А. Кравец - Марксистская анатомия октября и современность Страница 3

В сентябре 1917 года В. И. Ленин указывал, что революция 1848 года «наиболее похожа на нашу теперешнюю» (ПСС, т. 34, с. 124). Тем самым он подчеркнул еще один аспект двойственности буржуазно-демократического революционного процесса, свойственного Франции и России. Вот как писал о нем Ф. Энгельс в 1891 и 1895 годах:

«Благодаря экономическому и политическому развитию Франции с 1789 года в Париже за последние пятьдесят лет сложилось такое положение, что каждая вспыхивавшая в нем революция не могла не принимать пролетарского характера, а именно: оплатив победу своей кровью, пролетариат выступал после победы с собственными требованиями. Эти требования… в конце концов сводились к уничтожению классовой противоположности между капиталистами и рабочими, как оно должно произойти, — этого, правда, не знали».

Речь, однако, шла при этом «об осуществлении самых доподлинных интересов огромного большинства», которые «скоро должны были в ходе своего практического осуществления, вследствие убедительной очевидности, стать для него достаточно ясными.» (Соб. соч., т. 22, с. 535) И здесь, кстати сказать, Энгельс как бы предостерегал будущие поколения революционных марксистов от одной серьезной ошибки, которую совершили они с Марксом в те годы:

«…к весне 1850 года развитие буржуазной республики, возникшей из „социальной“ революции 1848 года, привело к тому, что действительное господство оказалось сосредоточенным в руках крупной буржуазии, настроенной вдобавок монархически, а все другие классы, крестьяне и мелкие буржуа, напротив, сгруппировались вокруг пролетариата, так что при совместной победе и после нее решающим фактором должны были оказаться не они, а умудренный опытом пролетариат, — разве при этих условиях нельзя было вполне рассчитывать на то, что революция меньшинства превратится в революцию большинства?

История показала, что и мы и все мыслившие подобно нам были неправы. Она ясно показала, что состояние экономического развития европейского континента в то время далеко еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства; она доказала это той экономической революцией, которая с 1848 года охватила весь континент и впервые утвердила крупную промышленность во Франции, Австрии, Венгрии, Польше и недавно в России, а Германию превратила прямо-таки в первоклассную промышленную страну, — и все это на капиталистической основе, которая, таким образом, в 1848 году обладала еще очень большой способностью к расширению».

После Октябрьского переворота, в апреле 1918 года, Ленин писал: «Если взять масштаб западноевропейских революций, мы стоим сейчас приблизительно на уровне достигнутого в 1793 году и в 1871 году. Мы имеем законное право гордиться, что поднялись на этот уровень и в одном отношении пошли, несомненно, несколько дальше, именно: декретировали и ввели по всей России высший тип государства, Советскую власть. Но удовлетвориться достигнутым ни в коем случае мы не можем, ибо мы только начали переход к социализму, но решающего в этом отношении еще не осуществили». (ПСС, т. 36, с. 175). Решающим же для марксиста является «переход от простейшей задачи дальнейшего экспроприирования капиталистов к гораздо более сложной и трудной задаче создания таких условий, при которых не могла бы ни существовать, ни возникать вновь буржуазия» (там же). «Ясно, что это — задача неизмеримо более высокая и что без разрешения ее социализма еще нет», — подчеркивал вождь большевиков.

Следует отметить, что, по мнению большевиков, Парижская Коммуна носила, в свою очередь, не только пролетарский, но и мелкобуржуазный, отчасти даже националистический характер (см. седьмая (апрельская) Всероссийская конференция РСДРП., Петроградская общегородская конференция РСДРП(б). Апрель 1917 года. Протоколы. — М., Госполитиздат, 1958, с. 15; В. И. Ленин. ПСС, т. 7, стр. 270; т. 8, с. 486, 487,490; т. 9, с. 329; т. 20, с. 218, 219; т. 26, с. 325).

