Борислав Печников - Отцы тьмы, или Иезуиты просвещения Страница 20

Еще совсем недавно «Общество Иисуса» было столь уверенным в себе и в особой притягательности ордена для юношества, что ставило дополнительное условие — претендент должен был обладать красивой внешностью и импозантным ростом. Ученикам неизменно рассказывалась одна и та же легенда о некоем фламандском юноше Корнелиусе ван ден Стерне, стремление которого вступить в ряды «избранных» постоянно наталкивалось на отказ отцов-наставников из-за его маленького роста. Для того, чтобы окончательно отвадить Корнелиуса, они выставили бессмысленное и на первый взгляд невыполнимое требование: выучить наизусть Священное писание.

Каково же было их удивление, когда молодой человек вновь прибыл в иезуитскую миссию и, заявив, что он готов держать экзамен, начал декламировать текст от корки до корки. Его приняли в орден, а впоследствии он стал крупнейшим знатоком Библии под именем Корнелиус а Лапиде. Эта поучительная история, впрочем, сегодня мало кого трогает.

Сегодня иезуиты уже не знают, что еще предпринять, чтобы повысить реноме ордена среди молодежи. В наши дни в иезуитских новициатах (общежитиях для послушников) хронический недобор и число желающих вступить в орден продолжает падать. Так, в Испании, стране, где католическая церковь имеет прочные позиции, количество новициев сократилось на 90%! Что же говорить об остальных странах, где учащихся специальных духовных учебных заведений можно буквально пересчитать по пальцам. В частности, в 1981 г. в обоих орденских колледжах Западной Германии (в Нюрнберге и Мюнстере) насчитывалось всего 30 студентов.

Молодых людей пытаются заманить в орден профессионально поставленной рекламой, описанием всех мыслимых и немыслимых благ, которые сулит будущее решившемуся на этот шаг. Целые страницы иезуитских журналов и буклетов твердят о высоком уровне преподавания, о прекрасных учебных классах, современных пособиях, светлых, уютных спальнях, где предстоит жить новициям. Особенно подчеркивается тот факт, что студент обучается бесплатно, на средства ордена.

Забывают они, однако, рассказать, какие порядки царят в новициатах и по сей день. Среди учащихся насаждаются взаимный шпионаж, дух соперничества, суровая дисциплина. Для того чтобы облегчить себе задачу соглядатайства, наставники делят учащихся на тройки, где каждый подсматривает за товарищем и докладывает обо всех его шагах и мыслях своему начальнику. Недонесшего вовремя о поступке или намерениях напарника ожидает суровая кара.

Аналогичные требования распространяются иезуитами и на другие типы учебных заведений. В целях воспитания у детей чувства соперничества «педагоги» ордена разработали систему поощрения отличившихся в занятиях и поведении (особые места в классе, почетные звания и т. д.). Проступки учащихся влекут за собой позорящие наказания, больно действующие на психику ребенка. Известно, например, что в большинстве иезуитских колледжей в ФРГ и сегодня в ход идут обидные прозвища, колпаки с ослиными ушами, скамьи позора и тому подобные «воспитательные» меры.

За проступки против религии допускаются и телесные наказания: учащихся секут специально подобранные для этого воспитатели-экзекуторы, которых в иезуитской среде по традиции лицемерно называют «корректорами».

Для подготовки учащихся к вступлению в «Общество Иисуса» в колледжах воспитывается рабская преданность ордену, подавляется даже незначительный проблеск самостоятельной живой мысли. Учеников не только «с младых ногтей» приучают к строжайшей дисциплине, вся иезуитская «педагогика» острием своим направлена в души молодых людей, вытравляя любые ростки личности, индивидуума, превращая их в бездушных роботов — слепых исполнителей воли начальников всех степеней и различных уровней развития.

