А. Мануйлов - Конец денег Страница 7

«В самом деле, конечная цель подразумевает две вещи: она приложима к существам, которые следует рассматривать как цели-в-себе, и которые, с другой стороны, сообщали бы чувственно воспринимаемой природе последнюю цель для осуществления»42.

Весьма вероятно, что попытка разобраться в том, насколько значима роль денег в достижении той или иной цели, как соотносятся деньги с категорией причинности в современном обществе, а главное, как соотносятся экономические мифы, позволит создать новое экономическое пространство. Мышление продуктами производства давно сменилось денежным мышлением. Деньги получили собственную независимую категорию мышления, более того, с точки зрения наличия/отсутствия денег рассматриваются любые общественные события (инициатива), индивидуальные возможности, способности группы или крупного сообщества (принцип оценки субъектов и событий согласно платежеспособности).

Денежное мышление находится в образно-знаковой системе, но результаты его активности выражаются не в продуктах творчества (наука, религия, искусство), способных обобщить познавательный опыт человечества, а в воспроизводстве знаковых ценностей, вернее, в смещении функций денег из сферы применения в сферу теории, то есть обозначения. Отныне не ценности являются основой денег, а денежное мышление порождает ценности. Деньги больше не величина, они превратились в функцию. Теперь они выражаются не конкретной суммой, а в виде акций, ценных бумаг, информация постоянно меняет величину, стоимость денег – константу в недавнем прошлом. В действительности денежное мышление обнаруживает в себе законы, по которым действует современная экономика (к примеру, закон конкуренции, стоимости). Деньги – это представление, воспроизводство того, что в наличии, что уже известно, но в то же время они – воображаемое, специфика которого заключается в перманентном отчуждении. Субъект идентифицирует себя не только через другого, но и через денежный знак, который позволяет ему произвести ложную самоидентификацию, оказаться в мире упрощенных явлений, которые по природе своей иллюзорны. Речь идет о смещении механизма идентификации: когда предметом подражания становится не модный тренд, а возможность его приобрести или соответствовать ему, наличие средств становится более модным и значимым, чем цель, ради которой они зарабатываются. Происходит познание и осмысление мира через деньги, через те возможности, которые они дают. Пространство денег продолжает расширяться, занимая все большую территорию в социуме. С этической точки зрения деньги не соответствуют моральному закону, о котором говорит Иммануил Кант:

«Осуществление морального блага предполагает согласие между чувственно воспринимаемой природой (следующей своим законам) и сверхчувственной природой (следующей своему закону)»43.

В качестве чувственно воспринимаемой природы может выступать желание блага, которое скрывается за понятием «деньги», но сверхчувственная природа – это субъективный эффект морального закона, стремление содействовать высшему благу практически, что предполагает возможность его наличия. Идея экономического изобилия стимулирует данный закон, предлагая изобилие наличия, но не изобилие владения. По сути, деньги участвуют в этом процессе, формируя свою собственную этику. Описанный Максом Вебером в книге «Протестантская этика и дух капитализма»44 предприниматель-протестант отличается скромностью в потребностях, трудолюбии, но самое главное – любовью к деньгам как факту, то есть деньги зарабатываются ради денег, а не ради возможностей. Необходимость – единственная объективная категория, вытесняется целью, которая в свою очередь нарушает логическую цепочку, хронологию мысли: не деньги ведут к цели, а цель ведет к деньгам. Подобный подход формирует благоприятные условия для потери контроля над деньгами, выделения их собственного механизма управления субъектом. Во-первых, человек вынужден постоянно определять собственное положение к окружающему миру посредством количества денег, которые есть у него в наличии, что характеризует деньги как идентифицирующее звено, и именно с этого момента вступает оппозиция свое/чужое, выходящая за рамки любой этики. Желание овладеть наибольшим количеством знаков (атрибутов) действительности выходит на первый план в системе потребления современного общества. Как раз в данном случае субъект воспринимает себя через власть над знаком, который он приобретает и транслирует в социуме, а главный катализатор производства знаков – деньги (престижная недвижимость как знак, предпочтение товарам определенных фирм, обозначающих эксклюзивность, соотносящую субъект с определенной социальной группой). Во-вторых, деньги обладают обширной символикой, охватывая как чувственные единства, впечатления, так и зону принадлежности (социальной), статуса. В этом смысле выбраться из плена символа практически невозможно, потому как он является продуктом культуры, активно взаимодействовавшей с деньгами на протяжении многих эпох (к примеру, глобализация, использующая экономику для захвата территории и пространства культуры, начиная с архаических цивилизаций (межплеменной торговли и обменом), Древнего Китая, Римской империи и заканчивая сегодняшней активностью крупнейших корпораций). В-третьих, деньги работают как ассоциации, воображаемое, что, с одной стороны, мотивирует, но, с другой стороны, выстраивает иллюзорный мир, который охотно питается социальными мифами и рекламой, многократно воспроизводящей каждый из них. Основой этики денег является принцип дистанцированности, отчуждения. Они в равной степени удалены от материальных и эмоциональных форм выражения (того, что можно купить на них), поскольку являются универсальной единицей обмена, но в то же время создают дистанцию между реальным и воображаемым, между финансовыми мирами субъектов из разных групп (банкир, медсестра и т. д.) как в их сознании, так и в действительности, что и отличает их от других критериев дифференциации (происхождение, уровень образования и пр.), отвечающих чаще всего требованиям одного из параметров. Например, когда речь идет об идеологии, которая реализуется в основном теоретически, и лишь затем малая часть идей осуществляется на практике, соединяя реальное и воображаемое, деньги являются постоянным связующим звеном между воображаемым и реальным, наиболее быстрым способом увеличения дистанции между ними.

