А. Кравец - Марксистская анатомия октября и современность Страница 4

И в самом деле, именно в событиях Великой Французской революции большевики чаще всего искали ответы на российские проблемы. Придя к власти, они заимствовали даже лексикон французских революционеров той поры, — к примеру, слова: «комиссар», «ревтрибунал», «враги народа», «продотряд»; пели ту же «Марсельезу»… все потому, что большевики понимали: Россия должна пройти чистилище радикальной буржуазно-демократической революции. Значит, им надо быть такими же решительными и смелыми, как в свое время якобинцы во Франции. И они, подобно якобинцам, самым радикальным образом расправились с абсолютизмом и феодальными пережитками.

Правда, русская революция пошла еще дальше — она полностью расправилась с дореволюционным буржуазным классом. Но это ведь вовсе не равнозначно уничтожению буржуазных отношений, проведению антитоварной социалистической революции в экономике…

Что же до социалистических чаяний большевиков, то в том же письме к Вере Засулич Энгельс предвидел и такую возможность: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, — что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели». (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соб. соч., т. 36, с. 263). Впрочем, сам В. И. Ленин так писал в 1906 году о борьбе за социалистический переворот в отдельно взятой отсталой России: «Эта борьба была бы почти безнадежна для одного российского пролетариата, и его поражение было бы так же неизбежно, как поражение … французского пролетариата в 1871 году, если бы на помощь российскому пролетариату не пришел европейский социалистический пролетариат» (ПСС, т. 12, с. 157). Речь шла, разумеется, о «социалистическом перевороте в Европе» — «Европейские рабочие покажут нам, „как это делается“, и тогда мы вместе с ними делаем социалистический переворот» (там же).

Что такое Советская власть?

Октябрьский переворот В. И. Ленин неоднократно называл «рабочей и крестьянской революцией», и тут он был, несомненно, прав. Однако великий Октябрь, как уже отмечалось, не был социалистической революцией, это был апогей буржуазно-демократического натиска — революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства с кратковременным переходом к «демократической диктатуре пролетариата». В проведенных большевиками антифеодальных преобразованиях были заинтересованы не только рабочие, но прежде всего широкие крестьянские массы.

Сама Октябрьская революция, победа красных в гражданской войне, подавление многочисленных восстаний и мятежей были невозможны без поддержки революции простым народом — основной массой трудящихся. Каков же был классовый состав этих трудящихся? Из почти 140 миллионов россиян к моменту переворота около 110 миллионов составляло крестьянство. Примерно 65 % крестьян были бедняками, середняками — 20 %, кулаками — почти 15 % городская мелкая буржуазия составляла 8 % населения страны. Пролетариев же было около 15 миллионов — чуть больше 10 % населения, из них промышленных рабочих — только 3,5 миллиона (см. Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М., «Советская энциклопедия», 1977, с. 276, 497).

Поэтому неудивительно, что тон в революции задавали не столько пролетарские, сколько полупролетарские и мелкобуржуазные массы. Не спасла тут дела и руководящая роль пролетарской партии. Этому есть вполне марксистское объяснение: базис определяет «надстройку», даже такую «надстройку», как РКП(б). Вот что писал сам В. И. Ленин в апреле 1917 года:

«Россия сейчас кипит. Миллионы и десятки миллионов… политически забитые ужасным гнетом царизма и каторжной работой на помещиков и фабрикантов, проснулись и потянулись к политике. А кто такие эти миллионы и десятки миллионов? Большей частью мелкие хозяйчики, мелкие буржуа, люди, стоящие посредине между капиталистами и наемными рабочими. Россия наиболее мелкобуржуазная страна из всех европейских стран.

Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно, т. е. заразила, захватила очень широкие круги рабочих мелкобуржуазными взглядами на политику.»