Описание того воспитания, которое молодые люди получили в «Обществе Иисуса», можно найти у многих авторов, как классиков, так и наших современников, но нам хочется остановиться на одном из эпизодов, взятом из романа французского писателя Эжена Сю «Агасфер»:

«...Последние годы моего детства, счастливое время откровенности и невинной, ласковой радости, проходили для меня в атмосфере страха, насилия, подозрительности и шпионства. Как мог я, увы, позволить себе выразить малейшее доверие или непринужденность, когда мне строго внушали, что я должен избегать взоров своего собеседника, чтобы он не мог в моих глазах прочесть, какое впечатление производят на меня его слова, что я должен за всем наблюдать, стараться слышать и видеть все происходящее вокруг... Пасмурный, боязливый, запрятанный в этот грустный, тихий и ледяной дом, я чувствовал, что меня удаляют все больше и больше от мира с его свободой и привязанностями. Мое время делилось между изучением незначительных и бессистемных обрывков разных наук и исполнением бесчисленных мелких религиозных обязанностей... Нам не говорили ни о родине, ни о свободе — о нет! Этих слов не упоминали, потому что сердце бьется при этих словах, а сердце биться не должно...»

Угрюмая, не согретая никакими человеческими чувствами обстановка способствовала развитию подозрительности, взаимной зависти и тайной ненависти к себе подобным и ко всему миру. Не лучше обстояло дело и на последующих ступенях обучения: «Из мрачного дома, где протекли мое детство и юность, я перешел в семинарию ордена... Я надеялся, что семинария ничем не походит на наш колледж с его строгими стеснениями. Сердце, раскрывшееся было на минуту, снова болезненно сжалось. Вместо согласной жизни, дружбы и молодости я нашел в семинарии тот же холод, то же молчание, то же стеснение всякого великодушного порыва, ту же дисциплину, ту же систему доносов, то же недоверие и неодолимые препятствия ко всякой дружеской связи. Пыл, временно согревший мою душу, невольно остыл; мало-помалу я снова втягивался в привычки механической, пассивной, косной жизни, управляемой безжалостной властью с точностью бездушного часового механизма».

О том, что порядки в сегодняшних школах, и тем более духовных учебных заведениях, ничем не отличаются от тех, что с поразительной психологической тонкостью и щемящей точностью нарисованы автором XIX в., говорят свидетельства лиц, закончивших в них «курс наук» в наши дни.

Уже упоминавшийся нами А. Тонди, в частности, пишет: «Должен признать, что я сам не был свободен от действия такого воспитания. Правда, одурманивающему процессу оглупления препятствовало, замедляя его, внутреннее сопротивление, противопоставленное моей душой постоянному и на редкость упорному противоестественному внушению, которому я подвергался со стороны начальства и всего окружения. Однако на втором году моего новициата я уже был совершенно обессилен. Я не мог даже прочитать «Отче наш», не мог прочитать ни строки, даже видеть не мог книг — все это вызывало во мне тошноту. Мозг больше не выдерживал.

Но в конце концов, задавленный и замученный, превращенный почти в глупца, я должен был сдаться. Сфера разбитого физического «Я» в своем падении увлекла за собой и интеллектуальную сферу. И успокоенное начальство было удовлетворено. Отныне поле было окончательно расчищено, почва подготовлена: стало возможным пересадить в нее семя, из которого должно было произрасти благодаря «мистическому» браку... древо Игнатия Лойолы».

Какие же знания вдалбливаются человеку, истерзанному морально и истощенному за счет состояния постоянной экзальтации физически? Ради чего претерпевает он мучительные пытки, изобретаемые его духовными наставниками? Главными дисциплинами в период первых двух лет обучения являются история ордена, его устав, основные вопросы веры. И все. Никаких развлечений, никаких посторонних книг. Утаить ничего невозможно — все, шкафы, ящики столов, чемоданы, сами комнаты не должны запираться, так как любой из старших, начиная от «мастера новиция» и кончая генералом ордена, имеет право в любой момент пожаловать с инспекцией и осуществить досмотр личных вещей.

Более того, студенту не оставляют для своих дел и пристрастий ни минуты свободного времени. Над всем и вся царствует Дисциплина. Железный распорядок дня предусматривает с точностью хронометра, когда новицию есть, спать, гулять, учиться и даже думать. Кстати, что думать, — также предписывается свыше. Еще в 1942 г. патер Руперт Майер в своем письме из тюрьмы в Мюнхене отмечал: «Распорядок дня в тюрьме напоминает мне о моих годах в Фельдкирхе, где я был новицием».

Вот какой был этот пресловутый распорядок дня в одном из иезуитских новициатов в начале века, таким он, по словам очевидцев, остался и сегодня. Своей казарменной изощренностью он настолько поражает воображение, что хочется воспроизвести его целиком.

5.00 — подъем.

5.25 — посещение часовни для молитвы.

5.30 — размышление в общей комнате.

6.30 — святая месса.