Михаил Делягин - Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить Страница 42

Китайская культура, включая механизм управления, таким образом, переваривала все внутренние и внешние разрушающие влияния, сохраняя себя в целости и медленно совершенствуясь, несмотря на действительно чудовищные социальные катаклизмы и колоссальные жертвы.

Как шутят некоторые синологи (но, разумеется, всего лишь только шутят в расчете на не интересующуюся темой аудиторию), первая безупречно мирная передача власти за всю историю случилась в Китае в 2002 году, «возможно, из-за общего эмоционального шока, вызванного терактами 11 сентября».

Накопление значительного количества внешних вызовов и внутренних диспропорций позволяет предположить, что в настоящее время Китай приближается к моменту качественного перелома, традиционной смены тенденции от возвышения к новому провалу и погружению во внутреннюю смуту.

Самые разнообразные показатели — от динамики экономического развития до перерождения правящей элиты из патриотов в менеджеров и смены общественной психологии, а также ряд профессиональных синологов указывают на 2017–2019 годы как на период возможного драматического внутрикитайского катаклизма.

Разумеется, он далеко не предопределен, и Китай теоретически все еще может не только преодолеть, но и попросту не допустить его. Вместе с тем по ряду направлений своего развития — и далеко не только по рассмотренным выше экономическим, экологическим и социально-психологическим параметрам — Китай вплотную приблизился к пределу своих возможностей, кажущемуся объективным.

Прежде всего, бурное, уверенное и, что не менее важно, независимое развитие Китая поневоле превратило его во второе по значимости и влиянию государство мира после США.

Естественное и вполне рациональное стремление обеспечить безопасность своего развития от возможных американских ударов властно диктует ему превращение во вторую сверхдержаву. Приступив к формированию нескольких крупных авианосных соединений («флотов» по американской терминологии), а также созданию надежного транспортного трансъевразийского пути на европейский рынок, Китай встал на этот путь и начал уверенное и быстрое движение по нему.

Возвышение Китая, превращение его во вторую мировую державу и происходящий на наших глазах возврат от однополярного мира тотального американского доминирования к новой биполярной системе (при которой история человечества заключается в основном стратегическом противостоянии сколь угодно тесно связанных друг с другом экономически США и Китая, сдерживаемом акторами второго уровня в виде Евросоюза, Японии, Индии и, если удастся, России) автоматически превращает его (прежде всего на основе Пекинского консенсуса) в альтернативу американскому пути развития и Западу в целом, в некую новую надежду для всего мира.

Парадокс заключается в том, что самому Китаю это категорически не нужно: играть роль примера для всего человечества он не хочет и не может в первую очередь потому, что оно ему глубоко безразлично.

Китайская скромность (до самого последнего времени руководители официально провозглашали Китай бедной страной, ссылаясь на ВВП на душу населения, и получали на этом основании соответствующую помощь со стороны ООН) и категорическое нежелание играть какую бы то ни было глобальную роль вызваны далеко не только завещанным Дэн Сяопином стремлением экономить силы для развития и избегать конфликта с американскими «хозяевами мира» до тех пор, пока в этом конфликте Китаю не будет гарантирована победа.

Значительно более важным является то, что Китаю действительно глубоко безразличен весь остальной мир: китайская культура предельно китаецентрична, и лидерство в мире, населенном варварами, является несчастьем и трагедией и потому в принципе не может быть целью.

Поэтому китайские специалисты маскируются и стремятся накопить силы, не ввязываясь в преждевременные конфликты, когда отрицают претензии Китая на глобальное лидерство и отказываются даже обсуждать конфликты, не затрагивающие непосредственно интересы Китая (правда, по мере развития последнего и расширения его влияния таковых становится все меньше).

Глобальное лидерство действительно не является и просто не может быть целью носителя китайской культуры по той же причине, по которой большинство нормальных взрослых ни при каких обстоятельствах не может прельстить лидерство в группе дошкольников.