Движущей силой Октябрьской революции являлись рабочие и крестьяне, одетые в солдатские шинели, гегемоном при этом выступил пролетариат под руководством большевистской партии. «Новым большевикам» казалось, что этим актом началась собственно социалистическая революция в России. Однако дальнейшие события показали, что перерастания политической революции пролетариата за рамки буржуазно-демократического революционного процесса (т. е. революции в «узком смысле») не произошло. Попытки устранения денег, ведения производства по-коммунистически, распределения продуктов волевым распоряжением власти — эти и другие мероприятия «военного коммунизма» сказались несостоятельными. Не вышло у большевиков и с продуктообменом между городом и деревней. Мелкобуржуазная стихия требовала рынка, закон стоимости требовал отношений купли-продажи.

Преодолеть эти требования можно было лишь вместе с самой мелкобуржуазной средой. А она-то и составляла основную массу вооруженного народа, революционной армии.

В очередной раз возвращаясь к В. И. Ленину, следует еще раз отметить, что у него было меньше всего иллюзий насчет характера Октября, чем у других «новых большевиков». В конце 1920 года в РКП (б) разгорелась дискуссия о роли и задачах «резервуара государственной власти», профсоюзов в Советской России. Мол, раз государство у нас рабочее, от кого профсоюзам защищать пролетариат? Не от родного же государства? На это вождь большевиков трезво возражал: «Товарищ Троцкий говорит о „рабочем государстве“. Позвольте, это абстракция…. Не совсем рабочее, в том-то и штука. Тут и заключается одна из основных ошибок товарища Троцкого… У нас государство на деле не рабочее, а рабоче-крестьянское — это во-первых. А из этого очень многое вытекает… Государство у нас рабочее», — добавил Ленин, — «с бюрократическим извращением» (ПСС, т. 42, с. 207–208). Правда, выход из ситуации лидер большевиков искал в следующей диалектике: «Наше теперешнее государство таково, что поголовно организованный пролетариат защищать себя должен, а мы должны эти рабочие организации использовать для защиты от своего государства и для защиты рабочими нашего государства. И та и другая защита осуществляется через своеобразное сплетение наших государственных мер и нашего соглашения, „сращивания“ с нашими профсоюзами…», — «в понятие „сращивания“ входит то, что надо уметь использовать мероприятия государственной власти для защиты материальных и духовных интересов поголовно объединенного пролетариата от этой государственной власти», — разъяснял он (там же, с. 209).

При переходе к НЭПу, однако, большевикам пришлось отказаться и от этой схемы, — прежде всего от принудительной записи всех рабочих поголовно в члены профсоюзов и от партийности профсоюзов, но, главное, от «всякого непосредственного вмешательства профсоюзов в управление предприятиями» (см. В. И. Ленин, ПСС, т. 44, с. 344–346). Вся полнота власти окончательно сосредоточивалась в руках заводоуправлений, составленных «по общему правилу на началах единоличия», профсоюзам же отводилась роль участия в работе хоз- и государственных органов, «но не непосредственно, а через выдвинутых ими и утвержденных компартиею и Соввластью членов высших госучреждений, членов хозколлегий, членов заводоуправлений (там, где допущена такая коллегиальность), администраторов, их помощников, и т. д.», а также «выдвигание и подготовка администраторов из рабочих и трудящейся массы вообще», «неуклонное повышение дисциплины труда и культурные формы борьбы за нее и повышение производительности» с помощью дисциплинарных судов и т. п. (см. там же, с. 347). При этом В. И. Ленин признавал, что «из всего вышеизложенного вытекает ряд противоречий между различными задачами профсоюзов», но объяснял их как «противоречия в самом положении профсоюзов при диктатуре пролетариата» и указывал, что они «не случайны и неустранимы в течение ряда десятилетий». Поскольку же «указанные противоречия неизбежно будут порождать конфликты, несогласованность, трения и т. п.», то «необходима высокая инстанция, достаточно авторитетная, чтобы разрешать их немедленно. Такой инстанцией является компартия и международное объединение компартий всех стран, Коминтерн» (там же, с. 350).

В течение последующих десятилетий Советской власти такое положение профсоюзов в стране, действительно, мало изменилось, — разве что после свертывания НЭПа столицы вновь вернулись к политике поголовного членства в них, а «авторитетная инстанция» оказалась на деле авторитарной и обходилась без Коминтерна…