Противоречиво оценивался и социалистический потенциал «первого в мире опыта диктатуры пролетариата». Так, в 1905 году будущий вождь октябрьской революции писал о Парижской Коммуне: «… в истории под этим именем известно такое рабочее правительство, которое не умело и не могло тогда различить элементов демократического и социалистического переворота, которое смешивало задачи борьбы за республику с задачами борьбы за социализм… и т. д. Одним словом… это было такое правительство, каким наше быть не должно». (ПСС, т. 11, с… 70); в 1913 году он отмечал: «Парижская Коммуна (1871) доканчивает это развитие буржуазных отношений; только геройству пролетариата обязана своим упрочением республика, т. е. та форма государственного устройства, в которой классовые отношения выступают в наиболее неприкрытой форме» (ПСС, т. 23, с.2). А в апреле 1917 г. он же разъяснял Каменеву, стоявшему на старобольшевистских позициях, что «Коммуна, к сожалению, слишком медлила с введением социализма» (ПСС, т. 31, с. 142).

Но в отношении программных целей В. И. Ленин был строг и последователен. В 1905 году он писал в своей заключительной части к статье А. В. Луначарского «Парижская Коммуна и задачи демократической диктатуры»:

«Эта справка учит нас, прежде всего, тому, что участие представителей социалистического пролетариата вместе с мелкой буржуазией в революционном правительстве вполне допустимо, а при известных обстоятельствах прямо обязательно. Эта справка показывает нам далее, что реальной задачей, которую пришлось выполнять коммуне, было прежде всего осуществление демократической, а не социалистической диктатуры, проведение нашей „программы-минимум“. Наконец, эта справка напоминает нам, что, извлекая уроки для себя из Парижской коммуны, мы должны подражать не ее ошибкам… а ее практически успешным шагам, намечающим верный путь. Не слово „коммуна“ должны мы перенимать у великих борцов 1871 года, не слепо повторять каждый их лозунг, а отчетливо выделить программные и практические лозунги, отвечающие положению дел в России и формулируемые в словах: революционная демократическая диктатура пролетариата и крестьянства».

В марте 1918 г. Ленин так развил эту мысль на VII Экстренном съезде РКП(б):

«Мы должны теперь вместо старой программы писать новую программу Советской власти, нисколько не отрекаясь от использования буржуазного парламентаризма. Думать, что нас не откинут назад, — утопия.

Исторически отрицать нельзя, что Россия создала Советскую республику. Мы говорим, что при всяком откидывании назад, не отказываясь от использования буржуазного парламентаризма, — если классовые, враждебные силы загонят нас на эту старую позицию, — мы будем идти к тому, что опытом завоевано, — к Советской власти, к советскому типу государства, государства типа Парижской Коммуны. Это нужно выразить в программе. Вместо программы-минимум мы введем программу Советской власти.»

Несмотря на то, что советская власть объявлялась «высшим типом государства, прямым продолжением Парижской Коммуны» (см. В. И. Ленин, ПСС, т. 36, с. 110), большевики вынуждены были на практике отступать даже от принципов последней, например, согласиться на высокую оплату буржуазных специалистов и др. (см. там же, с. 179, с. 279).

Поэтому, что касается аналогий в революционном процессе Франции и России, более прав оказался Ф. Энгельс, писавший еще в 1885 году в письме Вере Засулич, что Россия «приближается к своему 1789 году». «В стране, где положение так напряжено, где в такой степени накопились революционные элементы, где экономическое положение огромной массы народа становится изо дня в день все более нестерпимым, где представлены все ступени социального развития, начиная от первобытной общины и кончая современной крупной промышленностью и финансовой верхушкой, и где все эти противоречия насильственно сдерживаются деспотизмом, не имеющим себе равного, деспотизмом, все более и более невыносимым для молодежи, воплощающей в себе разум и достоинство нации, — стоит в такой стране начаться 1789 году, как за ним не замедлит последовать 1793 год», — подчеркивал он (см. К. Маркс, Ф. Энгельс. Собрание соч., 2-е изд., т. 36, с. 260, 263).

И в самом деле, именно в событиях Великой Французской революции большевики чаще всего искали ответы на российские проблемы. Придя к власти, они заимствовали даже лексикон французских революционеров той поры, — к примеру, слова: «комиссар», «ревтрибунал», «враги народа», «продотряд»; пели ту же «Марсельезу»… все потому, что большевики понимали: Россия должна пройти чистилище радикальной буржуазно-демократической революции. Значит, им надо быть такими же решительными и смелыми, как в свое время якобинцы во Франции. И они, подобно якобинцам, самым радикальным образом расправились с абсолютизмом и феодальными пережитками.