Александр Дюков - Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб Страница 13

Поняв, что переговоры не состоятся, Аслаханов предложил: «Давай выйдем непосредственно на Масхадова! Пусть он отдаст тебе приказ решить дело миром!» Надо думать, что в глубине души Бараев, перед терактом встречавшийся лично с Масхадовым, посмеялся над подобной наивностью отставного генерала милиции. Разочаровывать он его, конечно, не стал, изобразил удивление и спросил: «А кто такой Масхадов? Мы подчиняемся только эмиру Басаеву».[115] Эта линия поведения была разработана еще на стадии планирования операции; следовало всячески отрицать причастность Масхадова к теракту.

Вторую попытку предприняли в четыре часа; результат был прежний. Террористы совершенно ясно не желали разговаривать с чеченцами. Один из информационных сайтов террористов kavkazcenter.org распространил заявление Бараева по этому поводу. «С нами по телефону связывался генерал Аслаханов, который предложил в качестве переговорщика Руслана Хасбулатова, — заявил террорист, — но моджахеды отвергли это предложение, поскольку на Хасбулатове кровь чеченского народа. Требование по-прежнему — одно прекращение убийства чеченского народа, прекращение боевых действий и вывод российских оккупационных войск. Заминированное здание будет тут же взорвано, и все погибнут, если будет предпринята попытка штурма здания. Здесь более одной тысячи человек. Никто не уйдет отсюда живым и погибнет вместе с нами, если будет попытка штурма. Моджахеды прибыли в Москву не для того, чтобы устраивать игры, прибыли для того, чтобы сразиться и умереть на земле врага. Если Путин и его банда хочет сохранить жизнь своих граждан, то они остановят войну и уберут свои войска из Чечни».[116] Заявление террористов было рассчитано, прежде всего, на зарубежную аудиторию, о чем свидетельствует общая его стилистика; для пущего эффекта использовалась прямая ложь о том, что террористы якобы отпустили всех детей и иностранцев, поскольку «к другим странам у нас нет претензий, и мы не ведем с ними войну». Для аудитории российской информация подавалась несколько другая.

Контролируемые террористами интернет-сайты стали распространять информацию о том, что в связи с массовым захватом заложников в чеченских диаспорах Москвы и Московской области царит неумеренное веселье, что чеченцы поздравляют друг друга с победой и танцуют ритуальный танец зикр. «В информации утверждалось, что якобы даже на улице близ оцепления здания Дворца культуры собираются группы злорадно хихикающих лиц кавказской национальности».[117] Эта злобная клевета имела целью разжигание межнациональной розни, пострадать от которой должны были мирные соплеменники бандитов.

Конечно, никто из проживавших в Москве чеченцев не радовался этому преступлению; для них оно было не меньшей трагедией, чем для других граждан многонациональной страны. Многие чеченцы действительно приехали к захваченному зданию, но приехали не злорадствовать, а предлагать себя в заложники.

Старейшина московской чеченской диаспоры сказал террористам: «Если вы шахиды и воины ислама, тогда отпустите заложников и примите бой, как настоящие мужчины».[118] Если бы захватившие здание мюзикла боевики последовали этому совету, они бы снискали уважение не только у своих соплеменников, но и у своих врагов. Однако те, кто захватил театральный центр, не были воинами. Они были террористами и потому имели другие цели.

Конечно, все чеченцы реагировали на произошедшее по-разному. Серебряный призер Олимпиады-88 Аслан Бараев был в ярости: «Это не люди, не чеченцы — твари! Я сорвал все горло, пытаясь прорваться внутрь — чтобы оказаться в руках тех негодяев вместо заложников. Я бы с удовольствием сдох там, лишь бы их гнусные действия не связывали с нашим народом… Но как объяснить, как доказать, что преступники не имеют национальности?»[119]

Это делом доказали многие проживавшие в Москве чеченцы. Семья Умаровых: родители и трое мальчишек вечером пришли к захваченному ДК. «Мы чеченцы, — сказали они. — На семейном совете мы решили, что должны пойти и предложить себя в качестве заложников. Пусть террористы отпустят пятерых детей, а мы займем их место».[120] Конечно, в оперативном штабе им отказали; рисковать жизнями мирных людей — вне зависимости от национальности — там не имели никакого права, ни юридического, ни морального.

Но все те чеченцы (а Умаровы были не единственными), кто предлагал себя в заложники, показали, может быть, главное в тот момент — террористы не национальные герои, не борцы за свободу Чечни. Они просто бандиты.

