Тензин Гьяцо - Этика для нового тысячелетия Страница 30

Недостаток удовлетворенности – который непременно перерастает в алчность – сеет семена зависти и агрессивное стремление вырваться вперед, ведет к развитию чрезмерного материализма. Отрицательная атмосфера, создаваемая им, становится фоном для всех видов социальных болезней, приносящих страдание каждому из членов такого общества. И даже если бы алчность и зависть не имели побочных эффектов, все же сомнительно, чтобы этот вопрос касался только данного общества, и никого больше. Такого, опять-таки, просто не бывает. В частности, недостаток удовлетворенности угрожает нашей естественной среде обитания и поэтому приносит вред многим. Кому именно? В первую очередь бедным и слабым. Внутри одного и того же общества, например, богатые могут переехать, чтобы избежать сильно загрязненной окружающей среды, а у бедных такой возможности нет.

Точно так же народы наиболее бедных стран, не имеющих достаточных средств, страдают и от напора богатых стран, и от загрязнения среды своими собственными примитивными технологиями. Пострадают и будущие поколения. А постепенно и всем нам придется страдать. Почему? Потому что нам придется жить в том самом мире, который мы сейчас помогаем строить. И если мы решим ни в чем не менять свой образ действий и не станем уважать равное право других на счастье и отсутствие страдания, то очень скоро ощутим негативные последствия этого. Представьте, например, выхлопные газы ещё двух миллиардов автомобилей. Это повлияет на всех нас. Поэтому удовлетворенность – вопрос не только этический. Если мы не хотим увеличивать уже имеющиеся у нас страдания, то удовлетворенность становится вопросом необходимости.

Это одно из оснований моего мнения, что культура постоянно развивающейся экономики должна быть подвергнута сомнению. На мой взгляд, она способствует росту неудовлетворённости, а с ним приходит и множество проблем, как социальных, так и экологических. Совершенно очевидно также, что, так пылко посвящая себя материальному прогрессу, мы пренебрегаем тем сложным влиянием, которое этот прогресс оказывает на общество в широком смысле. Здесь дело даже не в разрыве между первым и третьим мирами, Севером и Югом, между развитостью и неразвитостью, богатством и бедностью, моральностью и отсутствием таковой. Все это есть, да. Но в определенном смысле куда больше значения имеет тот факт, что подобное неравенство само по себе – источник тревог для каждого. Если бы, например, Европа была целым миром, а не местом, где живет менее десяти процентов населения планеты, то преобладающая идеология бесконечного материального роста могла бы быть оправдана. Но мир больше, чем Европа. И в других местах есть люди, умирающие от голода. Такой глубокий дисбаланс неизбежно приводит к отрицательным последствиям для всех, пусть даже не одинаково прямым: богатые в своей повседневной жизни тоже ощущают симптомы бедности. Подумайте в этом контексте о следящих видеокамерах и железных решетках на наших окнах, – вряд ли они способствуют нашему чувству безмятежности.

Всеобщая ответственность также ведёт нас к приверженности принципу честности. Что я подразумеваю под этим? Мы можем думать о честности и нечестности в связи со взаимоотношением между видимостью и реальностью. Иногда они совпадают, часто – нет. Когда они совпадают, я понимаю это как честность. Мы честны, когда наши поступки именно таковы, какими выглядят. Когда же мы претендуем быть не тем, чем действительно являемся, в других возникает подозрение, рождающее страх. А страх – это нечто такое, чего все мы стремимся избежать. И наоборот, когда наши отношения с соседями открыты и искренни – во всем, что мы говорим, думаем и делаем, – людям незачем нас бояться. Это верно как в отношении отдельного человека, так и в отношении сообществ. Более того, когда мы понимаем ценность честности во всем, чем мы занимаемся, мы осознаем, что нет подлинной разницы между потребностями человека и потребностями всего общества. Разнообразится их количество, но не стоит обманываться относительно их содержания, оно всегда одинаково. Поэтому, если мы обязуемся быть честными, мы помогаем снизить уровень непонимания, сомнения и страха во всем обществе. Идя таким скромным, но значительным путем, мы создаем условия для счастья в мире.

Вопрос о справедливости также тесно связан и со всеобщей ответственностью, и с честностью. Справедливость влечет за собой требование действовать, когда мы видим несправедливость. Да, невыполнение этого требования – плохо, хотя и не свидетельствует о том, что мы плохи по сути. Но, если мы колеблемся и молчим из-за собственной эгоцентричности, это уже проблема. Если при виде несправедливости мы спрашиваем себя: «А что будет со мной, если я выскажусь? Вдруг ко мне станут плохо относиться?», – это может быть неэтичным, потому что мы пренебрегаем более широкими следствиями собственного молчания. Также это неприемлемо и бесполезно с точки зрения равного права всех на счастье и отсутствие страдания. Это верно даже тогда (а возможно, в особенности в таком случае), когда, например, правительство или некие учреждения заявляют: «Это наше дело», или: «Это наше внутреннее дело». При таких обстоятельствах наше высказывание становится не просто обязанностью; важнее, что оно послужит на пользу другим.

