А. Мануйлов - Конец денег Страница 6

«Можно много говорить и ничего не сказать. Можно молчать и сказать многое»34.

Время также может избегать реализации в пространстве, однако сохранить при этом модус течения – длительность.

Действие политической системы схоже с действием системы языка, так как обе они основываются на акте захвата (захват носителей языка, захват граждан, подчинение своду законов, культурное табу и т. д.). Если не рассматривать взаимное влияние языка и политики, а остановиться на структурах их действия, правилах социальной игры, то открываются весьма широкие горизонты для анализа. Политическая система, как и язык, строится на определенной основе, удовлетворяющей потребности и интересы большинства. Главной задачей нормативной основы является регулирование политических отношений между властью и субъектами (гражданами). Язык координирует отношения субъектов и групп, но именно с появлением языка стала возможна политика. Ролан Барт отмечает языковой код власти:

«Языковая деятельность подобна законодательной деятельности, а язык является ее кодом. Мы не замечаем власти, таящейся в языке, потому что забываем, что язык – это средство классификации и что всякая классификация есть способ подавления…»35.

Язык – это политическая система, иерархия определенных знаков, множеств означаемых и означающих, направленных в пространство. Но речь идет не о территории, на которой распространяются те или иные законы, формы политической жизни и нормы поведения, а о поле повседневности, в которой наши представления занимают различное положение по отношению к объектам, идеям, восприятию субъектов, близости-дальности ощущений, направленности действий и мотивов. Иначе говоря, пространство – зона, в которой происходит реализация накопленного воображаемого, вместе с тем эта зона является и памятью, позволяющей в протяженности видеть генезис человеческих идей и определить объем познания. Реализация языка в пространстве сопоставима с реализацией политики в нем же. Политика материализуется в предметах, в территории только благодаря экономике (производство, обмен, денежный оборот и т. д.) и вооружению (захват территорий, рынков, сырья и т. д.), ее основное место действия – сфера идеологии в пространстве. Политика начинает существовать лишь с момента реализации того или иного решения, но никак не раньше. Политические теории остаются в рамках пространства восприятия, но они не обладают направленностью, протяженностью. Язык в пространстве действует схожим образом, его выход за рамки поля повседневности позволяет человеку реализовывать его в предметах, по сути, создавая их:

«Как показал Якобсон, любой естественный язык определяется не столько тем, что он позволяет говорящему сказать, сколько тем, что он понуждает его сказать. Так, говоря по-французски (я беру лишь первые пришедшие на ум примеры), я вынужден сначала обозначить себя в качестве субъекта и лишь затем назвать совершаемое мною действие, которое таким образом оказывается не более, чем моим атрибутом: получается, что то, что я делаю, есть всего лишь следствие и последствие того, чем я являюсь»36.

Так субъект, называя предметы, создает из них при помощи языка атрибут, «продолжение себя». Одиночество, индивидуальное действие (молчание) не отменяют внутреннего языка, диалога, если речь не идет о серьезных перверсиях и обетах. Язык опирается на доступные для субъекта методы познания.

Связь языка и экономики не столь очевидна на первый взгляд. Поля политики и экономики встроены друг в друга не только по причине взаимной зависимости, но и в связи со стилем управления. Одной из основных задач экономики, полностью зависящей от окружающей действительности, о каком бы периоде времени ни шла речь, остается стремление овладеть этой действительностью, то есть трансформировать зависимость от нее в господство (экономическая власть настолько широко рассеялась, что постепенно лишается контроля; место традиционного контроля занимает конкуренция свободного рынка). Но если экономика является конечной целью, то политика превращается в орудие для достижения этой цели, промежуточным звеном в цепи социального управления. Правительство определяет права собственности, регулирует рыночный диапазон сделок, распределяет ресурсы, чтобы актуализировать собственную территорию.

Язык, воспроизводящий механизм захвата (язык овладевает субъектом, который вынужден на нем разговаривать), выполняет те же функции в пространстве, только для достижения цели ему не требуется посредник, так как механизм, позволяющий выучить язык, заложен в природе человека, в его способности к восприятию. Экономика производит и завоевывает, язык завоевывает и воспроизводит:

«В нашей речи царит экономика богатства и расточительства – утопия изобилия. Но если применительно к материальной экономике это „изобилие“ и расточительство являются чертой недавней, исторической, то в отношении устной или письменной речи они предстают природным, всегда уже данным фактором. Утопия богатства, которого есть и всегда будет много, в любой момент хватит на всех, кто сколько захочет. Утопия безграничного языкового капитала как потребительной и меновой стоимости. Чтобы производить значения, каждый человек занимается накоплением и накопительным обменом означающих, истинная суть которых не в них самих, а в их эквивалентности тому, что они обозначают (можно сказать это короче – краткость является моральной добродетелью, но это всего лишь экономия средств)»37.

Возникновение речи, взаимодействие языка и психики перестраивает основные процессы, происходящие внутри субъекта: восприятие, мышление, воображение, память. Психика проявляет себя в образах, связанных с окружающей средой, а сами образы являются носителями свойств и отношений, характерных для представляемых объектов. Язык основан на знаках, которые содержат в себе некоторые сведения о действительности; эти знаки являются медиаторами между образами и субъектом. К примеру, слово «дверь» (языковой знак) состоит из звуков, не дающих нам сведений о функции двери, ее структуре. «Дверь» соотносится с определенным образом (конкретная дверь) и ситуацией (что происходит с дверью). По Гуссерлю, интенциональность в модусе желательности, заинтересованности содержит в себе субъективный компонент – психику (переживание, проживание акта созерцания)38, а язык, направленный на предмет, лишен субъективности, так как по своей сути является означающим, которое априори существует до желания субъекта, вне его воображения, довольно схематичен. Более того, для психоаналитика язык скорее не средство коммуникации, не носитель информации, а средство, чтобы скрыть эту информацию, подавить и вытеснить желание. Согласно исследованиям Жака Лакана,

«бессознательное выстроено как язык»39.

Получается, что язык и психика направлены изнутри вовне – на предметы, понятия

(«Язык с его структурой возникает раньше, чем конкретный субъект на определенной стадии своего умственного развития в него входит…»40),

структурированы схожим образом, но фактически реализовываются по-разному, исходя из наличия индивидуальной психики и отсутствия индивидуального языка в социуме. В. Руднев в статье «Язык и смерть» подчеркивает, что

«язык обесценивает, что скрыто за желанием, но он не только обесценивает это, он ему придает некий обыденно-терпимый статус, тогда как то, что скрывается за речью, всегда экстраординарно и нестерпимо»41.

Оставшаяся часть триады – деньги – является безусловным и важнейшим аспектом коммуникации между субъектами. Деньги как чистый факт обмена обнаруживают превосходство над прочими вариантами взаимодействия двух и более людей. Именно опыт, основанный на знании того, что было, проецируется в будущее. Прежде всего это характерно для денег. Выход из кризисов, вмешательство государства в рыночную экономику, стремление управлять неуправляемым процессом развития рынка, разработка возможных сценариев развития ситуации основывается на анализе произошедшего и происходящего, однако этот анализ всегда отстает, теряет актуальность, потому как скорость движения денег, их оборота постоянно увеличивается. Финансовая категория (ступень) стоит значительно выше общественной, является важнейшим критерием успехов субъекта. Но достижение всех целей – неизбежный конец.

«В самом деле, конечная цель подразумевает две вещи: она приложима к существам, которые следует рассматривать как цели-в-себе, и которые, с другой стороны, сообщали бы чувственно воспринимаемой природе последнюю цель для осуществления»42.