Михаил Делягин - Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить Страница 43

Между тем, не начав в массовом порядке самостоятельно открывать новые технологические принципы и создавать на основе этих открытий свои собственные технологии, Китай не сможет стать полностью независимым от Запада.

Не создав собственных технологий, он будет вынужден пользоваться технологиями своих конкурентов, что не позволит ему ни освободиться от их влияния, ни победить их в глобальной конкурентной гонке. Постоянное совершенствование новых технологий порождает технологический монополизм: их обладатель получает основную часть доходов от их использования, а главное — удерживает всех пользователей (даже контрабандных, не платящих за их применение) в рамках своей технологической парадигмы и связанных с нею стандартов (в том числе управления), не позволяя им разрабатывать оригинальные подходы и самим получать связанную с этим сверхприбыль.

Ограничение доходов, с одной стороны, и доступных технологических решений, с другой, надежно удержит Китай в зависимости, символом которой стала так называемая ловушка высоких технологий. Это значит, что, не решив задачу обеспечения массовой свободы творчества, Китай не сможет стать полностью суверенным и будет (хоть и слабо по сравнению с другими странами) зависеть от своих стратегических конкурентов, которые в силу сохранения технологического монополизма так и останутся более развитыми и богатыми, чем он.

Таким образом, беспрецедентно долго и успешно развиваясь, Китай стремительно идет к положению глобального лидера, не желая этого и не имея возможности стать им в полной мере — ни в культурно-политическом, ни в технологическом плане.

Эта поразительная ситуация драматического противоречия реальности не только с желаниями, но и с возможностями крайне опасна для него.

Стремясь к достижению независимости от Запада, к окончательному искуплению своего длительного колониального позора и к возвращению естественного для своей культуры положения наиболее мощной цивилизации мира, Китай не может предложить человечеству войти в свою цивилизацию в силу ее этнического, а не политического или идеологического характера. Тем самым он создает предпосылки для стратегического противоречия, причем не с одним лишь глобальным угнетателем в лице глобальных монополий или «золотого миллиарда», но со всем остальным миром во всем его бесконечном разнообразии.

С другой стороны, его движение к могуществу может стать успешным лишь в случае достижения технологического суверенитета, что требует (для обеспечения массового свободного творчества) определенного преодоления собственной культуры, скорее всего, невозможного.

Таким образом, стремительное и уверенное возвышение Китая наталкивается сегодня не только на недостаточность его экологического потенциала или совокупного спроса, который может предъявить человечество на его товары, но, что значительно более серьезно, на ограниченность его собственной цивилизационной природы, на барьеры, воздвигаемые его собственной культурой.

Столкновение с этими барьерами, вынуждая Китай пытаться преобразовать собственную социально-психологическую природу, грозит ему огромным и пока не осознаваемым в полной мере перенапряжением, способным в очередной раз привести эту великую цивилизацию, разумеется, к временному, но от этого отнюдь не менее болезненному и разрушительному (в том числе и для всего остального мира) краху.

Таким образом, существует значительный риск того, что в 2017–2019 годах Китай обрушится в глубокий системный кризис, что, скорее всего, приведет к быстрому (хотя и не молниеносному) срыву человечества в глобальную депрессию.

Данное развитие событий представляется наиболее вероятным, хотя, разумеется, невозможно полностью исключить другие сценарии (в частности, срыв мировой экономики в глобальную депрессию до 2017 года по причинам, не связанным непосредственно с Китаем, или удержание глобальной финансовой стабильности при помощи тех или иных экстраординарных мер в течение некоторого времени и после снижения темпов его экономического роста ниже представляющихся в настоящее время пороговыми 4–5 % в год).