Стремление Мао Цзэдуна к превращению Китая в лидера третьего мира и к популяризации своих идей за пределами своей страны было не более чем проявлением давно изжитого современным Китаем постколониального синдрома, стремления доказать (в первую очередь самому себе) свое равноправие с «великими державами». Цель была достигнута (причем мирным путем — успешным социально-экономическим развитием), и о ней благополучно забыли.

Китай по самой своей природе смотрит не вовне, а внутрь себя. Стремительное расширение его влияния, в значительной степени вызванное погоней за истощающимся спросом, а затем и ресурсами, поставило его в глубоко противоестественное, противоречащее всем диктуемым его культурой склонностям положение, чреватое постоянным и весьма болезненным внутренним напряжением.

Хотите смутить китайца — выразите ему свой восторг уверенным продвижением Китая к глобальному лидерству. Когда это сделал президент В. В. Путин, китайские комментаторы буквально разрывались между желанием не обидеть его (что они понимали как свою тяжкую политическую ошибку) и необходимостью исправить допущенную им ошибку содержательную: Китай думает о себе, а отнюдь не об отношении к себе окружающего мира, по-прежнему глубоко безразличного ему.

Вместе с тем Китай не может и игнорировать окружающий мир. Одним из парадоксов его стремительного возвышения является качественное усиление внешних влияний на него, — и китайское руководство с середины нулевых годов прекрасно отдает себе отчет в том, что не может не то что контролировать, но даже просто прогнозировать реакцию остального мира на свои успехи.

Развиваясь в соответствии со своими внутренними потребностями, Китай осуществляет мощную и разнообразную экспансию, изменяя окружающий мир. Однако в силу культурно обусловленной замкнутости на себе и своих интересах он глух к нему и просто не может в полной мере оценивать последствия своих действий для мира и, соответственно, его ответную (в том числе и стихийную) реакцию на собственные действия.

Сначала китайские специалисты полагали это «болезнью роста», результатом слишком быстрого увеличения масштабов деятельности Китая, которая временно опередила его аналитические возможности. Однако сохранение данной ситуации на протяжении вот уже почти целого десятилетия порождает подозрения в том, что не универсалистская, а этнически ориентированная культура Китая сдерживает (по крайней мере пока) его возможность понимать представителей остальных культур и прогнозировать их массовое поведение, в том числе и в значимых для Китая направлениях.

Это создает трудности для повседневного развития, но самое главное — ставит вряд ли преодолимую в принципе преграду его превращению в мирового лидера.

Помимо того, что Китай не хочет им быть, он по тем же самым культурным причинам и не может им быть, ибо мировой лидер невозможен без универсальной ценности, которую он предлагает всему остальному миру и которую тот в принципе может принять.

Этноцентричность китайской культуры, ее принципиально ориентированный на саму себя категорически немессианский характер попросту исключает возможность ее превращения в глобальную альтернативу универсалистским и экспансионистским идеологиям вроде западного либерализма, арабского политического ислама или остающегося потенциальной возможностью коммунизма.

Китай существует для китайцев, а китайцем при всем желании нельзя стать, им можно только родиться. Поэтому Китай, подавая всему миру пример успешного развития (вопреки давлению глобального бизнеса) на основе своих собственных сил, остается лишь примером и не может объединить мир вокруг себя в альтернативный проект.

Национализм китайской культуры ставит жесткую и вряд ли преодолимую преграду возможности превращения Китая в глобального лидера: ему нечего предложить остальному некитайскому миру в силу собственного равнодушия к нему. Этот мир, строго говоря, не представляет для него непосредственного интереса и потому не может быть превращен в его гармоничное продолжение.

Другое ограничение, рассмотренное выше, — сдерживание свободы творчества рамками культурно обусловленного коллективизма, о котором уже говорилось выше. Китайское руководство вот уже скоро полтора десятилетия прилагает титанические усилия для преодоления этого барьера, но нет никакой уверенности в том, что народ, пусть даже сколь угодно великий, сможет преодолеть ограничение, накладываемое на него его собственной повседневной культурой.