Александр Папчинский - 1937. Большая чистка. НКВД против ЧК Страница 10

Попытки чекистов внушить Кирову, что не следует пренебрегать собственной охраной, никакого действия не возымели. В ноябре 1934 года Губин сообщал в ГУГБ НКВД: «Киров по-прежнему не разрешает охрану, во время последней поездки по городу заметил сопровождавшую машину, предложил Медведю… прекратить сопровождение»[55].

Странно выглядела фигура и одного из «личных телохранителей Кирова», оперативного комиссара М.В. Борисова, погибшего в таинственной автомобильной катастрофе по дороге в Смольный на допрос к Сталину. Борисов вызывал недоумение у многих коллег Сергея Мироновича: «Пожилой, сугубо штатский и уставший человек», он совершенно не годился на должность «прикрепленного» к одному из влиятельных членов Политбюро ЦК ВКП(б). Этот 53-летний «чекист» (на пять лет старше Кирова) оказался «молодым коммунистом», так как был восстановлен в партии в мае 1931 года, откуда ранее выбыл в 1920 году, попав в польский плен. Вернувшись из плена, он с 1921 года работал агентом по снабжению и кладовщиком в Петроградском отделе Наробраза, где был завербован чекистами в секретные сотрудники и лишь, затем попал «в штат» ОГПУ[56]. В его прямые обязанности входило: встречать Кирова у подъезда Смольного, сопровождать его до служебного кабинета, находиться в приемной во время его работы, сопровождать до выхода из Смольного, а также выполнять иные распоряжения руководства по охране Кирова.

Вообще фигура Борисова чрезвычайно напоминала старорежимного «дядьку» при молодом барчуке или, что более вероятно, «старшего евнуха» в серале восточного владыки, посвященного во все интимные тайны своего хозяина. Во всяком случае, его показания были невыгодны Медведю, проморгавшему за очередной интрижкой Кирова смертельную угрозу жизни партийного руководителя. Не нужны были показания Борисова «о грязном белье» Мироныча и Сталину, решившему представить убийство как результат политического заговора «зиновьевцев». Было ли решение об устранении нежелательного свидетеля, или автомобильная авария лишь результат стечения обстоятельств — до сих пор остается тайной. Но факт остается фактом — Борисову не суждено было живым преодолеть несколько кварталов, отделяющих ленинградский Большой Дом от Смольного…

Не лучше выглядело и руководство охраны Кирова. Начальник Оперативного отдела УГБ УНКВД А.А. Губин и начальник 4-го отделения (охрана) оперода М.И. Котомин были честными, но людьми малоопытными в своем деле. Так до назначения на должность начальника оперода Губин имел малое касательство к оперативной работе органов ГБ. С 1919 года он на следственной работе в особых отделах ВЧК-ГПУ, а с 1922 года (с момента начала работы в Ленинграде) инспектор-организатор, секретарь полпреда, начальник Окружного следственного отделения, Административно- организационного управления и Общего отдела. С 1931 года Губин уже управляющий делами полпредства, и лишь в 1933 году он возглавил работу Оперативного отдела[57].

Другой чекист М.И. Котомин с 1921 по 1927 год занимал разные должности в оперативных подразделениях ВЧК-ОГПУ (уполномоченный СОЧ, уполномоченный ИНФО и КРО), затем был переведен на хозяйственную работу. До 1933 года, когда он встал во главе отделения охраны оперода, Котомин работал помощником и заместителем начальника Отдела фельдсвязи, начальником отделения технической и механической связи, заведовал автомастерской отдела связи ПП[58]. А в его обязанности входили: организация охраны 1-го и 2-го секретарей обкома ВКП(б), председателя облисполкома и других первых лиц города и области, охрана основных партийных и советских учреждений, постоянная негласная охрана указанных объектов, обслуживание силами отделения охраны различного рода торжеств, съездов, демонстраций и т. п.

Как отмечали в своих воспоминаниях некоторые ленинградские чекисты, «…за всю свою историю (Оперативного. — Прим. авт.) отдела, как только на него были возложены функции несения охраны правительства, над этим отделом лично шефствовал Медведь»[59]. В итоге начальник Управления НКВД «…терявший свою былую выдержку, [и] свой чекистский нюх», фактически упустил из рук бразды управления одним из ведущих подразделений местных органов госбезопасности, передоверив их малоопытным руководителям оперода.

Документально установлено, что убийца Кирова задерживался чекистами. Произошло это 15 октября 1934 года. В этот день Николаев встретил Кирова вначале вблизи дворца имени Урицкого, затем у Троицкого моста и дошел за ним до самого дома на улице Красных Зорь. Так как рядом с Кировым был второй секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) М.С. Чудов, он не решился подойти. Как затем отметил будущий убийца в своем дневнике, стрелять он не стал лишь потому, что «…придется стрелять в обоих, а это не входило… в мои планы».