Патриотизм, любовь к Родине — тонкая и во многом интимная вещь, ее трудно воспитать, но очень легко убить. У воспитанных в советское время чеченцев, пришедших к захваченному Дому культуры, чувство Родины было развито гораздо лучше, чем у развращенных современным телевиденьем зевак, оттесненных милицейским оцеплением во дворы. Привыкшие к зрелищам, те и случившуюся трагедию воспринимали единственно как клевое реал-шоу, запасшись спиртным, занимали места получше и готовились наблюдать. «К часу ночи кроме прессы и родственников начали стекаться зеваки, — писал впоследствии журналист Ян Смирницкий. — И чем дальше в холод, тем больше пьянки. Группа подростков забралась на железную ракушку, надела белые мешки на голову и развернула лозунг — «Русские мужики! Кто готов отдать себя вместо заложников!». Через некоторое время их скинула милиция».[121]

«Слышь, а клёво быть журналистом! Гля, их поближе пускают, а я, может, тоже хочу. Чё меня не пускают? Это… А снайперы где? Мне на снайперов поглядеть охота… Не, у меня никто там не сидит, я, типа, поболеть, как на футбол, а чё, дома не интересно, а здесь клёво…» — давал журналистам блиц-интервью подвыпивший юнец.[122]

Постепенно толпа зевак выходила из-под контроля. Какие-то люди пытались прорвать милицейские кордоны.

Из оперативного штаба пришел приказ оттеснить зевак как можно дальше; в конце концов, они попросту дестабилизировали ситуацию и мешали работать.

К утру ситуация около захваченного театрального центра в целом нормализировалась. Милицейские кордоны прочно оцепили место происшествия, и не о каких несанкционированных проникновениях в захваченное здание беспокоиться не приходилось. Были сосредоточены машины «скорой помощи», подвезены медикаменты, одежда, продукты питания <— на случай если террористы паче чаянья согласятся их принять. «К сожалению, — вспоминал потом Юрий Лужков, — бандиты так и не позволили нам накормить заложников: три грузовика еды, подготовленные для них еще в первую ночь, остались нетронутыми».[123]

И еще, на случай, если события начнут развиваться непредсказуемым образом, во всех московских клиниках создавались резервные места для пострадавших. Московский комитет здравоохранения «мобилизовал» все свободные бригады «скорой помощи». Непосредственно у здания театрального центра дежурили три машины, еще две у ПТУ № 190, остальные 11 бригад были сосредоточены вдоль улиц Мельникова и 1-й Дубровской.[124]

Для родственников заложников в спортзале располагавшегося поблизости от захваченного театрального центра ПТУ№ 190 был открыт Центр психологической помощи, где посменно работали лучшие психологи столицы.

Их помощь была нужна собравшимся там людям более, чем что-либо еще. Нервное напряжение у измученных ожиданием и неизвестностью родственников заложников росло с каждым часом и было чревато массовой истерией. Пожалуй, лишь работа психологов позволяла избежать такого развития событий. «Мы сами подходим к тем, кто, на наш взгляд, находится в пограничном состоянии, но не ведем душещипательных разговоров, а просто отвлекаем — предлагаем попить воды, съесть бутерброд, — рассказывала одна из психологов. — Главная наша задача — не дать людям впасть в истерию. Ведь достаточно, чтобы у одного началась истерика, чтобы пошла цепная реакция от человека к человеку».[125]

В Центре дежурили и депутаты Московской городской думы — не столько для того чтобы своим авторитетом и властью чего-то добиваться, сколько просто для того чтобы поддержать попавших в страшную беду людей. «Не все заранее учтешь и сообразишь, — вспоминал потом депутат Мосгордумы Евгений Бунимович. — Психологи — замечательные, самоотверженные, профессиональные, даже те, кто очень, даже слишком молоды. Но почти все — женщины. А среди нескольких сотен собравшихся в спортзале очень много мужчин. И немолодых мужчин. Они не плачут, сидят замкнуто, молча или ходят бесцельно и безостановочно, не идут на контакт. А с мужиками им проще. Которые, может, и не такие психологи, но тоже люди, хоть и депутаты…»[126] И помощь, которую депутаты в тот момент оказывали людям, была не менее, а может, и более важна, чем самые замечательные законы, которые они приняли бы за всю свою жизнь.