность лексическую», как «требование абсолютной стилистической уместности каждого слова»[261].

Школа «гармонической точности» Батюшкова и Жуковского рассматривается на практических занятиях на примерах анализа отдельных произведений этих поэтов. Преподавателю и студентам будет полезно познакомиться с работой И. 3. Сермана «К. Батюшков. «Мои пенаты». Послание к Жуковскому и Вяземскому»[262], которая наглядно показывает поиски поэтом той «лексической точности и уместности каждого слова», о которой говорит Л. Гинзбург. «Мои пенаты» — послание 1811 г. — написаны тогда, когда Батюшков в основном разрешил для себя проблему собственного «слога»[263] и определил свое отношение к поборникам «старого слова» — шишковистам и своим учителям Г. Р. Державину и И. И. Дмитриеву. Участвуя вместе с И. И. Дмитриевым и В. А. Жуковским в создании единого поэтического стиля карамзинистов, К. Н. Батюшков шел в русле этого направления своим особым путем. Автор четко и лаконично обрисовал особенности и своеобразие Батюшкова: «В противоположность стремлению Жуковского выразить «невыразимое», Батюшков считал эту задачу для поэта в принципе неразрешимой, сосредоточился на изображении внутреннего через внешнее, душевного через физическое»[264].

Конкретному анализу одной из баллад Жуковского — «Эоловой арфе», посвящена статья Р. В. Иезуитовой[265]. Автор анализирует особенности поэзии Жуковского: предельную обобщенность исторической обстановки, в которой протекает жизнь героев, своеобразие пейзажей, особенности композиции баллады. В этой сравнительно небольшой статье выявляются и литературные традиции баллады Жуковского, и несомненная связь «Эоловой арфы» с личной историей самого поэта. Большое внимание уделила Р. В. Иезуитова и вопросу музыкальности стиха, и сложной структуре строфы этой баллады, состоящей из трех четырехстопных и пяти двухстопных амфибрахиев.

«Школа «гармонической точности» — самое верное из возможных определений русской элегической школы»[266], — пишет Л. Гинзбург о школе, основанной Жуковским и Батюшковым.

«Истина в чувстве» — девиз поэтического творчества у Батюшкова. Его элегии отражают уже не отвлеченные чувства, а события жизни самого поэта, факты его биографии. В поэзии Батюшкова уже ощутимо стремление к освобождению личности от норм авторитарной морали, к раскрытию неповторимого своеобразия чувства человека, его душевного мира. Батюшков и Жуковский создали поэтический язык, точный, богатый разнообразными оттенками. Однако в лирике Батюшкова еще нет психологического анализа. Значительно дальше пошел Жуковский, который раскрыл психологическое содержание душевной жизни человека глубже, чем Батюшков. А. Н. Веселовский в своей книге о Жуковском назвал его творчество «поэзией чувства» и «сердечного воображения».

Внутренний мир человека в его психологической сложности и многообразии открывается в поэзии Пушкина В отличие от Батюшкова и Жуковского Пушкин «в своей зрелой поэзии», говорит Л. Гинзбург, становится величайшим мастером иной «предметной точности»[267]. Он широко открывает свою лирику 30–х годов именно «будничным словам»[268]. Но никакого «снижения» поэзии при этом не получается. «Поэт снижает то, что он оценивает отрицательно. Он снижает в памфлете, в сатире. Реалистическое же утверждение действительности — это обратный процесс, не снижение, а возвышение обыкновенных вещей, в которых художник находит источник красоты и моральной и социальной значимости.

Есть ли еще поэт, которому вещи так раскрывались бы в своей красоте, как Пушкину? Именно потому Пушкин — поэт действительности. Он величайший деятель мирового реалистического движения XIX века…»[269]

Обратимся к коллективному разбору одного из лирических произведений Пушкина, например стихотворению «…Вновь я посетил», привлекая в процессе анализа творческую историю произведения.

В период создания этого стихотворения раздумья о близости смерти не раз посещали поэта. «У нас, — писал он жене из Михайловского 21 сентября 1835 г., — ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 ООО. Все держится на мне да на тетке. Но ни я. ни тетка не вечны» (16; 48). В следующем письме, от 25 сентября, жалуясь жене, что не написал «до сих пор ни строчки», Пушкин останавливается на той же мысли: «В Михайловском нашел я все по–старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая, сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Все это не беда; одна беда: не замечай ты, мой друг, того, что я слишком замечаю» (16; 50—51).

Читая эти строки, Наталья Николаевна не знала, как близки они к лирическому и философскому замыслу нового произведения Пушкина. А между тем, именно к этому времени относятся первоначальные наброски стихотворения «…Вновь я посетил». Их много, всего в академическом издании опубликовано 353 строчки стихов, не считая вариантов, помещенных под строкой (3, ч. 2; 995—1008). А под последним из них — Д. «Варианты перебеленного автографа» — стоит дата 26 сентября. К этой дате относится перебеленная рукопись Л. Б. № 2377 А. № 12 (3, ч. 1; 399—400) —основной источник публикации. «…Вновь я посетил» — стихотворение, в котором Пушкин подводит итог своим раздумьям о жизни и смерти, о настоящем, прошедшем и будущем. По сравнению с первоначальными набросками оно коротко — всего 58 строк. Чем же отличается основной текст стихотворения от черновых вариантов? И каково содержание отвергнутых вариантов?