Обращая внимание на функцию денег в социуме, стоит отметить, что деньги – это общественная единица, требующая постоянных ответных действий и реакции от субъекта. В этой функции с деньгами сопоставим язык, носителем которого может быть один человек, но применение языка становится невозможным в такой ситуации, как и использование денег, когда отсутствует вариант обмена (деньги/товар, деньги/услуга). Любой денежный вклад предполагает эффективность, то есть ответную реакцию в виде прибыли; простая покупка в магазине требует ответного действия – обмена товара на денежные средства, выраженные наличными, чеком, кредитными или электронными деньгами. Этот принцип в большей степени объединяет людей, потому как построен на потребности. Однако выйти из него невозможно, даже если минимизировать собственные потребности, так как данный процесс неизбежно захватывает каждого, кто становится частью общества (что мы видим и на примере языка). Вне зависимости от того, на что идут деньги, какие цели преследуются, будь то коммерция или благотворительность, схема материального обмена (возможно, обмена услугами, за которыми, по сути, стоят те же деньги, они просто не материализуются в определенной ситуации) не меняется глобально, как остаются неизменными и механизмы смены политических сил в поле власти.

Рассматривая деньги как абстракцию, отвлеченный знак, реализуемый посредством обмена, нельзя забывать, что, как и любая абстракция, деньги не имеют точного значения, лишь формальное числовое, они подвержены прямому воздействию некоторых субъектов (наиболее влиятельных), корпораций и правительств, которые реализуют конкретные интересы (к примеру, центробанки), находясь в дискурсе власти и знания о ней. Современная демократия стирает грань между финансами и политической властью, ставит знак равенства между ними (лоббизм в США, избирательные кампании в России). Взаимная конвертируемость денег и власти очевидна. Но, в отличие от власти, деньги могут быть посчитаны (измерены) точно для достижения определенной цели, в то время как политическая власть всегда сохраняет потенциал (строго говоря, в этом и есть ее сила), а значит, она никогда не реализуется на 100%, даже если речь идет о тоталитарном режиме, иначе это означало бы ее неизбежный конец (тоталитарное общество распадается, когда власть достигает своего максимума, все пространство уже захвачено, она лишена потенциала; к примеру, режим Франко в Испании, Гитлера в Германии, Сталина в СССР). Но репрессивность языка в значительной степени отличается от репрессивности денег, так как деньги – это прежде всего условие возможного существования пространства для реализации политической власти, а язык – природное явление, ориентирующее политическую власть на взаимопонимание (за исключением внеязыковых посредников), заставляя говорить как управляющего, так и подчиненного, потому как молчание – это внутренний язык, который распространяется вовне, но он недостаточен для активной коммуникации. Парадоксально: при этом уменьшается степень репрессивного давления политической власти, которая тоже должна говорить и не может молчать. Но благодаря времени, языку и деньгам, политическая власть не ограничивает себя теми институтами, в которых она открыто представлена. Она активно взаимодействует со знанием (знание о самой политической власти), традициями и культурой, опираясь на триаду. А политическая система, внутри которой отсутствует добрая воля, но неизменно присутствуют в той или иной степени вполне соотносимые друг с другом язык и деньги (несмотря на то что язык имманентен, а власть, как и деньги, действует извне, не только формируя, но и заимствуя режимы и нормы поведения, тесно связанные со знанием и культурой), порождает общий репрессивный аппарат, частью которого должно стать и пространство личного времени – психологической зоны интима.