После того как Сергей Миронович вошел в подъезд дома, Николаева задержал милиционер (по другим данным, оперкомиссар УГБ УНКВД). Его доставили в местное 17-е отделение милиции, а оттуда в Управление НКВД. Здесь в 4-м отделении оперода у Николаева проверили документы и отпустили, ведь он «…являлся членом ВКП(б), ранее работал в Смольном и (лишь) пытался обратиться к Кирову с просьбой о трудоустройстве». Бывший оперативный секретарь ОО УГБ УНКВД А.Ф. Аншуков так описывал октябрьский арест Николаева: «Он… был задержан на правительственной трассе… и… доставлен в четвертое отделение, а оттуда сам Котомин… отвел сразу же к Губину, и тот не более 10–15 минут разговаривал с Николаевым, а затем отпустил его, никому об этом не докладывая, ибо он, Губин, был действительно убежден в версии Николаева: «…Хотел пожаловаться тов. Кирову на неправильное увольнение»[60]. Задержанного даже не обыскали, лишь проверили документы (при нем был партийный билет, старые удостоверения из Института истории партии обкома ВКП(б). Также Котомин справился в адресном бюро в отношении прописки задержанного в городе. Руководители охраны Кирова посчитали, что коммунист, ранее работавший в Смольном, не опасен. Обыщи чекисты этого «коммуниста», и у них, вероятно, появился бы повод повнимательнее присмотреться к личности Николаева[61].

К решению убить Кирова Николаев пришел в августе 1934 года, а с сентября уже начал готовить убийство. Он приступил к детальной разработке террористического акта: собирал информацию об образе жизни Кирова, вел слежку за ним. В блокноте, изъятом у него 1 декабря 1934 года, есть такие записи: «Если ни 15/Х, ни 5/XI я не мог сделать этого… то теперь готов — иду под расстрел, пустяки — только сказать легко»; «Сегодня (как и 5-го XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружали… (на вокзале с Кр. стр.). 14/Х1»; «Это исторический факт. Нет, я ни за что не примирюсь с тем, с кем боролся всю жизнь. Остались считаные дни, недалек последний час»[62].

При обыске его квартиры нашли записи на 2 листах бумаги — так называемый план. Этот план, состоявший из нескольких частей, был составлен с учетом внешних и внутренних обстоятельств, места и времени действия. Предусматривались даже различные варианты совершения террористического акта. И хотя в этих материалах нигде не была указана фамилия Кирова, однако ничто не вызывает сомнений, что речь идет о первом руководителе ленинградских коммунистов. Трехкратное написание начальной буквы фамилии — «К», упоминание номера дома — 28, совпадает с номером дома, где проживал Киров, упоминание улицы Кронверкской, куда выходила противоположная сторона дома, где жил Киров[63]. Все эти данные говорят сами за себя.

В течение почти трех месяцев человек, готовый к совершению террористического акта, что называется, кружил вокруг Кирова. Но охрана оставалась безучастной, а, задержав Николаева в октябре 1934 года, отпустила, даже не удосужившись выяснить всех обстоятельств его появления на улице Красных Зорь и даже не обыскав будущего убийцу (а при Николаеве был револьвер). Все эти факты говорят лишь об одном — о низком профессиональном уровне руководителей личной охраны Кирова.

23 января 1935 года Военная коллегия Верховного суда СССР в Москве под председательством В.В. Ульриха, в составе членов Коллегии И.О. Матулевича и А.Д. Горячева рассмотрела дело по обвинению сотрудников Управления НКВД по Ленинградской области. На процессе присутствовал представитель ЦК партии Н.И. Ежов и руководящие работники НКВД СССР. Перед началом процесса руководство НКВД активно уговаривало ленинградских чекистов подписать обвинение, заявляя при этом, что ничего особенного им не угрожает, ведь «…их будет судить пролетарский суд», который учтет все вынужденные обстоятельства, в силу «…которых…(они) должны нести моральную ответственность за убийство Кирова». В итоге «за преступно-халатное отношение к служебным обязанностям по охране государственной безопасности и за ряд противозаконных действий при расследовании дел» М.К. Бальцевич[64] был приговорен к 10 годам концлагеря, Ф.Д. Медведь, И.В. Запорожец, А.А. Губин, М.И. Котомин, Г.А. Петров — к 3 годам концлагеря, Ф.Т. Фомин, А.С. Горин-Лундин, Д.Ю. Янишевский, А.А. Мосевич, П.М. Лобов, А.M. Белоусенко к 2 годам концлагеря. Этот приговор стал настоящей оценкой деятельности прежнего руководства ленинградских чекистов.