Василий Галин - Интервенция и Гражданская война Страница 27

Англия и Франция, крупнейшие империалистические державы, почувствовали эти тенденции первыми еще в начале XIX века, поэтому сознательно для сохранения влияния в своих бывших колониях пошли по пути предоставления им в разной степени прав самоопределения. Морские империи были уже слишком сильны и могли контролировать их экономическими мерами, подкрепленными сильнейшими в то время флотами в мире. Дизраэли говорил: «Раньше мы фактически были хозяевами Африки, не имея надобности устанавливать там протектораты или нечто подобное, просто в силу того, что мы господствовали на море». Одновременно самые старые империалистические державы закладывали фундамент нового типа империализма – неоимпериализма, когда консолидирующую империю роль выполняет уже не военная сила и прямой диктат, а экономические и политические инструменты. Новый тип империализма основывался уже не только на самом сильном в мире флоте, но и на подавляющем экономическом превосходстве.

В континентальных империях вопрос национального и территориального самоопределения стоял не менее остро, но они не могли пойти по пути морских империй, так как, с одной стороны, самоопределение национальных частей вело к сепаратизму и распаду единого экономического пространства, создаваемого континентальными империями, а с другой – сепаратизм резко обострял национальные и территориальные противоречия новых малых национальных государств, подогревал их амбиции. Учитывая интересы сильных держав, такой раздел Европы превращал ее в минное поле возникновения всеевропейской войны. Наглядным доказательством тому могут являться европейские революции 1848 г., когда, как пишет В. Шамбаров, «все «освобождающиеся» нации повели себя крайне агрессивно. В Австрии передрались все против всех – хорваты, венгры, чехи, немцы. Причем все переманивали императора Фердинанда I на свою сторону и выражали готовность подавлять остальных». Другим примером может служить пример Балкан, после 1878 года ставших взрывателем Первой мировой войны. Именно поэтому Австро-Венгрия и Россия не могли пойти по пути Англии и Франции, они административно-бюрократическими мерами обеспечивали то же необходимое единство, которое в настоящее время обеспечивает Евросоюз экономическими мерами. В начале XX века все отчетливо понимали необходимость именно этих мер – Евросоюза, о них говорили, начиная с Французской революции…

В 1896 г. Витте говорил Вильгельму II: «…Вообразите себе, ваше величество, что вся Европа представляет собой одну империю, что Европа не тратит массу денег, средств, крови и труда на соперничество различных стран между собой, не содержит миллионы войск для войн этих стран между собой и что Европа не представляет собой того военного лагеря, каким она ныне в действительности является, так как каждая страна боится своего соседа; конечно, тогда Европа была бы и гораздо сильнее, и гораздо культурнее…»384 Германский план создания «Миттельойропы» был не чем иным, как развитием идеи создания единой Европы на национальной основе германского превосходства. О планах создания «Соединенных Штатов Европы» на социальной базе, как движения к миру и процветанию, будет говорить Троцкий в 1920х- годах. В 1930 г. министр иностранных дел Франции А. Бриан выдвинет идею «Пан-Европейского Союза». Но реальное культурное и экономическое развитие европейских стран в то время еще не могло обеспечить возможности создания Евросоюза в современном виде…

Российская экономика, в частности, была слишком отстала и слаба даже для того, чтобы сохранить единство российской империи, и это отчетливо понимал П. Столыпин. «Та сила самоуправления, на которую будет опираться правительство, должна быть всегда силой национальной… Децентрализация может идти только от избытка сил. Могущественная Англия, конечно, дает всем составным частям своего государства весьма широкие права, но это от избытка сил; если же этой децентрализации требуют от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать и вырвать вместе с такими корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит: нет!» С одной стороны, развал России приводил к отделению наиболее климатически благоприятных и развитых западных окраинных территорий, имевших выход к морям или европейским границам. Россия же превращалась в своего рода закрытую резервацию, подобно американским для индейцев. Правда, огромной резервацией, но находящейся в таких суровых климатических и географических условиях, которые неизбежно обрекали ее население на вымирание. С другой стороны, в условиях того времени отделившиеся окраины не имели перспектив самостоятельного развития и сразу же становились провинциями или протекторатами великих держав.