Разумеется, можно возразить, что подобная честность не всегда возможна, что мы должны быть «реалистами». Обстоятельства могут помешать нам всегда действовать в соответствии с нашей ответственностью. Ведь если мы выступим в качестве свидетеля несправедливости, то может, например, пострадать наша семья. Но, хотя нам и приходится иметь дело с реальностью повседневной жизни, очень важно не терять более широкую перспективу. Мы должны оценивать собственные нужды во взаимосвязи с потребностями других людей и рассматривать, как наше действие и бездействие могут повлиять на них в будущем. Трудно порицать тех, кто боится за своих любимых. Но иногда бывает необходимо рискнуть ради пользы большего числа людей.

Чувство ответственности по отношению ко всем другим означает также то, что мы, и как личности, и как члены состоящего из личностей общества, обязаны заботиться о каждом члене общества. И это совершенно не зависит от физических данных или умственных способностей других людей. Точно так же, как мы сами, всякие люди имеют право быть счастливыми и не страдать. Поэтому мы любой ценой должны избегать стремления оттолкнуть тех, кто скорбен умом, – словно они для нас невыносимая ноша. То же касается тех, кто физически тяжело болен, или стал изгоем. Отталкивать их – значит все умножать и умножать страдания. Ведь если мы сами окажемся в подобном состоянии, мы будем искать помощи у других. Поэтому нам необходимо обеспечить, чтобы больные и умственно неполноценные люди никогда не чувствовали себя беспомощными, отвергнутыми или беззащитными. На мой взгляд, та теплота, которую мы проявляем к подобным людям, является мерой нашего духовного здоровья, и на уровне личности, и на уровне общества.

Возможно, говоря о всеобщей ответственности, я выгляжу безнадежным идеалистом. Тем не менее, это та самая мысль, которую я постоянно высказываю публично, начиная с первой моей поездки на Запад в 1973 году. В те дни многие люди скептически относились к подобным взглядам. Точно так же не всегда было легко заинтересовать людей концепцией всеобщего мира. И меня очень ободряет то, что в настоящее время растет количество людей, более благосклонно откликающихся на такие идеи.

Я чувствую, что в результате множества тяжких испытаний, через которые человечество прошло в течение двадцатого века, мы стали более зрелыми. В пятидесятых и шестидесятых годах, а в некоторых частях земного шара и совсем недавно, многие воображали, что острые конфликты следует разрешать методами войны. Сегодня такой образ мыслей сохранился лишь в меньшинстве голов. И если в начале этого века немало людей полагало, что развивать общество следует методами строгой регламентации жизни, крах фашизма и последовавшее за ним падение так называемого «железного занавеса» показали, что это было безнадежное предприятие. История дала урок, из которого следует, что порядок, навязанный силой, долго продержаться не может. Более того, единодушное мнение (которого придерживаются и некоторые буддисты), что наука и духовность несовместимы, тоже пошатнулось. Сегодня, когда научное понимание природы реальности углубляется, это положение меняется. Поэтому люди начали проявлять больше интереса к тому, что я назвал нашим внутренним миром. Под этими словами я подразумеваю деятельность и функции сознания, или духа: наши сердце и ум. Во всем мире растет также понимание значимости окружающей среды, и все более осознается то, что ни люди по отдельности, ни даже целые нации не в состоянии решить свои проблемы в одиночку, что все мы нуждаемся друг в друге. Мне все это кажется весьма обнадеживающим ходом развития, имеющим далеко идущие последствия. Меня радует также и то, что, вне зависимости от того, насколько реализуются новые идеи, они, по крайней мере, сделали ясным то, что нам необходимо искать ненасильственные пути разрешения конфликтов в духе сближения. В наши дни также, как мы уже отмечали, растет понимание всеобщности прав человека, и все более понимается необходимость признать возможность многообразия в таких важных для всех областях, как, например, религия. В этом, я полагаю, отражается осознание необходимости более широких взглядов как отражения многообразия внутри самой человеческой семьи. А в результате, несмотря на то, что люди и народы продолжают страдать во имя идеологии, или религии, или прогресса, или развития, или экономики, – у угнетенных возникает новое чувство надежды. Хотя, без сомнения, нам будет трудно прийти к подлинному миру и гармонии, все же ясно, что это возможно. Нам есть к чему стремиться. А основа будущего – чувство ответственности каждого человека за всех остальных.