3.6. Глобальный халифат

Современные технологии, особенно технологии формирования сознания, парадоксальным образом вселяют новые силы и придают новую жизнеспособность архаичным социальным организмам, которые:

• в силу своей примитивности попросту не воспринимают многие разрушительные технологии, разработанные для сдерживания современных социальных механизмов (так, традиции — лучшее оружие против пропаганды), и защищены от ряда современных вызовов (так, пренебрежение правами человека позволяет запретительно жестоко и в целом действенно карать за наркоторговлю и участие в организованной преступности);

• эффективно используют (в том числе в отношении своих собственных членов) современные технологии, воздействие которых усугубляется неготовностью и неадаптированностью к ним традиционных обществ;

• получают стремительно расширяющуюся социальную базу в силу возникновения технологически обусловленного и практически непреодолимого социального разрыва между обществами и внутри развитых обществ и увеличения благодаря этому доли людей, не имеющих жизненных и социальных перспектив.

Эта новая жизнеспособность перерождается в совокупность качественно новых вызовов, бросаемых современной западной цивилизации целым рядом архаичных социальных организмов, носящих либо андеграудный (включая как культурные, так и преступные разновидности андеграунда), либо религиозный характер.

Наиболее серьезным представляется исламский вызов, носящий выраженный идеологический характер, последовательно и сознательно отрицающий фундаментальные ценности современного западного общества.

Ислам является самой молодой из великих религий мира, что в значительной степени предопределяет как его наибольшую агрессивность и склонность к экспансии, так и социальную ориентированность. Последняя открыла для него колоссальное «окно возможностей». После того как коммунистическая идеология, дискредитировав себя односторонним выходом Советского Союза из холодной войны, перестала выполнять в мировом масштабе функцию общественно-политического выражения органически свойственного человеку стремления к справедливости, ислам смог не только занять значительную часть этой ниши, но и существенно расшить ее.

Собственно, именно выполнение данной функции и вывело ислам за пределы чисто религиозного феномена, придав ему политический характер и превратив в существенный фактор глобальной конкурентной борьбы.

Сегодняшний ислам отличает открытость, облегчающая его экспансию и роднящая его с идеологией: мусульманином может стать всякий человек, практически без исключений, пожелавший этого и выполняющий предписанные (достаточно простые и во многом комфортные) правила.

Ужесточение глобальной конкуренции, отбрасывая «за черту надежды» все большее количество граждан и целые социальные группы развитых обществ и все больше неразвитых стран как таковых, удобряет почву для успешного распространения ислама, который дает новую надежду и новый смысл жизни людям, выброшенным глобализацией за пределы конкурентоспособности.

Ведь, оказавшись неконкурентоспособными, люди и целые народы лишаются самого смысла существования в финансово-экономической парадигме западной цивилизации. Осознавая, что они никогда уже не будут не то что богатыми, но даже просто обеспеченными, они остро нуждаются в альтернативных западным и потому достижимым для себя ценностям.

Важнейшая из них — справедливость, основанная не на рыночном успехе, а на стихийном понимании природного равенства людей и на осознании необходимости предоставления им равных возможностей.

Уход с арены мирового идеологического противостояния коммунизма сделал религию (за исключением протестантизма как идеологии как раз рыночной эффективности и рыночной справедливости) единственным поставщиком этой нерыночной, утешительной, альтернативной справедливости.

Миф об исключительности социальной ориентированности ислама развеивает пример католических священников Латинской и Центральной Америки, которые в 80-е годы стали не менее активной и мощной силой социальных преобразований, чем разнообразные левые повстанцы и политические партии.

Однако католическая церковь слишком институционализирована и централизована для проведения по-настоящему гибкой и агрессивной экспансии. Под угрозой масштабной утраты влияния она смогла реформировать себя в 60-е годы XX века, приблизив священников к пастве (что и обусловило их активную общественно-политическую позицию), однако для прямого и систематического вмешательства в дела общества она осталась неприемлемо забюрократизированной. Мешает ей и государственное оформление, так как в случае прямого действия по реализации ее религиозных догм в той или иной стране государство Ватикан может получить серьезные дипломатические проблемы.