Ситуация осложнялась тем, что Российская империя была уникальным государством – она изначально формировалась как многонациональное государство в отличие от мононациональных государств Запада и ВостокаI. Многонациональная природа русского государства не позволила сформироваться общей национальной психологии, подобно, например, немецкой, английской или французской. В России отсутствовала общая консолидирующая национальная идея подобно мононациональным государствам. Русская интеллигенция вообще была ненациональна (космополитичной или, скорее, прозападной), а русский мужик шел умирать за царя и всю Россию целиком. Прямое следование принципам национализма в этих условиях неизбежно вело к распаду и исчезновению самого русского государства. П. Столыпин, понимая это, говорил 13 марта 1907 г. в Государственной Думе: «Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, нарушать и приостанавливать все нормы права, для того чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Это, господа, состояние необходимой обороны… Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостностью территории и целостностью государства… Временная мера – мера суровая, она должна сломить преступную волну, должна сломить уродливые явления и отойти в вечность…»

I Россия не могла стать подобно США «плавильным котлом» культуры, сплавлявшим переселенцев в одну американскую нацию. Для этого нациям и народам, составлявшим Российскую империю, необходимо было бы отказаться от своей истории, культуры. В этом случае необходима была бы и новая объединяющая база – в США ею стал деловой успех.

Необходимость сохранения целостности государства отразилась на том, что имперские функции стали все больше осуществляться за счет дальнейшего обнищания и ограничения свобод (порабощения) самого «имперского народа» – русских. На Западе такое «самопожертвование» получило отражение в расовой теории, приписывающей русскому народу одновременно рабский и имперский характер. Содержание империй требует огромных материальных затрат, и эти средства изымались у имперского – русского народа и в том или ином виде передавались окраинам. Но эти инвестиции уже не приносили прибыли. В результате русский народ, являвшийся основой российской государственности, все сильнее отставал в своем развитии от народов, населявших западные территории империи. Русское государство само подрывало свои основы. После гибели Столыпина с трибуны Думы Шульгин с болью говорил о русском народе, о его безнадежном отставании не только от западных соседей, но и от поляков, евреев, финнов, жителей Российской империи… «При этих условиях нужны героические усилия, чтобы вывести русское племя на путь. И вот этих героических усилий, этого творчества, этой вдохновенной личности, этого человека, который будет день и ночь сидеть и думать, что сделать в этом отношении, человека, которого я бы назвал, с вашего разрешения, политическим Эдисоном1, такового у нас нет. И колонны слышали ответ: – От меня требуют, чтобы я был каким-то государственным Эдисоном… Очень был бы рад… Но чем я виноват, что я не Эдисон, а только В. Н. Коковцев. Конечно, В. Н. не был виноват. Как не был виноват весь класс, до сих пор поставлявший властителей, что он их больше не поставляет… Был класс, да съездился…»385

Царское правительство и аристократия абсолютно сознательно консервировали отставание в развитии прежде всего русского народа как основу сохранения своей власти. Этой цели в частности служил циркуляр от 18 июня 1887 г., гласивший: «…Гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и через то, как доказывает многолетний опыт, приводить их к пренебрежению своими родителями, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного, по самой природе вещей, неравенства имущественных положений»386. В эту социальную нишу попадало прежде всего русское население империи, так как оно находилось в худших экономико-географических и исторических условиях, чем другие народы империи. Крестьяне совершенно четко видели причины своей отсталости, вторым вопросом после земли и воли они ставили образование. «Одною из главных причин нашего бесправия,- отмечалось на одном из крестьянских сходов в Курской губернии,- служит наша темнота и необразованность, которые зависят от недостатка школ и плохой постановки в них обучения»387. Витте писал Николаю II в 1898 г.: «А просвещение? О том, что оно находится в зачатке, это всем известно, как и то, что мы в этом отношении отстали не только от европейских, но и от многих азиатских и заатлантических стран… Наш народ с православной душой невежествен и темен. А темный народ не может совершенствоваться. Не идя вперед, он потому будет идти назад сравнительно с народами, двигающимися вперед»388.